Окончательный диагноз

— Кажется, да, сэр.

Гомер окинул Райта изучающим взглядом и решил, что самостоятельно проверит дееспособность миссис Гривз.

— Она зрячая? Не носит монокля или повязки на глазу?

Райт решительно затряс головой, и его голодный желудок издал при этом на удивление низкий и долгий звук.

— И она утверждает, что хорошо разглядела этого человека?

— Именно так, сэр.

Гомер откинулся на спинку кресла, чтобы обдумать эти новости, а Райт остался стоять навытяжку перед его столом.

— Что-нибудь еще представляющее интерес было найдено в доме Пендреда? — помолчав, осведомился Гомер.

— Нет, сэр.

— Ну что ж, судмедэкспертиза никогда не помогала нам в этом деле, — заметил Гомер, пытаясь смягчить горечь разочарования. Старший инспектор вновь погрузился в размышления, а мысли Райта устремились к делам желудочным. Он прикидывал, велики ли шансы заполнить образовавшуюся внутри пустоту, и с грустью констатировал, что не очень.

Гомер внезапно выпрямился, бросил взгляд на часы и произнес:

— Ну что ж, мы достаточно помариновали мистера Пендреда. Вызывайте его адвоката, и я попытаюсь его расколоть. А потом организуйте опознание для миссис Гривз. Назначьте его на четыре часа.

— Адвокат тоже должен присутствовать? — осведомился Райт.

— Естественно. Я хочу, чтобы все было сделано по правилам, сержант.

— Будет сделано, сэр. — Это прозвучало довольно уныло, так как Райт понял, что его ланч постигает та же участь, что и несъеденный завтрак.

К середине второго дня на новом месте работы Айзенменгер уже начал разбираться в системе координат, в которую ему предстояло вписаться, начал ощущать линии напряжения, оттенки и нюансы. Это вселило в него чувство уверенности, но в то же время он понял, что отделение патологоанатомии Западной Королевской больницы отнюдь не является раем земным. Нельзя сказать, что его это сильно удивило. В большинстве патологоанатомических отделений царила напряженность, потому что их сотрудникам был присущ не только ум, но и эгоцентризм; чем больше патологоанатомов работало в одном отделении, тем сильнее становился антагонизм между ними. В каком-то смысле это напоминало молекулярную физику.

Более того, если подобное положение существовало в районных клиниках общего профиля, то в академических учреждениях по непонятной Айзенменгеру причине оно еще больше усугублялось. Поэтому то, что делалось в Западной Королевской больнице, вряд ли могло удивлять.

Утро было посвящено руководству одним из четырех ординаторов, проводившим вскрытие, — не слишком почетное занятие, так как ординатор заканчивал уже четвертый курс ординатуры и являлся вполне квалифицированным специалистом, после чего Айзенменгер провел исключительно утомительный час, проверяя слайды и отчеты для междисциплинарного совещания по проблемам органов грудной клетки. Само совещание заняло два еще более скучных часа, которые были скрашены лишь бутербродами, фруктами и кофе. А теперь он вместе с ординатором заканчивал проверку описаний срезов, полученных во время вскрытия, чтобы убедиться в том, что все изложено фактически точно и грамматически правильно.

После ухода ординатора к Айзенменгеру зашел Амр Шахин с лотком, на котором лежали предметные стекла.

Шахин был юрким человечком невысокого роста с коротко подстриженными черными кудрями, маленькими (чтобы не сказать, крохотными) усиками и изящными руками. Его темно-карие глазки постоянно бегали из стороны в сторону, словно он чего-то боялся, однако за исключением этого он вел себя с большим достоинством и даже с чувством собственного превосходства. То, что ему было всего тридцать пять лет и он только что был назначен врачом-консультантом, делало его в глазах Айзенменгера самовлюбленным хлыщом.

— Не выскажете ли своего мнения относительно этого случая, доктор Айзенменгер?

— Джон, пожалуйста.

Шахин отметил это предложение перейти на более неформальное обращение чопорным кивком.

— Шестидесятипятилетняя женщина. Опухоль яичника, — пояснил он.

Айзенменгер взял протянутый лоток и поместил первый образец под окуляр микроскопа. Шахин, словно окаменев, замер у двери. В течение последующих пяти-шести минут в кабинете царила полная тишина, пока Айзенменгер изучал образцы — всего их было четырнадцать штук. Наконец он поднял голову и посмотрел на Шахина.

