Последняя кантата

25. ТИПОЛОГИЯ

Париж, наши дни

Жиль Беранже, удобно расположившись на одном из глубоких диванов в гостиной Летисии, деликатно помешивал лед в стакане с виски. После невероятной утренней новости он не потерял зря время. Расспросил экспертов музея Дома Инвалидов, [86] а также специалистов из музея старинного оружия Венсенского замка. Да, сведения об оружии, которым было совершено преступление, выходили за обыденные рамки. И это предвещало нелегкое расследование, непохожее на все банальные криминальные расследования вроде убийства в порыве страсти, сведения счетов между мелкими преступниками, вооруженного грабежа в супермаркете. Оно было совсем из другой области, из детских снов с героями полицейских романов начала века — Арсеном Люпеном и Рультабилем, Бельфегором и Фантомасом. Жиль был убежден, что для того, чтобы по-настоящему углубиться в это дело, ему надо вернуться в детство, не отвергать a priori [87] ни одну гипотезу и всячески подогревать свое воображение. Только вот сохранил ли он еще способность входить в этот восхитительный мир с легкостью, без колебаний? Не изменился ли уже его ум? Возможно, его изыскания о музыкантах прошлого спасли его от полного склероза, но ведь сейчас речь идет не о том, чтобы копаться в старых документах или в душах давно умерших предполагаемых свидетелей. Надо было найти убийцу человека, холодный труп которого лежал сегодня в реальном холодильнике Института судебной медицины.

— Так вы мне сказали… шпага восемнадцатого века? Но… это еще хуже, чем кошмар, мы втянуты в какой-то полный бред.

— Да, если точно, то середины восемнадцатого века, — уточнил Жиль невозмутимо, что соответствовало обстоятельствам. — Должен признать, это весьма необычно — холодное оружие ныне. Скорее — нож со стопором.

— И какие у вас предположения относительно убийцы?

— Вот по этому поводу я и пришел повидаться с вами. Я составил своего рода типологию, хотя и немного банальную, думаю, возможных убийц. Я хотел спросить вас, были ли у Пьера Фарана какие-либо контакты с людьми этих категорий?

— Я слушаю вас, — немного растерянно сказала Летисия.

— Это убийство теоретически могло быть совершено только каким-нибудь коллекционером старинного оружия, или сектантом, или извращенцем, или же, конечно, сумасшедшим. Начнем с коллекционера…

— Нет, — решительно отрезала Летисия, — я не думаю, что Пьер знал хоть одного коллекционера оружия. Даже знакомых коллекционеров марок у него не было. Видите ли, коллекционирование само по себе было противно его натуре. Коллекционировать — это значит сохранять, систематизировать, создавать что-то незыблемое. Мы как-то раз говорили с ним об этом, коллекционирование для Пьера было делом рутинным, чуждым движению вещей и самой жизни.

— Но каждый человек нуждается в ориентире, не так ли?

— Да, кроме некоторых категорических сторонников прогресса, таких, как он. Он рассматривал жизнь только как постоянное превышение того, что уже достигнуто. Он отрицал всякие границы и всякие ориентиры.

— Это абсурд, прогресс — не прекрасная прямая линия, ведущая к абсолюту. Это всеобщее понимание. Нам пообещали светлое будущее, но дело, скорее, идет к тому, что впору кричать…

— Да, конечно… Словом, я не думаю, что здесь замешан какой-нибудь коллекционер, а тем более — коллекционер оружия. Во всяком случае, наверняка он такового не знал, но нельзя исключить, что когда-то он обругал кого-нибудь из них и тем самым нажил себе врага…

— Ладно… Перейдем ко второй категории… Секта?

— Еще более невероятно. Он был чрезвычайно убежден в том, что имеет разумный взгляд на вещи во всех областях… Разве только секта атеистов?

— А франкмасонство?

— О них я мало что знаю. Нет, в крайнем случае какое-нибудь политическое движение…

— Мы проверили. Одно время он несколько раз встречался с троцкистами, но на деле за ними не последовал. И потом, главное, эти люди никогда не прибегали к шпаге восемнадцатого века. А ведь это наша основная точка отсчета. Я включил секту потому, что использование шпаги могло, возможно, означать ритуал, я, правда, не знаю какой.

