Вся жизнь перед глазами

В то время ей было пятнадцать, и она лежала в постели своего любовника. Утром он возил ее в городскую клинику, где ей сделали аборт. Больница была чистенькая: везде пахло цветами, на стенах висели пасторальные акварели, а из-под потолка лились звуки флейты. Последние несколько недель ее жутко тошнило, от картин и музыки бросало в пот, так что по шее на спину стекали ледяные струйки.

В приемном покое Маркус, ее любовник, сидел рядом и держал ее за руку. У него были грубые шершавые руки, поросшие жесткими черными волосами, и они, эти руки, казались совершенно неуместными в комнате, наполненной музыкой, бледно-розовыми бутонами и цветочными запахами, и даже представлялись ей причиной тошноты, словно эта мускулистая уродливость каким-то образом вошла в нее и пустила там корни. Она хотела вырвать ее из себя. Ей ни на минуту не приходило в голову, что она может родить ребенка. Что может стать матерью.

Диана позволяла Маркусу держать ее за руку, но ненавидела его всей душой, клятвенно обещая себе, что, когда все закончится и он заплатит за то, что с ней собираются сделать, больше никогда с ним даже не заговорит.

Маркусу было чуть за тридцать. Он жил в отвратительном районе на окраине Бриар-Хилла, в самом конце улицы, в доме под железной крышей, и держал экзотических питомцев — рысь в гараже и пантеру в клетке. У него был еще и пес, который жил в самом доме: мирно лакал воду и поглощал собачьи консервы прямо под кухонным столом, но Диана знала, что это чистокровный волк с холодным льдистым взглядом. Иногда по непонятной причине он задирал голову к крашенному водоэмульсионкой потолку в спальне Маркуса, где они с Дианой занимались любовью, и выл голосом полным первобытной угрозы и ужаса.

— Да он и мухи не обидит, — всегда успокаивал ее Маркус.

Впрочем, то же самое он говорил и о пантере, которая, стоило Диане чуть повернуться в ее сторону, с рычанием кидалась на прутья клетки. У нее были ослепительно-белые зубы, сверкавшие на фоне черной шерсти как лучи солнца.

Рысь, по счастью, она видела только в окошко гаража. Та, опустив голову, нервно бегала на цепи туда и обратно, и Диане были видны лишь прелестные кисточки на ушах, которые отличали ее от других кошек.

Адова кошка.

Кошка, которая после девятой жизни возрождается в виде чудовища.

У самого Маркуса были пронзительные голубые глаза. Великолепные глаза, особенно неотразимые в сочетании с бледной кожей, короткой черной бородкой и синей рабочей рубашкой. Она познакомилась с ним на вечеринке, где он продавал марихуану знакомым мальчишкам. После того как они занялись любовью в первый раз, Маркус сказал: «Всегда любил молоденьких девочек, но ты первая, кто не боится».

Она тогда даже не поняла, чего, собственно, должна бояться.

Маркус подарил Диане Тимми — кота, который прожил у нее двадцать лет и продолжал спать возле ее кровати, когда сам Маркус превратился в смутное воспоминание.

Операция прошла быстро, было больно, но не очень, скорее даже не боль, а какое-то неприятное тянущее ощущение, а после того, как ей помогли подняться с застеленного бумажными полотенцами стола, она вдруг сообразила, что тошнота бесследно прошла. Словно ее взяли и стерли тряпкой, как стирают пыль. От облегчения она даже разрыдалась.

Но потом из нее все текла и текла кровь, тягучая, со сгустками. Они позвонили в больницу, спросить, почему так много крови, — ей велели не вставать с постели, а если станет хуже, немедленно ехать в отделение «Скорой помощи».

Диана лежала в кровати Маркуса. Прямо над ней, на потолке, была трещина, и она все время смотрела на эту трещину, воображая, как пролезает туда и исчезает.

Маркус пошел принести ей воды, и вот тогда-то она его и услышала.

Голос.

Близко, прямо над ухом.

Она слышала даже дыхание, с которым слово входило ей в мозг.

Диана.

Она сидела на постели, хватая ртом воздух. В этот момент в комнату вошел Маркус с водой в кофейной чашке.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Может, поехать в больницу?

