Кости мертвецов

Вашингтон поднял лихорадочно блестящие глаза на Стеллу и обратился к ней в манере, которая была вполне под стать его облику:

— Поверьте мне, миссис Уорвик, я испытываю к вам искреннюю симпатию. Я, конечно, знал, что вы здесь, и собирался представиться вам. Я должен был вам написать, но я — один из тех несчастных, на которых лихорадка действует убийственно. Она лишает меня сил. Ничего не могу поделать. Вероятно, вы хотите выпить. Хитоло, загляни за занавеску, там есть бутылка джина. — Его взгляд снова остановился на Стелле. — Боюсь, у меня нет льда. Обычно его приносят из морозильника слуги, но, увы, сейчас у меня нет слуг. Простите мне мое упущение.

Стелла ничего не ответила. Она не ожидала увидеть такого очаровательного человека. В его речи было что-то легкое и хрупкое, вызывавшее невольную симпатию и придававшее словам шутливый оттенок. Ей не нравилось, когда ее пытались очаровать, и она совсем не доверяла ему.

— А что с Реи? — спросил Энтони.

Он пожал плечами.

— Реи… Правильно, Хитоло, там еще стаканы и кувшин с водой. Накрой снова крышкой, а то туда падают муравьи. — Голос его замер. Глаза блуждали, пока не остановились на черном проеме двери. Он вдруг всем телом подался вперед и стал вглядываться в темноту. Стелла и Энтони проследили направление его взгляда. Дверь обрамляли острые зубчатые листья плюща. Ночь наступила быстро, и над шапками франгипани на небе высыпали звезды.

Глаза Вашингтона, не мигая, изучали черные контуры деревьев и кустов. Лицо его было напряжено, на виске пульсировала крохотная жилка.

— Хитоло, будь добр, посмотри, что там. Мне кажется, там кто-то стоит.

Хитоло оставил выпивку и послушно вышел наружу. Минуту он постоял на веранде и вернулся в дом.

— Там никого нет, — сказал он.

Вашингтон откинулся на спинку кресла. Лицо его разгладилось.

— Мы мешаем вам обедать, — сказала Стелла, прихлопнув усевшегося ей на ногу москита.

— О, ничего страшного. Все равно это несъедобно. Вас тревожат москиты? Хитоло, подай миссис Уорвик тот хлыст.

Хитоло снял со стены длинный хлыст из конского волоса, а Вашингтон взял тарелку и наколол на вилку картофелину. Стелла раздраженно обмахивала ноги хлыстом. Она открыла было рот, собираясь начать разговор, но Хитоло опередил ее.

— Таубада! — Он выступил на середину комнаты, глядя на полупустую консервную банку у ног Вашингтона. — Мистер Вашингтон, не ешьте это. Вы умрете!

Вашингтон уставился на Хитоло, уже поднеся вилку к губам, потом посмотрел на пол. Когда он снова поднял глаза, они светились гневом.

— Не говори ерунды! — сказал он. — Иди на свое место и сиди там! — Поковырявшись вилкой в консервах, он поддел большой кусок и сунул его в рот.

— Не ешьте это, таубада, — просил Хитоло. Казалось, он не слышал слов Вашингтона. Опустив руки, он стоял и смотрел на него широко раскрытыми остекленевшими глазами. На губах его выступила подозрительная беловатая пена.

Стелла взглянула на банку. Ее крышка была отогнута назад. На банке была красная этикетка с желтыми буквами. Вашингтон снова заговорил. Его голос стал громче, в нем звенели истерические нотки.

— Делай, что тебе говорят! Садись и молчи, а то я выставлю тебя вон! — Он съел еще немного и с недовольной гримасой отставил тарелку. — Туда! — приказал он Хитоло, который снова уселся в своем углу. — Разве похоже, что я хочу умереть? О боже, что за ужасный народ. Ведь были времена, когда вы довольствовались прогорклым магами. А теперь вам подавай консервированное мясо, рыбу. А если вам попадается банка, от которой заболит живот, вы принимаетесь скулить и просить свежего мяса из морозильника по пять шиллингов за фунт. Вот где мы допустили просчет, — он повернулся к Энтони. — Все, что бы мы ни делали, приводит только к появлению лишних нужд и притуплению чувства избирательности.

— Мистер Вашингтон! — в отчаянии проговорила Стелла.

— Да, миссис Уорвик, вы хотели задать мне несколько вопросов. Но, извините, я не готов к этому. О боже, мне плохо. — Он провел рукой по животу. — Не надо было есть во время лихорадки. Мне нельзя ни к чему притрагиваться.

