Разборки в Токио

Тогдашнее оживление сопоставимо только с его краткостью. Появление телевидения привело в упадок студий, которым пришлось повернуться к искусству задом, а к коммерции передом. Утонченный кинематограф сменили фильмы про монстров, порноанимация и шаблонное кино про якудза.

— Даже теперь, — сказал Мигусё в последнем интервью перед смертью, — мы еще толком не пришли в себя. — Серьезные кинематографисты должны либо искать финансы за границей, либо переводить свои идеи на эксцентричный язык культового садомазохистского кино. Азиатские коллеги в Китае, Гонконге и даже во Вьетнаме добивались международного признания, а основной костяк японских кинорежиссеров довольствовался выпуском дешевой эротики и банальных самурайских драм.

Цены на недвижимость росли, кассовые сборы падали, и у «Токо» осталось менее четверти ее довоенных площадей. Когда я подъехал, над воротами висела огромная черная растяжка, оплакивающая потерю Сато Мигусё. Пожалуй, оплакать стоило и последние тридцать лет существования студии.

— У меня встреча с Брандо Набико. — сказал я охраннику у ворот. — Меня зовут Чака. Билли Чака. — Охранник ввел имя в компьютер, а потом замер, явно чем-то озадаченный.

— Простите, — сказал он. — Мне ваше имя знакомо. Вы не актер?

— Нет, — ответил я. — Я пишу.

— Сценарист?

— Журналист. Есть еще такие.

— Гм. Я бы не узнал имени журналиста, однако ваше имя мне знакомо. — Большая загадка, которую, кажется, ему надо было разгадать, прежде чем он откроет ворота. Он секунду поразмышлял, бормоча мое имя себе под нос. А затем расхохотался: — Ну конечно! — воскликнул он. — Билли Чака, «Разборки в Токио». Жду не дождусь, когда фильм выйдет! — сказал он, все еще смеясь. Моему таксисту это явно не понравилось, и, чтобы я это наверняка понял, он покосился на меня в зеркальце заднего вида. — Ну вы даете. Билли Чака. А я — Управляющий Сансё. [54] А на самом деле вы кто?

— Я же сказал. Билли Чака.

— Да-да! Журналист «Молодежи Азии»! Я читал сценарий. — Вот тебе и «совершенно секретный» сценарий Сато. Побывал в руках даже этих долбаных охранников. — Мне нужно установить вашу истинную личность, прежде чем я вас пропущу.

Мой водитель развернулся ко мне и посмотрел на меня тем же взглядом, что и в зеркальце. Я вынул паспорт и через окошко протянул его охраннику.

— Это настоящий паспорт. Я настоящий Билли Чака и у меня настоящая встреча с настоящим Брандо Набико. — Я говорил чуть грубее, чем положено, но мне не терпелось увидеться с Набико. Охранник, даже не посмотрев в паспорт, перешел к обороне:

— Послушайте. Я лишь выполняю свою работу. Я, может, и не руководитель факультета физики Токийского университета, но я знаю, чем отличается реальное лицо от художественного образа. У меня нет времени на шутки. Я буду чертовски плохим секьюрити, если начну пропускать каждого актера, который заявит, что он Билли Чака.

— Как вас зовут?

— Господин Ёдзимбо, — ответил он. И показал на свой нагрудный значок, где была только его лыбящаяся фотка и слова Г-Н ЁДЗИМБО.

— Господин Ёдзимбо, — повторил я, выплескивая на него остатки вежливости. — Скажите, у вас там говорится, что Билли Чака может пройти как посетитель, или нет?

Он пробежал глазами монитор.

— Так, да… но…

— А какое имя в паспорте? — Он взглянул на паспорт, которым гневно потрясал в ходе нашей беседы.

— Билли… Чака?

— И как выдумаете, кто здесь на фотографии? — Высунувшись из окошка, я изобразил широкую и глупую улыбку, как на фотографии: я снимался много лет назад, когда улыбки давались чуточку легче.

Он посмотрел на меня, потом опять на фотографию. Затем на таксиста, на фотографию и снова на меня. И снова на фотографию. Всякий раз, когда он переводил взгляд, лицо его становилось краснее.

— Господин Чака, — сказал он. — Покорнейше прошу меня извинить. По своему невежеству я не верил, что реальный Билли Чака существует. Я всего лишь глупый охранник, моя неосведомленность, возможно, и обрекла меня на такое скромное положение в жизни. — Он выкашливал извинения, словно давился всухую.

