Охота на «крота»

— Каких именно? — спросил я.

— В Момбасе, Малинди и Ламу полно твоих соотечественников.

— Каких соотечественников?

— Из ФБР. ЦРУ. Кем бы они ни были, солдаты Патриотического фронта Кении выполняли приказ. Произошло слишком много арестов. Без разбору. Все зашло так далеко, что в Момбасе люди взбунтовались.

Я покачал головой:

— Это похоже на федералов. Они умеют со всеми устанавливать дружеские отношения.

— Они пришли к нам в офис в Найроби. Задавали много вопросов о нашей работе, — продолжал Фаридун. — И не только здесь. В Йемене, Пакистане, Афганистане, Боснии. Они настойчиво расспрашивали о Боснии.

Мне не понравилось то, что он сказал. Наверное, они установили ту же связь, что и я. Координаты фонда в адресной книге Абу Сейфа и кенийская видеозапись, которую я послал из Гранады и которая должна была оказаться на столе у Гриффина.

— Что именно они хотели знать?

— О деньгах, о людях. Я сказал, чтобы они проваливали к дьяволу, и предупредил, что мы будем звонить своим друзьям в Вашингтон.

Я подумал о той фотографии из журнала, на которой были запечатлены президент Буш и Ага-Хан.

— Тогда из-за чего же ты переживаешь? — спросил я.

Кэтлин ответила за него:

— Понимаешь, сейчас совершенно непредсказуемое время.

Фаридун повернулся ко мне:

— Я хочу знать, что именно ты сказал своим соотечественникам?

— Я не говорил с этими парнями. Их здесь не было. Уж это точно.

— Думаю, тебе стоит вернуться в Найроби сегодня же днем, а потом можешь ехать куда хочешь.

— Нет! — воскликнула Кэтлин. Она посмотрела на него так, словно он дал ей пощечину.

— Мне кажется, это необходимо, — настаивал Фаридун. — Мы в состоянии выяснить все, что нам нужно, об Абу Зубаире и без твоей помощи. Нечего переживать. Это моя ошибка. Нам здесь не нужны американцы.

— Поехали домой, — сказала Кэтлин и завела мотор.

Похоже, Нуреддин не заметил нас. Дождь барабанил по брезентовому навесу и по железной крыше дома так громко, что трудно было услышать что-либо еще. Нуреддин сосредоточился на рамках, которые собирал. В доме дочка хлопотала у плиты, готовя для него чай. Увидев нас, она долила воды, чтобы хватило и нам.

Ее звали Уорис. Она заметно окрепла с тех пор, как ее выписали из больницы. Стоило слегка улыбнуться, как ее лицо сразу же освещалось такой яркой улыбкой, что настроение у всех мгновенно улучшалось. Теперь она улыбалась Фаридуну, и он не мог не ответить ей тем же. Но он был погружен в раздумья о делах, и улыбка его получилась мимолетной.

Кэтлин посмотрела на меня.

— Курт, мой мальчик, — начала она, — мне хотелось бы переговорить с Фаридуном с глазу на глаз. Если ты не возражаешь.

Едва я вышел, как услышал, что Кэтлин говорит на повышенных тонах, однако шум дождя не позволял понять, что именно она говорила, но ее голос мог перекрыть грохот водопада Виктория. Уорис тоже вышла и присоединилась к нам с Нуреддином. Она расстроилась из-за происходящей ссоры, и мне показалось, что она вот-вот расплачется, но отец взял ее на руки, и она прижалась головой к его груди. Он держал ее так, пока она не успокоилась.

Я смотрел, как капли дождя шлепали по лужам, как лужи превращались в прудики, потом перевел взгляд на мечеть. Она была в ужасном состоянии. Около дюжины человек из лагеря пытались помочь муэдзину остановить разрушение, но они проигрывали этот бой. Нуреддин тоже посмотрел на мечеть. Северная стена, указывавшая путь в Мекку, стала крениться. Мы переглянулись. Нужно было что-то предпринять. Но у нас не было достаточного количества больших досок, чтобы подпереть стены. Единственное, что мы могли, это присоединиться к муэдзину и мужчинам из лагеря и изо всех сил подпирать собой стены, надеясь, что облака наконец рассеются, а размокшая почва под ногами окажется достаточно твердой, и мы сможем продержаться довольно долго. А может быть, некое чудо веры или удача помогут стенам выстоять. Дождь продолжал лить. Я прижал руки к стене мечети и почувствовал под ладонями гравий, медленно оползающий, как мокрый песок на пляже, который скользит под ногами вслед за откатившей волной. Нуреддин стоял рядом со мной, тоже упершись спиной в стену. Теперь уже человек двадцать толкало, сдерживало, обнимало, но ничего не получалось. Мы были с ног до головы в грязи, а Нуреддин и другие мужчины, одетые в белые одежды, выглядели так, словно их вытащили из могил и они все еще завернуты в саван.