— Мне кажется, это гранулема, хотя в нескольких местах уровень митоза очень высок.

Шахин снова кивнул, на этот раз с большим воодушевлением.

— Так я и думал. Следует опасаться их агрессивного поведения.

Поведение гранулемных клеток было трудно предсказуемо на основании их микроскопического исследования.

— Возможно, — осторожно ответил Айзенменгер. — А почему бы вам не показать это доктору Людвигу? — Несмотря на то что все занимались всем, у каждого из врачей-консультантов была собственная специализация: так, Людвиг занимался гинекологией, фон Герке — кишечно-желудочными патологиями, Милрой — кожей и лимфатической системой, Шахин — урологией, а Виктория Бенс-Джонс (а теперь, соответственно, Айзенменгер) — грудной клеткой. Эта специализация приводила к тому, что по большинству случаев на отделении могли высказать высокопрофессиональное мнение.

Туманный ответ Шахина: «Да-да, конечно» — несколько удивил Айзенменгера, но он ничего не сказал. Шахин вышел, а Айзенменгер задумался, почему его поведение так не соответствовало вербальному содержанию. Вероятно, здесь существовала еще одна линия напряжения, которую ему пока не удалось разглядеть.

В половине шестого он позвонил Елене и предложил ей пообедать.

— Боюсь, я допоздна не смогу освободиться, — предупредила она.

— Мартин Пендред?

— Да, события развиваются. Они нашли соседку, которая утверждает, что в вечер убийства видела, как кто-то выходил из сада Мюиров. Но когда они привели Мартина Пендреда на опознание, она его не узнала. А кроме того, у него, кажется, есть алиби, хотя и не самое безупречное.

— Какое именно?

— Его видели в местном пабе, где он пробыл по крайней мере до девяти часов. Это исключает возможность того, что он встретил Дженни Мюир после автобуса, если только он не поймал машину.

— Ничего себе.

— Я пытаюсь убедить Гомера, чтобы он отпустил его, но он пока сопротивляется.

Следовательно, Айзенменгеру предстоял обед в одиночестве. Он уже собирался уходить, когда к нему заглянул Уилсон Милрой.

— Вы слышали новости?

Айзенменгер признался, что не слышал.

— Они арестовали Пендреда за убийство этой женщины.

Айзенменгер никогда не рассказывал о своей опосредованной связи с этим делом и был крайне изумлен тем, что оно так интересует Милроя.

— Это имеет к нам какое-то отношение? — спросил он.

— Прямое — нет. Но это принесет дурную славу нашей больнице. Мало того что пресса смакует плохое обращение с пациентами, так теперь выясняется, что персонал в свободное от работы время мочит местное население.

— Он что, здесь работает? До сих пор? — Айзенменгер помнил, что Пендреды работали в морге Западной Королевской больницы, когда начались убийства, но он и не думал, что Мартин Пендред продолжает здесь работать по сей день.

— Слава тебе господи, не в морге, — скорчив гримасу, ответил Милрой. — У меня от них всегда мурашки но коже бегали. Поэтому я ничуть не удивился, когда их арестовали за то, что они кромсали людей на кусочки. Он работал здесь санитаром. Я довольно часто его видел, естественно, он никогда не подавал виду, что знает меня, хотя мы проработали вместе несколько лет. Он просто смотрел сквозь меня, словно я пустое место.

В голове у Айзенменгера что-то мелькнуло, но он так и не успел уловить, что именно, и поэтому просто ответил:

— Понятно.

— Вы идете на лекцию? — спросил Милрой. Айзенменгер, не знавший о том, что ему предстоит еще и посетить лекцию, удивленно поднял брови.

— По вторникам у нас лекции в рабочее время. Они проводятся для учащихся медицинской школы в главном демонстрационном зале. Обычно это чертовски скучно, но Пиринджер считает, что студенты должны их посещать, и будет неплохо, если мы тоже пойдем. Заработаем себе лишние очки в глазах нашего возлюбленного шефа. — Последнее было произнесено с изрядной долей сарказма. — Что-то на тему генетики. Никогда не понимал, что это такое, и никогда не пойму. По мне, так хоть бы эти гены вообще никогда не открывали.