Необитаемый город

Мои глаза закрыты. Голова покачивается.

— Посмотрите на меня. — Она берет и удерживает мою голову. — Майкл, посмотрите на меня. — Медленно открываю глаза. — Ну так вот, слушайте. Вы слишком долго прятались от электроники, и, даже когда лекарства дадут результат и галлюцинации прекратятся, вы по-прежнему, в силу привычки, будете ее бояться. Но в ней нет ничего плохого. Вы можете сказать это?

— Нет, — шепчу в ответ.

— Попробуем начать с простого. — Линда усаживает меня на диван, пресекая всякие попытки к бегству. Со своего места я вижу телевизор за ее спиной — черный, безмолвный, глазеющий на меня. — Итак, — говорит она, — начнем с того, что будем сидеть здесь, смотреть и больше ничего, ладно? Не станем его включать, даже можем вытащить вилку из розетки, если хотите, но будем сидеть и привыкать к нему. Сделаем вид, будто в этом мире все в абсолютном порядке.

Мой голос звучит сипло:

— Зачем вам нужно, чтобы я тут сидел? Что со мной будет после этого?

— Ничего с вами не случится. Вот почему я здесь — показать, что ничего с вами не будет. Договорились?

Смотрю на телевизор. Он по-прежнему черный. Скрежещу зубами.

Я не хочу бояться.

— Договорились. — В глазах стоят слезы. — Давайте.

Это не похоже на выключатель в моей голове, как если бы лекарства повернули волшебный рычаг и внезапно все безумие прошло. Но они действуют. Медленно и неуклонно кветиапин меняет взгляд на мир.

Представьте, что смотрите через очень грязное окно и кто-то вдруг протирает его. Оно все еще мутное, в пятнах, но видно уже яснее. Сквозь стекло пробивается свет, и некоторые предметы становятся четче. Самочувствие улучшается.

А это означает, что я был болен.

Теперь очевидно, что та личинка была галлюцинацией. Ну то есть как она могла быть настоящей? Таких личинок просто нет, а если бы они существовали, то об этом знал бы не один только я. Она оставила бы хоть что-то — слизь, отпечатки, следы укусов или иные факты своего существования. Кто-нибудь заметил бы нечто странное, задавались бы вопросы, вся больница была бы поднята по тревоге. Это невозможно спрятать. Нет, эта личинка не могла быть реальной.

Дни провожу в бесконечных наблюдениях. В общей комнате есть пациент, с которым никто никогда не разговаривает. Любопытно, существует ли он на самом деле? Сидит в углу, беседует сам с собой, а люди проходят мимо, не замечая его. Возможно, он живет лишь в моей голове. За обедом с ним заговаривает одна из сестер, кладет руку ему на плечо. Означает ли это, что он реален? Или и сестра существует только в моем воображении? Смотрю, как она переходит к другим пациентам, заговаривает, спрашивает, как они себя чувствуют, нравится ли сегодняшняя еда и всякое такое. Может быть, это плоды фантазии и пациенты двигаются и отвечают только в моей голове, а в реальной жизни они сидят спокойно и ничего не говорят, потому что никакой сестры здесь и нет. Возможно ли это? Насколько реальны мои сны? Как глубоко ложная реальность смешалась с действительностью? Если доктор Ванек прав, то понять это невозможно.

Единственное, в чем я уверен, — это в ночных шагах. Тех легких шагах, которые, как мне казалось, принадлежали Шоне и которых теперь не слышно. Ни одна из сестер не проверяет нас по ночам — только охранник, который ходит по коридорам и заглядывает в окна. Думаю, Шона — это тоже фантазия, как и та личинка: галлюцинация, рожденная пребывающим в отчаянии разумом. Подсознание создало эту спокойную медсестру, тихую и красивую, потому что я страдаю от одиночества.

Тогда почему разум сотворил личинку?

Меня пробирает дрожь при мысли о том, что личинка уменьшилась и теперь прогрызает норы в мозгу.

Уверен, доктор Литтл реален. Как и Девон, Линда и Ванек. Их видело слишком много людей, говорили с ними, реагировали на них. Либо они все — галлюцинации, либо все реальны. Если мои видения могут быть столь всеохватны, то тогда реальности не существует вообще.

А мой отец? Вполне можно предположить, что он тоже игра воображения. Предоставленный сам себе в сиротском детстве, шизофренический мозг создал образ отца и, не зная, как должен себя вести настоящий отец, наделил его всеми жестокими чертами, которые видел в окружающих. Голос земли, говорящий, что я ничто и никто меня не любит. Ребенком я сам себя кормил, купал, водил в школу. Потому ли, что мой отец не заботился обо мне? Или потому, что его не было в природе?

