Смерть - понятие относительное

— А вот и сообщение, которое мы искали, — важно объявил Иван. Сообщение состояло из трех строчек, смысла которых Алена, при всём старании, постичь не смогла. В первой было написано «Меркуцио!» Дальше шли загадки: «Улица — фамилия Манюни. Дом — на три больше, чем тебе, когда мы познакомились. Квартира — удвоенная дата твоего приезда без семи».

— Тебе что-то понятно? — спросила Алена, взглянув на Ивана. Спросила, совсем не иронизируя — в этот момент ей показалось, что Ивану по силам разгадать любую загадку.

Иван утвердительно кивнул головой, при этом лицо у него, почему-то сделалось грустным. Алена смотрел на друга, ожидая продолжения.

— Это письмо, как и надпись на обоях, понять могу только я, — сказал, наконец, Иван. — С дядей Персиком мы впервые встретились, когда он приехал на похороны мамы, она умерла от рака. Я тогда заканчивал девятый класс. До этого я хотел быть историком, но решил сделаться врачом. С дядей мы очень подружились за это короткое время, и я ему пообещал, что стану врачом и найду способ победить страшную болезнь, — Иван смущенно улыбнулся, — в детстве все мы склонны давать несбыточные обещания.

— Но ты ведь и правда стал врачом, — серьезно сказала Алена, — и как знать, может, найдешь это лекарство.

Иван благодарно улыбнулся и продолжил:

— Мы с дядей успели поговорить практически обо всем. В те годы с взрослыми я не слишком ладил, и когда появился человек, с которым можно было говорить на любые темы… Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю, Ваня, — сказала Алена. Ей почему-то захотелось заплакать.

— Я незадолго до того прочитал «Ромео и Джульетту» и рассказал дяде Персику, что мне там больше всего понравился не Ромео, а Меркуцио — смелый, остроумный, всеобщий любимец. После этого, дядя стал меня так называть, в шутку, конечно.

— Значит, первая строчка в дядином письме говорит о том, что оно адресовано тебе, — догадалась Алена. — А кто такая Манюня?

— Манюня — детское прозвище мамы, — объяснил Иван.

— А какая у нее была фамилия? — Алена начала чувствовать азарт.

— Антонова, самая обыкновенная. Наверное, в этом городе есть улица Антонова.

Иван защелкал клавишами и через минуту объявил:

— Улицы Антонова нет, но есть Антонова-Овсеенко. Наверное, о ней и речь.

— Иван, сколько тебе было лет, когда вы познакомились с дядей?

— Я пошел в школу с шести, значит — пятнадцать.

— Улица Антонова-Овсеенко, дом восемнадцать, — быстро вычислила Алена.

— А какого числа ты приезжал в Боголюбск? — нетерпеливо спросила Алена.

— В первый раз, не помню. Летом, в июне, кажется. А во второй приехал тридцатого декабря, перед самым Новым годом.

— Наверное, как раз об этом и идет речь, — уверенно сказала девушка. — Значит, адрес такой: улица Антонова-Овсеенко, восемнадцать, квартира пятьдесят три, правильно? Давай прямо сейчас пойдем, проверим!

— Давай, — с готовностью согласился Иван.

— Как ты думаешь, стоит вещи с собой взять? — Алена показала на свой рюкзачок.

— Пожалуй, нет, — задумчиво ответил Иван. — Вряд ли они здесь снова будут искать.

Глава XI

Я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо, открыл глаза и увидел Хию. Тут же вспомнилось, что я нахожусь в штабе дружины в роли задержанного.

— Как они ухитрились тебя поймать? — с недоумением спросил я.

— Всё в порядке. Наши с ними связались и объяснили, что ты послан Секвенториумом им в помощь.

— А тебе рассказали, кто такие «они»?

— Нет. Мы должны сами выяснить это.

— А на каких условиях я с ними буду сотрудничать? Что им можно обещать?

— Не знаю, — пожала плечами девушка. Я так поняла, что всё на твое усмотрение. Можешь обещать им, что сочтешь нужным.

— А что мы сейчас будем делать?

— Вести переговоры. Прибыло какое-то высокое начальство и желает встретиться с тобой.

Наше руководство что-нибудь еще передавало?

