Откровение огня

— Ты свою мать, наверное, не любишь?

— Это она меня не любит. Ничего мне не говорит, даже если хорошая, не чумная. Она ни с кем не говорит. Ее в деревне нелюдимкой зовут. Бабы говорят, отец выиграл мамку у деда. В карты играли, дед проигрался. Мать была чуть старше меня, пятнадцати лет. Отец с ней потом повенчался — как Гришка зародился, так сделал ее своей женой. Он раньше мамке много подарков дарил. А ей все равно было… Ты почему ее прошлый раз прогнал? Она после тебя еще хуже стала.

Скитник смотрел ей прямо в глаза, но взгляд его не падал на нее, а проходил через нее насквозь.

— Эй, ты меня слышишь? — окликнула его Натка.

— Приведи ее сюда опять, — не сразу отозвался он.

Землянку теперь делали втроем — так сказала мать. Сама она уходила вместе с Никитой к роднику в овраге. И в этот раз Гриша, как обычно, копал, а Афонька с Наткой вытаскивали землю мешками наверх.

— Ты куда? — крикнул Афонька сестре, увидев, что та, не сказав ни слова, подалась куда-то от землянки. Сестра и не обернулась.

Афонька возмутился.

— Чего она шастает туда-сюда? А мы — копай?

— Может, у нее что с пузом, — равнодушно отозвался Гриша.

Приходили копать уже третий раз, и всегда было одно и то же: мать велела сыновьям помогать сестре и уходила со скитником в овраг, а Натка, поработав немного, тоже исчезала. В этот раз Афонька пошел за ней. Он видел, что сестра направилась к тропинке, которая вела к оврагу, и скоро нагнал ее. У обрыва Натка свернула с тропы в кусты и пропала между ними. «Подглядывать будет», — догадался Афонька. Незамеченный сестрой, он пробрался к краю обрыва с другой стороны от тропы и тоже стал смотреть вниз.

У родника расположились мать и скитник. Мать лежала на траве. Никита сидел рядом, в руках у него была книга, он читал ее вслух громким голосом. Слова доносились до Афоньки хорошо. Он их не понимал. Смотреть было не на что. «Натка-то чего здесь выглядывает? Или чтение слушает?» — недоумевал Афонька. Он опять вслушался. Очень часто повторялись два слова, одно обычное — «страх», другое — чудное: «энергея».

«Им-то что за дело?» — изумлялся мальчик на мать и сестру, любопытных до какой-то «энергеи». Сам он слушать больше не стал. Афонька тихонько поднялся, чтобы вернуться к Грише, но оступился. Шума почти никакого, только кусты двинулись, а чтение прекратилось. Афонька сжался в комочек в ужасе от наступившего молчания. Наконец вновь раздался голос Никиты. Он спросил мать:

— Хочешь дальше?

— Хочу.

И чтение возобновилось. Убедившись, что он не обнаружен, Афонька крадучись выбрался из кустов. Натка осталась подглядывать дальше.

Трофим вернулся на два дня позже, чем ждали. Рыбы их артель привезла много, и он дома ни на кого без дела не злился. Марья была обычная: по дому все делала, козу доила, за скотиной ходила. Все сама, помощи от детей не требовала.

За столом Трофим объявил:

— Завтра мы опять туда же. Далеко это, конечно, но ничего не поделаешь: нигде нет столько рыбы, как там.

— Что ж, раз надо… — вздохнула Марья.

«А ты и рада, — зло подумал Афонька. — Уже завтра потащишь нас к Никите». Как же он ненавидел эти их хождения. Столько верст переться — и ради чего?! Землянку рыть? Натка затеяла, а мать сказала, чтоб все вместе копали.

После обеда отец пошел в сарай. Афонька за ним.

— Бать, скажи матери, чтоб не ходила больше к Никите.

— Какому Никите?..

— Марья, я тебе должен что-то сказать.

Марья покраснела и села по-другому: поджала ноги, опустила глаза. Сидели, как обычно, у родника, оставив детей на поляне, только Никита в этот раз был без книги.

— Я читал не для тебя. Я читал, чтоб меня не жгло… Ты не знаешь, как меня жгло, когда я смотрел на тебя…

— Знаю.

Никита вгляделся в Марью. Она покраснела еще больше.

— Знала — и сидела рядом, слушала?

— Да я не слушала. Просто сидела.

— Зачем?

— Да как сказать… Не знаю, как сказать. Нравилось мне.

Марья поднялась с земли, постояла немного, потом зашла Никите за спину и села вплотную к нему, спина к спине. Их головы, одновременно качнувшись назад, тоже коснулись друг друга.

— Марья, — заговорил Никита, — есть черта…

Она перебила:

— Я знаю.

— Даже если бы ты была не замужем, мы бы не смогли зайти за нее.

— Знаю, — повторила она тихо.

— Я свою жизнь менять не буду.

— Ничего не говори. Я все знаю.

— Не все. Я хуже, чем ты думаешь. Я ходил к одной гулящей, чтобы…

— Не черни себя! — перебила она его ослабевшим голосом.

— Не черни?! Ты думаешь, во мне нет черного? Что бывают светлые мужики? Светлых мужиков не бывает. Есть светлые старики.

Марья завела назад руки и охватила Никиту.

— Я к тебе больше не приду, — сказала она еле слышно. Скитник взял Марьины руки в свои и вытянул шею, слушая звуки.

— Кто-то идет, — сказал он.

А в это время на поляне ссорились дети.

— Ты куда бегал? — наскочила Натка на Афоньку, когда тот спрыгнул в землянку. Мальчик вдруг пропал, когда мать с Никитой ушли в овраг.

— Куда надо, — буркнул тот, ни на кого не глядя.

— Срань! Только бы не работать!.. — не унималась сестра.

— Тихо! — шикнул на младших Гриша и сморщился, вслушиваясь. Со стороны оврага раздавались голоса.

— Отец с мужиками! — шепотом произнесла Натка и переглянулась с братьями.

— Никого там нет! — громко сказал Афонька. Гриша замахал на него рукой, а Натка пригрозила кулаком.

Тут из оврага раздался женский вопль.

— Мама! — вскрикнула Натка и стала карабкаться из землянки, за ней — Гриша и Афонька. Все трое побежали к оврагу, откуда теперь явственно слышался голос отца. Он бранил мать на чем свет стоит.

Мальчики направились к тропе, а Натка стала пробираться к оврагу напрямую, через заросли. Добравшись до его края, она посмотрела вниз и завопила не своим голосом. Отец оборвал ругань на полуслове и обернулся на крик дочери. Натка бросилась через заросли кустарника к ручью. Там в крови лежали мать и Никита, оба неподвижные. Внизу ее перехватил отец и силой потащил к тропе.

— Пусти к мамке! — орала Натка, вырываясь от него.

На тропе появились братья. Гриша бежал впереди, лицо темное, перекошенное, за ним — скулящий Афонька.

— Мамку убили! — закричала им Натка. Ребята остановились как вкопанные. Отец набросился с кулаками на дочь и бил ее на глазах у сыновей, пока она не упала.

— Вон отсюда! — взревел он и, оставив детей, пошел к своим товарищам. Те сидели кучкой рядом с убитыми и не обращали внимания ни на них, ни на ребят.

Дети вернулись в свою деревню поодиночке. Страшный долгий день кончился. Солнце уже упало в Латуру. Натка, сидевшая на берегу, услышала за спиной шаги, но головы не повернула: ей было все равно, кто приближался к ней. Это оказался Гриша. Он присел на песок рядом с сестрой и тоже, как она, стал смотреть на розовую реку.

— Афоньку не видела? — оборвал наконец молчание Гриша.

— Нет.

— Куда он делся?!

— Здесь ходит.

— Ты его видела?

— Видела.

— А говоришь — нет.

— Забыла.

— Ты чего?

Не дождавшись ответа, Гриша продолжал:

— Он боится, что бить будем. Это ведь он навел отца. Сам мне сказал. Ты не бей его, ладно? Он теперь как бешеный.

— Наплевать мне на него.

— Домой бы шла. Отца дома сейчас нет.

— Нет у меня дома. Нет у меня отца, — ответила Натка бесчувственно. Она сидела как деревянная — не двигалась, глядела прямо перед собой.

— Ты прям как мамка… — пробормотал Гриша и тоже замкнулся.

Молчание прервала сестра:

— Пойдешь со мной обратно в скит мать с Никитой хоронить?

— Когда?

— Сейчас.

— К чему сейчас-то идти? Ночь уже. Пойдем завтра.

— До завтра их звери изгрызут.