— Да, — согласилась Летисия, — но невозможно представить Пьера, ввязавшегося в какие-нибудь хоть в малейшей степени сверхъестественные церемонию или ритуал. Во всяком случае, по доброй воле.

— Хорошо, третья категория: извращенец.

— О каком роде извращении вы думаете?

— Конкретно — ни о каком, но, к примеру, садисты.

— Я не припомню, чтобы он упоминал о друзьях с садистскими наклонностями… Впрочем, вы уже должны были узнать, что у него было мало друзей. У него был своеобразный характер. За энтузиазм Пьера или любили, или ненавидели, и последнее случаюсь чаще. Я его очень любила…

При последних словах Летисия, словно подавленная ими, опустила голову.

— Да… да… — сказал Жиль, — мне кажется, нет смысла обращаться к последней категории, к категории сумасшедших…

— Если для того, чтобы спросить меня, часто ли он встречался с ними, то да. Но чем больше я думаю об этом, тем больше прихожу к выводу, что эта гипотеза наиболее приемлема.

— И да, и нет. Наверняка надо быть совсем ненормальным, чтобы обзавестись подобного рода оружием, привезти в самый центр Парижа. Согласитесь, это нечто чрезвычайное. Ведь шпагу не спрячешь в карман, как банальный пистолет.

— А в квартиру Пьера? Вы могли бы отыскать сумасшедшего коллекционера с садистскими наклонностями, служащего сатане, который мог бы пересечь Париж с таким оружием?..

— Мы все проверили, но, во всяком случае, ни один из соседей Пьера Фарана не отвечает тем приметам, скажем… идеальным приметам, которые вы сейчас описали. И конечно, можно не уточнять, что ни один из них ничего не слышал и ничего не видел…

Жиль встал и сделал несколько шагов. Потом немного монотонным голосом как бы процитировал:

— «В середине восемнадцатого века Людовик Пятнадцатый правил во Франции, Георг Третий в Англии и Фридрих Второй в Пруссии…»

Летисия подняла голову, словно ошеломленная.

— Что вы хотите сказать?

— О! Ничего… тема фуги дана Фридрихом Вторым Баху, не так ли?

— Да, фуга и шпага принадлежат к одной эпохе, но что из этого следует?

— Пока ничего. Всего лишь вызывающее смущение совпадение. Ведь спор шел о фуге. Кстати, должен вам сказать, что чисто профессионально я не люблю споров, которые предшествуют насильственной смерти.

26. МАСКА

Париж, наши дни

Когда Жиль Беранже изучал жизнь какого-нибудь музыканта, он проявлял примечательную способность как бы самому переживать сцены из его жизни. Это был странный процесс, который не открывал в нем какой-то необыкновенный дар восприятия, а просто свидетельствовал о его огромном воображении. Когда он собирал все элементы, то создавал в уме картину прошлого.

Сегодня Жиль снова пребывал в Вене 5 декабря 1791 года, в комнате, где лежал умерший Моцарт. Он сконцентрировал внимание и постарался вернуться в своем сне наяву к тому моменту, когда заметил за занавеской чью-то мелькнувшую тень. Наверняка это была аллегория, но аллегория, определенно имеющая смысл.

Он сделал вид, будто ничего не заметил, и подошел к кровати, на которой лежал Вольфганг. Черты его лица были искажены и не имели ничего общего с многочисленными портретами, которые потом сделают художники. Вопреки крепким традициям, установленным живыми, которые ищут в этом некоторое утешение, смерть не запечатлела на лице Моцарта ни тени спокойствия. На его висках проступила синева, и Жилю казалось, что красные пятна появлялись на шее прямо над кружевным жабо, которым дополнили его погребальный наряд.

Жиль был уверен, что если б он приподнял веки композитора, то увидел бы в его глазах ужас от последнего видения, видения того, кто сейчас затаился, спрятавшись там, у окна.