Диана отрицательно помотала головой и легла.

Потом кровотечение прекратилось. Простыни под ней были сплошь в кровавых пятнах, и Маркус, прежде чем везти ее к матери, спросил, не может ли она их постирать, потому что сам он на это не способен. От запаха и вида крови он падает в обморок.

Маркус с его дикими животными.

Маркус с его волосатыми руками.

Диана просто стащила простыни с кровати и бросила в помойное ведро, за что он был ей чрезвычайно благодарен.

Дура.

Она пошла в дом вслед за Полом.

У мороженого тяжелый вкус холодной сладости. Пареньку за стеклянной стойкой пришлось долго выковыривать его из ведерка серебряной ложкой. Это был тщедушный парень лет семнадцати, весь в красных прыщах, с багровым фурункулом на шее.

Наконец, шарик шоколадно-мятного мороженого приземлился в вазочку, а шарик ванильного — в сахарный рожок. Они заплатили и вышли на улицу, где устроились со своим мороженым на лавочке под деревом у самой кромки тротуара.

На скамье напротив сидел мужчина с маленькой дочерью. Девочка так тесно притиснулась к отцу, что они казались приклеенными друг к другу. Он был молодой и красивый. Девочка, потряхивая светлыми хвостиками, старательно лизала синеватый шарик, а отец с восторгом наблюдал за ней, щуря глаза — то ли от удовольствия, то ли от яркого солнца.

Девочка была полностью поглощена мороженым, которое называлось «Голубая луна», но, по всей видимости, ей было совершенно необходимо чувствовать рядом присутствие отца, потому что, стоило ему оторваться от нее на какой-нибудь сантиметр, как она мгновенно придвигалась к нему, ликвидируя разрыв.

Мороженое… Плотное, но бесформенное: в нем нет центра, структуры, скелета. Его приторная сладость легко проскальзывает в желудок и долго там не тает. Они поднялись со скамейки и медленно побрели домой, мимо маленькой девочки, чья «Голубая луна» уже начала подтаивать, роняя на папины брюки яркие капли. Он этого не замечал.

Пол пошел наверх поговорить с Эммой, а Диана на кухне открыла морозилку.

Что приготовить на ужин? Может, просто поджарить бургеры? Эмма их любит. А к ним — замороженную картошку фри. И побольше кетчупа.

Сама Диана любила бифштексы.

С кровью.

С прожаренной до черноты корочкой.

Чуть подгоревшие и хорошо посоленные. На ребрышке или с косточкой.

Впрочем, тогда придется идти в магазин, а сейчас уже слишком поздно. Она почувствовала, что хочет есть. Не просто хочет есть, а умирает от голода. Надо побыстрее что-то схватить.

Диана вынула из мясного ящика в холодильнике фарш. Охлажденный, в целлофановой вакуумной упаковке. Темно-красный, с прожилками жира. Острым ножом надрезала целлофан и сняла пленку.

Ее обдало чуть сладковатым запахом, и рот сразу же наполнился слюной.

Положив мясо на рабочий стол, она вытащила пакет с замороженной картошкой, включила духовку и высыпала картофельные ломтики на противень.

Они были твердыми, в инее, и, пока она их раскладывала, обожгли ей руки холодом. С крючка, где та всегда висела, Диана сняла глубокую сковороду с длинной ручкой, поставила ее на плиту и зажгла газ.

Голубое кольцо огня вырвалось на свободу, как будто только этого и ждало.

Рубленая говядина холодила ладони, но все-таки не так, как замороженный картофель. Диана разделила фарш на небольшие плоские котлетки, и руки покрылись восковой пленкой жира. Пришлось долго тереть руки мылом под горячей водой.

Когда сковорода разогрелась, она выложила на нее три из четырех — две для Пола — котлеты. Едва сырое мясо коснулось раскаленного металла, раздалось обычное яростное шипение.

Оставшуюся котлету она поднесла к лицу, прямо к носу, и вдохнула ее запах…

Диана уже не помнила, когда она успевала проголодаться настолько, чтобы захотеть отведать сырого мяса.

Она понимала, что это не лучшая идея — есть сырое мясо.