Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)

— Итак, вы знаменитый м-р Темпест? — спросила она, смерив меня критическим взглядом, — да ведь это чудесно, не правда ли! Я всегда говорю, что только в молодости стоит иметь кучу денег. Если же вы стары, вы наполняете ими лишь карманы доктора за его старания починить ваше бедное расслабленное тело. Я знала одну старушку, получившую наследство в сто тысяч фунтов стерлингов, когда ей было девяносто пять лет. Бедная, она плакала! У нее было достаточно разума понять, как бы она могла хорошо пожить на них. Она не покидала постели, и ее единственной роскошью была полукопеечная лепешка, размоченная в молоке к чаю. Это было все, чего она желала.

— Сто тысяч фунтов хватило бы очень долго на лепешки! — сказал я, улыбаясь.

Хорошенькая Дайана засмеялась.

— Но я думаю, вы захотите чего-нибудь большего, м-рТемпест! Во цвете лет есть смысл иметь богатство! Вы сейчас один из самых богатых людей, да?

Она задала вопрос с прелестной наивностью и, казалось, не сознавала в нем неподобающего любопытства.

— Я мог бы быть одним из самых богатых, — ответил я, и в ту же минуту у меня промелькнула мысль, как недавно еще я был одним из самых беднейших, — но мой друг, князь, много богаче меня.

— Неужели?

И она уставилась прямо на Лючио, который встретил ее взгляд со снисходительной полунасмешливой улыбкой.

— Хорошо! После этого отец не больше, чем нищий! Что же! Весь свет у ваших ног!

— Почти что так, — ответил Лючио серьезно, — но, дорогая мисс Чесней, свет так легко привести к своим ногам. Без сомнения, вы знаете это?

И он подчеркнул слова выразительным взглядом своих неотразимых глаз.

— Я угадываю комплимент. Как правило, я не люблю их, но на этот раз я вам прощаю.

— Пожалуйста! — проговорил он с ослепительной улыбкой, так что она прервав свою болтовню, смотрела на него, как очарованная, с оттенком удивления и потом продолжала:

— И вы одних лет с мистером Темпестом?

— Простите, я на много лет старше!

— В самом деле?! — воскликнул лорд Эльтон, — вам нельзя этого дать! Не правда ли, Шарлотта?

Призванная в свидетели, мисс Фитцрой подняла к глазам элегантный черепаховый лорнет и стала критически разглядывать нас обоих.

— Я бы сказала, что князь немного старше мистера Темпеста, — заметила она тоном изысканной благовоспитанности, — но только очень немного.

— Во всяком случае, — настаивала мисс Чесней, — вы достаточно молоды для того, чтобы наслаждаться своим богатством, не так ли?

— Достаточно молод или достаточно стар, как вам нравится, — сказал Лючио, беспечно пожав плечами. — Но, увы, я не наслаждаюсь им!

Теперь мисс Чесней всей особой выражала живейшее удивление.

— Что делают для вас деньги? — продолжал Лючио, и его глаза, расширившись, приняли то странное и задумчивое выражение, которое так часто возбуждало мое любопытство. — Свет, может быть, будет у ваших ног, но какой свет! Что за мишурная глыба из грубого вещества! Богатство лишь играет роль зеркала, чтобы показать человеческую натуру в ее наихудшем виде. Люди низкопоклонничают и льстят перед вами, и лгут, чтобы снискать вашу благосклонность для собственной выгоды; принцы крови охотно унижают себя и свое положение, беря у вас взаймы. Внутреннее достоинство (если у вас такое есть) не принимается в расчет; вы можете говорить, как дурак, смеяться, как гиена, выглядеть, как павиан, но лишь бы был звон вашего золота достаточно громок. Наоборот, если вы действительно велики, отважны, терпеливы и обладаете искрой того огня, который укрепляет жизнь и делает ее достойной жизни; если у вас роятся мысли, создающие образы, которые должны существовать, пока царства не будут сметены, как пыль ветром, и если при этом вы бедны, — что же, все на свете будут презирать вас. Богатый крахмальщик и Крез, живущий патентованными пилюлями, станет ругать вас. Купец, у которого вы покупаете кухонные продукты, может смотреть на вас свысока и с пренебрежением, так как не по праву ли только одного своего богатства вы будете править четверкой и болтать свободно, почти покровительственно с принцем Уэльским? Богатые, но вульгарные граждане, старающиеся подражать высшему обществу, находят удовольствие в помыкании избранными и природными дворянами.