— Не беспокойтесь, дружище, — сказал я. Он чуть не задыхался.

— Рот до ушей, язык без костей, голова без мозгов…

— Ладно, забудьте. Это простое недоразумение.

— Экзамены я сдавал плохо, о чем вы, конечно, догадались, побеседовав с таким балбесом…

— Прошу вас. Откройте ворота.

— Даже в детстве я всегда был тупицей…

— Ёдзимбо! Открой ворота! — скомандовал я. Кажется, только так и можно было остановить фонтан его самоуничижения.

Замолкнув па полуслове, он нажал кнопку, и шлагбаум поднялся.

— Господин Набико в третьем павильоне звукозаписи, второй слева, — сказал Ёдзимбо, махнув нам, чтобы проезжали.

— Господин Ёдзимбо, — с опаской начал я.

— Да?

— А паспорт?

Дернув кадыком, он вручил мне паспорт.

— Вот опять оскорбительный промах с моей стороны. Хорошо еще, что я импотент и, значит, не смогу передать свою глупость следующим поколениям. Удивительно, что…

Мы поехали к третьему павильону, оставив Ёдзимбо во всю глотку распинаться о том, какое он чудовище. Его стенания я перестал слышать, лишь выйдя из автомобиля перед огромным павильоном.

Я словно попал в фильм Басби Беркли. [55] Внутри был огромный бассейн с водой неестественной голубизны, а вокруг двадцатиметровые фальшивые морские утесы под потолок. Десятки миниатюрных женщин в блестящих купальниках еще миниатюрнее стояли вокруг и устало курили в ожидании следующего плана съемок. Их волосы были гладко зачесаны назад и покрыты толстым слоем серебристой эмульсии, сверкающей в лучах жарких софитов. Я еще подумал, благоразумно ли курить, когда от единственной искорки волосы могут мгновенно вспыхнуть.

Набико сидел на тележке оператора. Судя по размеру камеры, он далеко ушел от документалистики на «Эн-эйч-кей».

— Ну ладно, — проревел мегафон, — все рыбки по местам, поехали. — Стайка крошечных женщин потушила сигареты и гуськом потянулась к длинной лестнице на вершину утеса. Они выстроились в две шеренги и замерли.

— Работаем! — заорал мегафон. Я обернулся, и в глаза ударил свет двух огромных прожекторов. Попятившись, я прикрыл лицо, но было поздно. В глазах наступила сплошная белизна, в ушах стоял электрический звон.

— Поехали! — крикнул кто-то.

— О'кей, снимаем, — сообщил мегафон.

Огромный бассейн. В него кто-то прыгает. Плеск воды.

Потом еще и еще. Зрение вернулось ко мне как раз вовремя: я успел различить силуэты кувыркающихся в воздухе акробаток. Они быстро сыпались с утесов. Серебристые купальники сверкали в лучах света, гибкие тела пловчих летели мимо меня в бассейн. На мгновение я решил, что меня догнали галлюцинации от водорослей, которые я попробовал несколько лет назад на соревнованиях по водным лыжам на реке Меконг. Когда я поел этой дряни, всё вокруг превратилось в рыбодеревья, рыболюдей, рыбодома, рыбомоскитов. Три дня — сплошное аквавидение. Слава богу, на сей раз это длилось секунд семь, не больше.

— Отлично, рыбоньки, — устало сказал мегафон. — Это в проявку. Проверка через час.

Я заметил обладателя мегафонного голоса. Он жевал «Шокотэйсти» и посматривал на видеомонитор. Его больше интересовала конфетка, чем зрелище нескольких десятков летающих синхронных пловчих. Очередная пресыщенная творческая личность.

— Билли Чака! — крикнул Брандо Набико и направился ко мне. Услышав мое имя, некоторые заозирались. Кто-то приглушенно рассмеялся. Я решил, что, если «Разборки в Токио» все же выйдут на экран, мне придется сменить имя.

— Я получил ваше сообщение, — сказал я Набико. — Что снимаете?

— «Бурные воды». О проблемах семейства карповых, обитающих в заливе у Тёси. — уныло сказал он.

— Название ни рыба ни мясо, — заметил я. Слава богу, я перевел неудачный каламбур не слишком хорошо, и Брандо пропустил его мимо ушей.