Но он пришел, говорил со мной, накричал на меня и на Девона. Потом Девон и доктор Литтл вдвоем общались с ним и прикасались к нему. Не знаю, где начинается и заканчивается реальный мир.

Наверное, я выдаю желаемое за действительное, когда надеюсь, что отец нереален. Нет, я человек невезучий.

А эта репортерша, Келли Фишер? Она заставила меня пообещать, что я никому не расскажу о ее существовании, принудила поклясться. Когда она спряталась в туалете от санитара, была ли она на самом деле, или это мой разум создавал удобные объяснения, почему окружающие ее не видят? Придя в тот день в общую комнату, она сидела со мной, но Линда ее игнорировала.

Раздается стук в дверь, но я, как обычно, не поднимаю взгляда. Ко мне не ходит никто, с кем хотелось бы общаться. Ручка поворачивается, в приоткрытую щель проникает ее запах еще до того, как я слышу голос. Слабый запах цветов. Люси.

— Майкл?

Поднимаю взгляд и вижу ее: наконец-то вернулась, заглядывает в палату. Люси видит мое лицо, и в ее глазах вспыхивает узнавание. Она вбегает в комнату, утыкается в шею и плачет. Я тоже обнимаю ее — долгое медвежье объятие. Сидим так целую минуту, две минуты — сидим прижимаясь друг к другу. Месяц прошел с того дня, как Люси была здесь, и я больше не хочу ее отпускать.

— Извини меня, — шепчет она. — Я пыталась сделать все, что в моих силах, но не сумела вытащить тебя.

— Как ты сюда попала?

— Подкупила ночного уборщика. Он ни в чем таком не участвует — ты можешь ему доверять.

— В чем не участвует? — Я беру ее за руку и мрачно нашептываю: — Я болен, серьезно болен. В чем таком тут можно участвовать?

Она хмурится:

— Как это ты можешь быть болен?

— Лекарства делают свое дело. Думаю, что я и на самом деле шизофреник.

— Я столько всего нашла, — говорит она. — Ты меня просил выяснить про маньяка-убийцу, про больницу и все остальное. Здесь и в самом деле что-то происходит…

— Но я не хочу, чтобы это было правдой! Я видел такие вещи, которые не могут быть реальностью, — монстров, настоящих монстров, и они не могут быть ничем иным, кроме как галлюцинациями. И потом, тут есть еще одна девушка…

— Еще одна девушка? — перебивает Люси громко и ревниво. Я испуганно смотрю на дверь, делая ей знак рукой вести себя тише. Она упирает руки в бедра. — Кто она?

— Репортерша, — шепчу я, — из «Сан». Но она точно игра воображения. Когда ты приходила в прошлый раз, приходила и она, а я ничего такого и не подумал, потому что доктор Литтл сказал мне, что пришел посетитель, но он-то говорил про тебя — это была девушка, и именно ты. Репортерша была еще одной галлюцинацией, которая пыталась затащить меня глубже в эту историю с убийцей, заговором и всем остальным, чего не существует. Все это игра воображения! Мне это привиделось — убийца, безликие люди и так далее. Неужели ты этого не понимаешь? Если все это нереально, то больше нечего бояться, не нужно прятаться.

Гулкие, громкие шаги в коридоре, они медленно приближаются, и я отодвигаюсь от нее.

— Охранник, — говорю я. — Закрой дверь. Быстро…

Но дверь закрыта.

Я недоуменно смотрю на Люси:

— Это ты ее закрыла?

— По-моему, да.

— Ты побежала прямо ко мне… Двери не закрываются сами по себе, здесь нет пружин. Кто закрыл дверь?

— Уверена, что я. Иначе и быть не могло.

Шаги звучат практически у самой двери.

— Это не имеет значения. Прячься!

Она перекатывается на противоположную от входа сторону кровати и ныряет под нее. Я падаю на постель, делаю вид, что сплю, но веки закрываю не до конца и сквозь щелочки вижу, как останавливается ночной охранник, смотрит в окошко и следует дальше. Выжидаю какое-то время, считаю его удаляющиеся шаги. Он замирает у следующей двери, и я перестаю дышать. Шаги возобновляются, потом затихают, и я задерживаю дыхание в том же ритме. Опять слышу шаги, перекатываюсь, заглядываю под кровать. Люси смотрит на меня снизу.