Я услышал голос Уорис. Она дрожала под дождем, что-то выкрикивая и показывая куда-то рукой. Она указывала вверх — на минарет. Он стал крениться. Металлический полумесяц упал с крыши в глубокую лужу. Конус на глазах таял, разрушался и оползал с разваливающейся крыши. Больше держать было нечего, и мы отступили. Маленькие ручейки воды бежали по лицу старого муэдзина, пока он смотрел, как сотворенный человеческими руками дом Бога превращается в груду камней и глины.

Фаридун стоял в дверях здания фонда, ожидая, когда я закончу сражение с природой.

— Две недели! — крикнул он.

— Спасибо, — поблагодарил я, все еще стоя на улице. Затем содрал с себя рубашку и дал дождю смыть с себя грязь.

— Благодари Кэтлин, — продолжал Фаридун. — Похоже, она в тебя верит.

— Она молодчина, — крикнул я сквозь дождь.

Фаридун бросил мне полотенце. Пока я вытирался под навесом, он смотрел на результат нашей работы: ульи, рамки. Он молчал, как будто ждал, пока тучи рассеются. Наконец все-таки заговорил:

— Ты мне нравишься, Курт, но те люди в моем офисе… — он покачал головой, — там был один черный, по фамилии Гриффин, кажется. Он все время говорил какими-то намеками. Но я так и не понял, на что он намекал. — Фаридун медленно покачивал головой. — Я чувствовал себя дураком, потому что на меня работает американский моджахед.

— Бывший моджахед, — поправил я. — Но я понимаю, о чем ты.

— Теперь тебе лучше убраться подальше отсюда.

— Возможно.

— Делай то, что должен. Через две недели я отвезу тебя назад в Найроби, и наши пути разойдутся.

— Понял, — сказал я.

— Мне нужен полный отчет. Об изнасилованиях и об этих убийствах в буше. Я должен знать, сворачивать нам работу или нет.

— Ты все узнаешь, — крикнул я.

— Хорошо, — крикнул он в ответ. Тема была исчерпана, но идти было некуда. Мы с Фаридуном просто стояли под брезентовым навесом и смотрели на разрушенную мечеть, и я пытался стряхнуть с себя песок.

— Доблестная попытка, — отметил он, кивая в сторону упавшего минарета.

— Мы должны были хотя бы попытаться.

— Бог не хотел, чтобы она стояла.

Холодок пробежал у меня по спине.

— Возможно, ее просто не очень хорошо построили.

— Конечно, — согласился Фаридун, голос у него охрип, так как мы почти все время были вынуждены кричать. — Но они поймут все иначе. Они увидят в этом Божью волю. И будут бояться своего Бога еще больше, чем когда мечеть стояла.

— Может, и так.

— О, я почти уверен в этом. Для того Бог и нужен, чтобы бояться его. Разве нет?

Ливень низвергался порывистыми потоками воды, громко стуча по брезенту. В воздухе вокруг нас образовался туман из брызг, а вода продолжала размывать находившиеся перед нами развалины. Фаридун зашел в дом, я последовал за ним.

— Ты говоришь о богобоязни? — продолжил я разговор.

Он покачал головой.

— Благоговейный страх — это то, что ты испытываешь перед чем-то настолько чудесным, или ужасным, или великолепным, что одни только мысли об этом полностью подавляют тебя. — Фаридун улыбнулся своей едва заметной улыбкой. — Например, Бог, пославший дождь, чтобы разрушить эту мечеть и одолеть всех людей, пытавшихся ее спасти. Знаешь, созидание и разрушение внушают благоговение. Но разрушать, конечно, легче. — Фаридун кивнул в сторону обрушившейся мечети. — Даже возводя здание вроде этого, люди хотели показать испытываемое ими благоговение… материализовать это чувство собственными руками, чтобы получить хоть какую-то власть над ним и причаститься им.