— Но, предположим, — быстро сказала мисс Чесней, — вам самому случилось быть избранным дворянином и кроме того еще с преимуществом богатства. Без сомнения, вы должны сознаться, что это скорее хорошо, не так ли?

Лючио слегка засмеялся.

— Я отвечу вам вашими же словами и скажу: «Я угадываю комплимент». Тем не менее я предполагаю, что даже, если богатство выпадет на долю одному из этих дворян, то не изза своего врожденного благородства он приобретает общественный почет, а просто потому, что он богач. Вот что оскорбляет меня. Я, например, имею бесчисленное количество друзей, которые — не столько мои друзья, как друзья моих доходов. Они не дают себе труда спросить теня о моей прежней жизни, кто я такой или откуда я, — для них это не имеет важности. Они не интересуются, ни как я живу, ни что я делаю. Болен ли я или здоров, счастлив или несчастлив — для них решительно все равно. Если б они знали больше обо мне — может быть, это было бы лучше для них; но они этого не хотят знать, их цели просты и ясны: они хотят от знакомства со мной взять сколько возможно больше для своей выгоды. И я даю им в изобилии; они получают то, что хотят, и даже более!

Его мелодичный голос на последнем слове замер в странной меланхолии, и в это время не только мисс Чесней, но и мы все глядели на него, точно притягиваемые неопределенными магнетическими чарами, и на секунду царствовало немое молчание.

— Мало кто имеет настоящих друзей, — сказал, наконец лорд Эльтон, — и в этом отношении, я думаю, никто из нас не счастливее Сократа, который держал в доме только два стула: один для себя, а другой — для друга, когда он найдется. Но вы всеобщий любимец, Лючио, самый популярный человек.

В этот момент послышались приближающиеся шаги к открытой двери гостиной, и тонкий слух мисс Чесней поймал звук; она моментально оставила свою свободную позу и выпрямилась.

— Это Сибилла! — Сказала она с полусмеющимся, полуизвиняющимся выражением своих карих искрящихся глаз. — Я никогда не могу разваливаться при Сибилле!

Мое сердце учащенно билось, когда вошла женщина, которую поэты могли бы назвать богиней своих грез, но на которую я теперь смотрел, как на красивый предмет, предназначенный в продажу на законном основании. Она была одета в простое белое платье без всяких украшений, кроме золотого кушака античной работы, и букет фиалок красовался среди кружев на ее груди. Она выглядела еще прелестнее, чем тогда в театре, когда я увидел ее в первый раз. Ее глаза светились глубже, и румянец вспыхивал ярче на ее щеках, а ее улыбка, когда она здоровалась с нами, была просто умопомрачительна. Чтото в ее присутствии, движениях и манерах возбуждало во мне такой прилив страсти, что голова моя закружилась и мысли спутались, и, несмотря на холодный расчет, дававший мне уверенность, что она будет непременно моей женой, в ее достоинстве и безукоризненности было столько очарования, что я почувствовал себя пристыженным и склонным усомниться в том, может ли даже сила богатства нарушить покой этой восхитительной девственной лилии. Ах, как мы, мужчины, безумны! Как мало мы думаем об язве в сердцах тех женщин-лилий, выглядящих столь чистыми и полными грации!

— Ты опоздала, Сибилла, — строго проговорила ее тетка.

— Опоздала? — равнодушно проговорила она. — Очень сожалею!

— Папа, разве вы импровизированный экран?

Лорд Эльтон поспешно отошел в сторону, вдруг осознав свою эгоистическую монополию на пламя.

— Вам не холодно, мисс Чесней? — продолжала леди Сибилла тоном заученной любезности, — не хотите ли ближе придвинуться к огню?

— Благодарю вас! — пробормотала она, скромно опуская глаза.

— Сегодня утром мы услыхали ужасную новость, мистер Темпест, — сказала леди Сибилла, смотря скорее на Лючио, чем на меня, — без сомнения, вы ее прочли в газетах: один из наших знакомых, виконт Линтон застрелился прошлой ночью.