Пока он говорил, комната наполнялась крошечными летающими насекомыми. Кольцо, кружащее вокруг лампы, становилось все плотнее. Они парили в воздухе, словно падающий снег. Стол вокруг стеклянной бутыли был усыпан тоненькими блестящими крылышками. Насекомые собирались и на потолке, скреблись и шуршали под крышей. К ним присоединились два-три крупных таракана. Среди мелких мошек они казались огромными, как птицы. Засновали взад-вперед гекконы, притаившиеся на стропилах, а прямо над головой Стелла увидела жующего что-то тощего черного кота, которого раньше не замечала.

Ее охватило отчаяние. Она знала, что где-то здесь, в этом доме, в этом человеке скрывается истина, к которой она стремилась, но, казалось, сама обстановка хижины мешает ей, сбивает с толку. Маски, ожерелья из собачьих зубов, резные полумесяцы из клыков кабана приковывали к себе взгляд, словно околдовывая ее; из-за Хитоло с его словами об отравленном мясе она на какое-то время забыла о Дэвиде Уорвике, а теперь против нее восстала сама природа, затянув комнату тучами летучей мошкары. Ей казалось, что ее зрение, слух, ее благородная цель — все тонуло в порхании тысяч крылышек.

— Мистер Вашингтон, — снова начала она, напряженно подавшись вперед. — Когда вы ходили в Эолу…

— Минутку, миссис Уорвик. Боюсь, придется выключить свет, а то сюда слетятся насекомые со всей округи.

Внезапно преисполнившись отвращения к этим крохотным, кусающим, щекочущим существам, Стелла принялась хлестать себя плеткой по ногам. Гнус облепил большое жирное пятно на подлокотнике ее кресла. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Энтони Найалом. Он печально смотрел на нее. Вашингтон протянул руку и погасил лампу.

Какое-то время все молчали, но комната была полна звуков. Летучие муравьи, хлопая крылышками, бились о стекло лампы; сквозь открытые жалюзи на фоне ночного неба был виден их кружащийся, змеящийся рой. Слышались возня и стрекот ползающих под крышей насекомых, а с потолка прямо над головой Стеллы свисала связка странных бамбуковых изделий — какие-то музыкальные инструменты, догадалась она, — качавшихся на ветру с тихим перезвоном.

— Кто там? — резко спросил Вашингтон, и они услышали, как он привстал в кресле.

— Там никого нет, — сказал Энтони тихим усталым голосом. — Это летучие лисицы. Вам нечего бояться. Сюда ничто не проникнет. Вы хорошо защищены. У вас на двери висит волшебная вещица.

Вашингтон рассмеялся странным, пронзительным, сухим смехом.

— Ах, так вы заметили. Не думайте, что мне стыдно. Я не мог иначе, вы же знаете. Все лучшее здесь — краденое. У меня просто чешутся руки, и я ничего не могу с собой поделать. Вы ведь не заберете его, а?

— Нет, если вам это поможет, — ответил Энтони. Он говорил так тихо, что трудно было понять, злорадствует он или жалеет Вашингтона.

Стелла отчаянно била себя по ногам, облепленным москитами. У нее начиналась истерика. В этот вечер все вокруг: и этот странный, элегантный, нервный человек, и его фантастический дом, и Хитоло, и летучие муравьи, — казалось ей нереальным.

— Но там кто-то есть, — дрожащим голосом сказал Вашингтон.

Теперь и Стелла услышала этот звук, доносившийся, казалось, прямо из-под дома, какое-то тихое шуршание. Потом раздался сдавленный крик.

Вашингтон вскочил. Стелла увидела, как он метнулся к двери и повернулся к домику прислуги.

— Коибари! Коибари! Где ты? Эй! Там под домом собака. Убери ее оттуда, кому говорят! Убери ее оттуда. Ненавижу, когда возле дома шастают собаки!

Сначала Стелла подумала, что там кто-то есть. Но Энтони сказал, что никого. Он тоже лжец.

Вашингтон почти кричал:

— Убери ее оттуда! Пинай ее! Бросай камень! Гони ее оттуда! Я не потерплю здесь этих чертовых собак!

Он сумасшедший, подумала Стелла. Сон внезапно превратился в ночной кошмар. Границы сознания раздвинулись, и ей вдруг открылись потаенные уголки человеческой души, о существовании которых она раньше и не подозревала. В воздухе все еще кружились тучи летучих муравьев, задевая ее лицо. Они сплошным потоком шли над склоном холма, вливаясь в дом словно в туннель, просачиваясь сквозь щели жалюзи на одном окне и вылетая в другое. Стелла неподвижно сидела в кресле, руки ее впились в подлокотники, сердце бешено колотилось.