Вся жизнь перед глазами

Девочки съели персики в машине.

Одуряюще сладкий сок стекал по пальцам, и все, до чего они дотрагивались, становилось липким.

Тимми спрыгнул у нее с колен.

Перебрался на кушетку и свернулся калачиком в своем любимом углу — там, где привык лежать и точить когти и где цветочный узор за долгие годы истерся почти до основания.

Тимми у них гулял на улице, когда хотел, поэтому ему были нужны хорошо отточенные когти. Их отметины остались по всему дому.

Диана поднялась с кресла. Ей было хорошо. Как будто она вновь обрела нечто такое, что считала навсегда потерянным. Что-то свое, родное. Она миновала гостиную — кот довольно урчал у нее за спиной — и через кухню вышла во двор, направляясь в мастерскую.

Дождь кончился, но вдали еще слышались громовые раскаты и на горизонте вспыхивали зигзаги одиночных молний. Было душно, парило. На тропинку вылезли дождевые черви.

В гараже было темно. Диана поднялась по лестнице и включила в мастерской свет. На мольберте по-прежнему стоял вчерашний набросок юной парочки.

Это были лучшие минуты ее жизни — в первый раз посмотреть на сделанный накануне рисунок. В каком-то смысле это было все равно что смотреть на работу другого художника, например одного из ее студентов. Первое целостное впечатление позволяло понять, что же у нее получилось.

Судя по всему, эта работа ей удалась.

Неплохая композиция: никакой симметрии, но и скученности тоже нет.

Фигуры девушки и юноши чуть сдвинуты к правому углу, словно автор смотрит на них краем глаза. Небрежно закинутая за голову девичья рука просто великолепна — ненадуманная и естественная поза. Ее непосредственность подчеркивает зажатая в другой руке сигарета. Оба красивы. У юноши сильные и тонкие руки. У девушки слегка приплюснутые груди, как у большинства женщин, лежащих на спине, вне зависимости от возраста.

И освещение выбрано правильно.

Свет отражается от поверхности бассейна, рассеянный, но четкий, как раз такой, как нужно.

Тени от гаража Элсвортов медленно ползут к ногам ребят, готовые подняться выше, к торсам — в отличие от залитых ярким светом рук и лиц.

Диана была довольна.

Небо прочертила молния, вслед за этим послышался оглушительный раскат грома, так близко, что она вздрогнула. Свет в мастерской ярко вспыхнул, мигнул пару раз и погас. — Проклятье! — От страха Диана выругалась громче, чем обычно себе позволяла. Снова заломило висок.

Она и думать забыла о головной боли.

Неужели она так увлеклась делами, что перестала ее замечать?

Снова вспыхнула молния. Какую-то долю секунды она не видела ничего, кроме рисунка. В ослепительном, но ненадежном освещении он казался совершенно другим.

Рисунок.

Темнота.

Еще одна молния. Опять рисунок, сигарета в руке, и Диана поняла.

Темнота.

Еще миллисекунда света.

Сигарета.

Она ее не рисовала.

Та девушка не курила.

Диана потерла глаза и начала на ощупь пробираться обратно в дом. Больно стукнулась коленом о стул, он упал, и Диана опять выругалась. Сердце колотилось как бешеное. Темнота сгустилась и стала осязаемой, по крыше стучал дождь. Оглушенная его барабанной дробью, она ничего не слышала, ничего не видела в наступившей тьме и, как это ни глупо, боялась детским страхом. Что за ерунда. Ведь это всего лишь гроза. И рисунок, немножко отличавшийся от того, который она сделала. Она взрослая женщина. Живет в безопасном месте, у нее хорошая спокойная жизнь…

Еще одна вспышка молнии расколола черноту, и перед глазами мелькнула картина — белое пятно и девушка, которая убрала руку от лица и смотрела прямо на нее.

Стекло

К тому времени, когда она вернулась в дом, электричество уже включили. Мигали часы на микроволновке, а холодильник громко урчал, как всегда после падения напряжения.

Диана подошла поближе и прижалась ухом к дверце.

Было что-то успокаивающее в этом механическом журчании, в мягком мурлыканье мотора. Безупречная надежность машины, способной работать без сбоев, не требуя ухода, поражала ее воображение.