— Ничего особенного, вроде. Передали, что ни о каком союзе равных не может быть и речи: помни, кто такие они, и кто такие мы. Пойдем уже?

— Сначала, я бы хотел ополоснуть лицо.

— Идем, я покажу тебе, где туалет.

— Мне нужно не в туалет, а ополоснуть лицо, — строго сказал я не в меру догадливой малявке.

Через пять минут, реализовав все свои гигиенические планы, я вошел в кабинет высокого начальства. Дверь, обитая снаружи чем-то вроде кожи, оказалось железной, что подтверждало утверждение, что начальство не абы какое, а высокое. Меня сопровождала Хия. Обстановка помещения, куда мы вошли, мне что-то смутно напоминала, но я не мог вспомнить, что именно. У стены, прямо напротив входной двери, разместился небольшой, на три персоны, диванчик, обитый блестящей коричневой кожей. Рядом стояла пара темных деревянных стульев с гнутыми спинками. Кажется, они называются «венскими». К диванчику вплотную придвинут высокий журнальный столик, заваленный газетами, на единственной резной ножке. По бокам столика располагались два больших кресла, покрытых белыми чехлами. Я задрал голову, собираясь обнаружить уже ставшей привычную голую лампу на витом шнуре, но источником света оказался круглый плафон молочного стекла. Откуда-то слева раздался мощный голос:

— Ну, что же вы стали, присаживайтесь, пожалуйста.

Посмотрев налево, я заметил письменный стол, странным образом скрытый в полумраке. На столе стояла лампа с зеленым абажуром, а перед ним два старых деревянных стула конторского вида с прямыми спинками. Сиденья стульев покрывала коричневая клеенка. Еще не присев на стул, я догадался, что сидеть на нем будет жестко и неудобно. Через секунду, усевшись, я убедился в правоте своего предположения. Хия заняла место за моей спиной. Это она так меня охраняет, мысленно съязвил я и перевел, наконец взгляд на владельца стола.

Передо мной сидел человечек неопределенного возраста в очках в тяжелой черной оправе. Не старый еще, лет сорок — пятьдесят. Темные густые волнистые волосы уложены в дорогую прическу. Носик кнопочкой, маленькие глазки за чуть затемненными стеклами. Гладкое без морщин лицо можно было назвать незапоминающимся, если бы не толстые очень яркие губы. Как я не старался отвести от них глаз, губы снова притягивали мой взгляд. Он, что — силиконом их накачал? Словно прочитав мои мысли, человечек широким красным языком облизал губы, и они заблестели от свежей слюны.

— Здравствуйте, господин Траутман, — произнес человечек неожиданно сильным и красивым басом. У Петрова тоже бас, но по сравнению с коротышкой, у моего друга не голос, а просто воронье карканье. Красивый голос у губастого. Ему бы в опере Гремина петь, а не за грасперами охотиться.

— Наше недоразумение, кажется, прояснилось?

Женщины, наверное, просто млеют от его голоса, — завистливо подумал я. Буду, как велено, держать себя вежливо и высокомерно, чтобы было понятно, кто тут главный. Определившись с тактикой, я небрежно поинтересовался:

— А что, у нас было какое-то недоразумение?

— Ну, как же, вас задержали без объяснения причины, о чем я очень сожалею. — Самое время поставить его на место, решил я, и спесивым голосом провещал:

— Человек, который хочет извиниться, так и говорит «простите меня». А свои «извиняюсь» и «сожалею» приберегите для прислуги. — Я на секунду задумался, и неожиданно для себя добавил, — до вас еще не дошло, кто здесь хозяин, а кто прислуга?

Лицо человечка дернулось, как от пощечины, маленькие глазки злобно сощурились, а бархатистый бас сменился змеиным шипением:

— Кажется, вы приняли мою мягкость за слабость? Решили показать зубы? Если вы еще раз позволите себе обратиться ко мне в таком тоне, мы с вами тут же всё закончим. Вы не понимаете, с кем разговариваете!

Терпеть не могу, когда мне угрожают. А, кроме того, я за спиной чувствовал всю мощь Секвенториума. Поэтому я ответил сморчку, не задумываясь и не выбирая выражений: