Двойная жизнь

Ивонн принесла стул от обеденного стола.

– Вот, садись лицом к спинке, а спиной ко мне.

Бернхард сразу же выполнил ее указание и оседлал стул.

– Ну и что теперь? – спросил он нетерпеливо.

– Одну секунду.

Ивонн принесла диванные подушки и положила их на высокую спинку стула. Впрочем, она понятия не имела о том, откуда это взяла. Во всяком случае, ничему подобному на курсах ее не учили.

– Можешь положить голову на подушки. Хочешь, упрись лбом, хочешь – щекой.

– Так?

– Именно так, – кивнула Ивонн, недоумевая, откуда взялся у нее этот решительный тон. – Мне бы не помешало еще немного массажного крема, но можно обойтись и без него.

И она принялась массировать короткую толстую шею Бернхарда. Мужчина оказался мускулистее, чем она могла предположить: его мышцы были твердыми и выпуклыми, как корни деревьев. Вдоль позвоночника проходил длинный белый шрам, возле поясницы начинался другой, который, спускаясь ниже, скрывался под брюками.

– Несчастный случай, – пояснил Бернхард, почувствовав, как Ивонн провела рукой по неровности кожи. – Это случилось еще в молодости. Юность – опасное время.

– Да уж, – заметила Ивонн, но Бернхард больше ничего не добавил.

Она положила ладони по обеим сторонам его позвоночника и медленно провела вниз. Мужчина что-то тихо буркнул себе под нос: похоже, ему понравилось.

– Это движение Сорайя любит больше всего, – сказала Ивонн. – Она считает, что это лучше, чем секс с собственным мужем.

Ивонн почувствовала, как мужчина слегка вздрогнул, словно его охватил озноб. Когда она снова положила ладони на его плечи, он повернулся и коснулся ее руки губами – этот жест выражал нежность и искреннюю благодарность.

– А это – любимец Сирпы, он помогает от болей в суставах рук, – шепнула она на ухо Бернхарду и, скользнув руками по его плечам, поглаживающими движениями помассировала грудную клетку.

Тяжело задышав, мужчина положил руки на ладони Ивонн и крепко их сжал.

– Спасибо, Нора. Этого достаточно, – глухо отозвался он.

Бернхард, отстранив от себя Ивонн, встал и надел рубашку.

– Я что-то не так сделала?

Он покачал головой:

– Нора, я – женатый человек. И об этом не следует забывать ни мне, ни тебе.

Он отнес стул на место, резко задвинул его под стол.

– Но ведь ты не живешь в нормальном браке, – с некоторым упорством в голосе заметила Ивонн.

Бернхард медленно обернулся и посмотрел на Ивонн, словно она сказала глупость и даже ересь.

– Ты ничего не хочешь рассказать? Ты все еще от этого страдаешь? – продолжила она вкрадчивым тоном.

Бернхард молча застегивал одну пуговицу за другой.

– Она бросила тебя?

Не говоря ни слова, он накинул галстук на шею и вышел в коридор.

Ивонн побежала вслед за ним и встала за его спиной, когда он стал завязывать галстук перед зеркалом.

– Хелена уехала, – сказал Бернхард, стоя лицом к зеркалу. – Но она вернется.

– Ты в этом так уверен? – спросила Ивонн.

– Безусловно.

Завязав галстук, он так и остался стоять спиной к Ивонн. Она видела в зеркале, как его лицо приняло совершенно отсутствующее и враждебное выражение.

– Бернхард, – серьезно спросила Ивонн. – Где твоя жена?

Оба надолго замолчали. Их взгляды встретились в зеркале, словно смотреть так друг на друга было гораздо легче. Затем, тяжело вздохнув, он сказал:

– Хелена сидит в тюрьме.

Такого ответа Ивонн ожидала меньше всего. Он был слишком абсурден и невероятен для того, чтобы все это оказалось правдой. Несмотря на потрясение, она попыталась говорить спокойным тоном.

– И какой у нее срок?

– Десять лет.

– Десять лет? – Ивонн чуть не поперхнулась. – Тогда выходит, что она совершила тяжкое преступление.

Бернхард кивнул в зеркале:

– Самое тяжкое.

Этот ответ кружился у Ивонн в мозгу, но от этого не становился понятнее.

– Хочешь сказать… – растерянно пробормотала она.

Бернхард повернулся к ней и произнес:

– Хелену посадили за убийство.

Никогда еще Ивонн не видела, чтобы в чьих-нибудь глазах было столько всепоглощающей и разрушительной тоски. В глазах мужчины блеснули слезы, а затем скатились по щекам: его лицо исказила горькая гримаса. У Ивонн не хватило сил выдержать это зрелище.

Бернхард вслепую коснулся ее рук. Она обняла его, ощутив губами его влажные и соленые от слез щеки. Они простояли минут десять, пока вздрагивавший от всхлипываний мужчина не пришел в себя. Чтобы согреться, он сунул руки под свитер Ивонн, а она развязала галстук, только что завязанный с такой тщательностью.

Когда Бернхард окончательно успокоился, Ивонн взяла его за руку и, как ребенка, отвела в гостиную на диван.

– Рассказывай.

И он начал свой рассказ, словно это слово было для него неким паролем. Сначала говорил быстро и сбивчиво, но потом все спокойнее и размереннее, словно это повествование могло облегчить его страдания.

– Самое страшное в том, что именно я всему виной.

– То есть как?

– Я изменил ей с одной женщиной, в нашем летнем домике в Эсе. У Хелены возникло подозрение, и она также отправилась туда. И конечно же застала нас с поличным. То, что я сделал, не может иметь прощения. Хелена всегда была необыкновенной женщиной и никогда бы не предала меня. Мы познакомились с ней, когда мои дела были совсем плохи, и она спасла мне жизнь. И потом она застала меня в нашей супружеской постели с другой женщиной! Вполне можно понять, что она совсем потеряла голову от ревности, не так ли?

Ивонн кивнула.

– Я полагаю, что суд отнесся бы к ней с пониманием, если бы она была более импульсивным человеком и сразу же вонзила нож в живот той женщины. Но Хелена не такая. Она… очень сдержанная. Она взрывается далеко не сразу, но потом ее не остановить.

Бернхард, прежде чем продолжить, замолчал на какое-то время, вероятно для того, чтобы собраться с мыслями.

– Конечно же я просил у нее прощения за свою измену, но она ничего не хотела слышать. Спустя две недели без моего ведома она связалась с той женщиной и вежливо пригласила ее встретиться и поговорить. Они условились о встрече на той же самой даче. Хелена пригласила ее на обед – готовила она отменно. Женщины обстоятельно и здраво обсудили то, что случилось, и то, как это следует понимать. Как только разговор был исчерпан и гостья собралась уходить, Хелена схватила японский нож для разделки мяса, что я подарил ей ко дню рождения, и несколько раз вонзила его в грудь несчастной. По этой причине преступление расценивалось не как действие, совершенное в состоянии аффекта, а как спланированное убийство. Отсюда и такое строгое наказание.

Ивонн подумала про фотографию, обнаруженную ею в одном из карманов пиджака Бернхарда. Тот самый снимок, что он носил у сердца. Она живо представила себе картину, как его жена вонзает японский нож для разделки мяса в грудь молодой, ничего не подозревающей любовницы.

– А та женщина, что погибла, она много для тебя значила? – спросила Ивонн.

– Ничего. Вообще ничего. Это было явное помешательство. Я даже не помню, как она выглядела. В том-то и весь ужас. Единственный человек, который для меня что-то значит, – это моя жена. И так продолжается до сих пор. Мы были всем друг для друга. Мы не смогли иметь детей, и это, вероятно, еще сильнее привязало нас друг к другу. Можно сказать, что каждый из нас видит в другом своего ребенка.

Бернхард встал и направился к книжной полке. Назад он вернулся с семейным фотоальбомом в руках. Разыскав нужную страницу, он с печальной улыбкой на лице положил раскрытый альбом на колени Ивонн.

– Вот это – наш огород, снятый три года тому назад. И как только я мог изменить такой женщине?

Ивонн внимательно посмотрела на снимок.

– Это и есть Хелена? – с удивлением спросила она.

– Да. Ну разве она не прекрасна?

Между аккуратных рядов с кустиками салата и зеленого лука стояла женщина в свежей, бело-голубой рубашке в полоску и джинсах, превосходно сидевших на ее стройных бедрах. В руках она держала букет красно-оранжевых георгинов. Миловидное лицо с тонкими чертами, глубоко посаженными глазами, длинной изящной шеей и белыми ровными зубами. Короткая, но при этом очень мягкая и женственная стрижка, а в ушах – маленькие жемчужные сережки. Глаза Хелены были ярко-голубыми. Эта женщина кардинальным образом отличалась от той, что Ивонн видела на ламинированном фото.