Боль, казалось, перетекла из головы в холодильник, но Диана знала — стоит ей оторваться от успокоительно твердой поверхности, и та вернется.

Надо принять таблетку, тайленол или мотрин. Надо…

Диана не удивилась, почувствовав, как кот царапает ее голую ногу, хотя вздрогнула от неожиданности.

Он тыкался холодным носом ей в щиколотку. Забытое ощущение. Поднял к ней голову, разинул пасть, обнажив белые мелкие зубки и ярко-розовый язычок, и издал нечто среднее между мяуканьем и ворчаньем. Или это было рычание?

Тимми.

Диана осторожно отвела голову от холодильника, прислушиваясь к себе в ожидании новой болевой атаки, но, как ни странно, мигрень отпустила. Она выдохнула, открыла холодильник, достала пакет обезжиренного молока и налила в миску. В доме не было нормальной кошачьей еды. Надо бы сходить в магазин за сухим кормом, наполнителем для туалета и поддоном — все, принадлежавшее Тимми, они давным-давно выбросили.

Кот жадно лакал молоко.

Конечно, у них были отцы.

Один снимал квартиру в их же городке, где жил в полном одиночестве, днем работал в магазине, а по ночам играл на саксофоне в джаз-квартете. Выглядел значительно моложе своих лет и носил серьгу в ухе. Его звали Роберт, и его трудно было называть папой. Все звали его просто Боп.

У второй девочки отец переехал в соседний городок, у него были новая жена, сын и собственная компания по компьютерному обеспечению.

Матери, говоря с дочерьми об их отцах, не скупились на подробности. Мысль о том, что когда-то их родители были влюблены друг в друга, ужасала. Она означала, что от любви не остается ничего, кроме горечи, тоски и горьких воспоминаний, — но по непонятной причине девочки продолжали верить в любовь. Мечтали о счастливом замужестве. Наверное, это стремление было заложено в них при рождении, как птицы рождаются с умением вить гнездо для птенцов.

Об отцах они вспоминали во вторую субботу каждого месяца, в канун Рождества, в день своего рождения и в День отца.

Папин день.

Он наступал в июне и пах дымком и соусом к барбекю.

Шорты-бермуды, баночное пиво, надоедливо монотонный стрекот газонокосилки… Бейсбол по радио… Свернутый змеей садовый шланг, ждущий своего часа в крытом алюминиевыми листами сарае… Лубочный образ отца. Не имевший к их папашам никакого отношения.

В следующее воскресенье будет День отца.

Подружки пошли в сувенирную лавку в центре города, именовавшуюся «Счастливые минуты жизни», и купили по стеклянной пивной кружке, которые отдали в гравировку, чтобы специальная машинка с острой иголкой на конце женским почерком вывела на них что-нибудь типа: «С праздником, дорогой папочка!»

Продавец упаковал кружки в бумагу и пузырчатый пластик, чтобы не разбились.

Диана устала.

Наверху она прилегла на кровать и закрыла глаза, но заснуть не смогла. Что же это было, вопрошала она сама себя, толком не зная, что имеет в виду.

Но что-то случилось.

Буквально в последние несколько дней.

Для климакса слишком рано. Но что-то изменилось в ней самой. В ее теле. В ее голове.

Неужели это свойство среднего возраста?

Когда весь накопленный жизненный опыт обрушивается на тебя разом.

Когда прошлое начинает просачиваться в настоящее, как у нерадивой хозяйки, бросившей в стирку белые простыни вместе с красными полотенцами.

Призраки прошлого.

Ее мысли и воспоминания. О близких людях, о городе.

Ведь она живет здесь довольно долго.

И сделала много такого, о чем жалеет.

Диана мысленно окинула жизнь, которой жила до сих пор, с горечью припомнила совершенные ошибки и проступки и поняла, что теперь они катятся вниз с горы, словно огромный ком, и его ничто не остановит.

Она всегда относила себя к людям, которые считают, что стакан наполовину полон, и в любой ситуации стараются видеть положительные стороны. Она долго упражнялась в искусстве избегать негативных мыслей, редко читала газеты, а когда в вечерних новостях показывали репортажи об убийствах или несчастных случаях, сразу выключала телевизор. Пол подшучивал над ней, утверждая, что ее присутствие в любой компании очищает атмосферу, потому что при ней никто не решается говорить сальности.