Зерна смерти

Едва Филдинг вошел, в помещении воцарилось молчание, словно кто-то сразу отключил звучание почти тысячи голосов. В наступившей тишине послышался смех ребенка, но от шлепка матери сразу же оборвался.

Филдинг поднялся перед собравшимися на возвышение. Следом за ним четверо мужчин в белых халатах катили ручные тележки с какими-то бочонками. Филдинг с улыбкой взял микрофон, поданный ему взволнованным профсоюзным лидером.

— Сегодня у меня есть для вас всех хорошая новость, — начал он, и почти пятьсот семейств разразились бурными аплодисментами и приветственными криками.

Мужья на радостях стали обнимать жен. Кое-кто прослезился. Какая-то женщина причитала пронзительным голосом: «Господь да благословит вас, мистер Филдинг!» Когда приветствия постепенно стихли, голос женщины стал еще слышнее и вызвал у присутствующих новую волну воодушевления. Филдинг, широко и тепло улыбаясь, ожидал наступления тишины. Правая рука его была засунута в карман серого жилета, недосягаемая для потных рукопожатий, с которыми к нему тянулись профсоюзные лидеры. Юрист корпорации остался в дверях и, опустив глаза, изучал носки своих ботинок.

Наконец, Филдинг поднял руки, мгновенно настала тишина.

— Как я уже начал говорить, когда меня прервали, у меня сегодня есть для вас хорошая новость. Вы видите людей в белых халатах. На тележках у них бочки. Леди и джентльмены, дети и профсоюзные деятели, сегодня я угощаю вас бесплатным мороженым. Всех.

Какая-то женщина в переднем ряду повернулась к мужу и спросила, правильно ли она расслышала слова Филдинга. В задних рядах поднялся гул растерянных голосов. Юрист, стоявший у входа, вздохнул и поднял глаза к потолку.

Филдинг придал лицу выражение искренней озабоченности, которое довел до совершенства днем перед огромным зеркалом в серебряной раме, и продолжил:

— Это была хорошая новость. Теперь плохая. Я вынужден закрыть здешнюю кабельную фабрику.

Человек средних лет в красной клетчатой куртке, стоявший ярдах в пятидесяти у главного сверлильного станка, откашлялся. Его услышали все.

— О, — произнес профсоюзный лидер. И это тоже все услышали.

Филдинг кивнул официанту в белой куртке, чтобы тот приступил к раздаче мороженого. Однако парень, взглянув на толпу, покачал головой.

В первом ряду вскочил мужчина. Жена попыталась усадить его на место, но он оттолкнул ее руку и крикнул:

— У вас была фабрика в Таосе, в штате Нью-Мексико?

— Да, — ответил Филдинг.

— Вы ее тоже закрыли?

— Да, пришлось, — сказал Филдинг.

— Понятно. Я так и думал. Я слышал об этом надувательстве с мороженым, которое вы устроили рабочим в Таосе. Такое же, как здесь, сегодня.

— Джентльмены, сейчас мой юрист разъяснит вам все детали.

С этими словами Филдинг спрыгнул с маленького возвышения в конце фабричного зала и стремительно прошел к двери, прежде чем двинувшиеся к нему рабочие успели его задержать.

— Расскажите им про нашу налоговую систему, — крикнул Филдинг, вытолкнув юриста навстречу напиравшим рабочим, и выскочил у него за спиной за дверь. Уже подбегая к автомобилю, он решил, что нужно будет позвонить в полицейский участок Эль-Пасо и попросить выручить юриста компании. Да, пожалуй, позвонить следует. Из приемной доктора в Денвере.

На аэродроме его ждал Оливер в реактивном самолете «Лиер». Он был уже полностью проверен аэродромными механиками и готов к взлету.

— Все закончилось благополучно, сэр? — осведомился Оливер, помогая Филдингу надеть замшевую летную куртку.

— Абсолютно, — сказал Джеймс Филдинг, ни слова не говоря своему слуге о колющей боли в животе. Зачем давать Оливеру повод позлорадствовать?

Если бы на этот вечер у него не была назначена встреча с доктором, он предпочел бы более медленный двухмоторный самолетик «Цессна». На нем можно было бы оставить дверь кабины открытой. И наблюдать за тем, как отчаянно цепляется за свое кресло Оливер, когда воздушный поток с неистовой силой бьет ему в лицо. Однажды, во время «иммельмана» — переворота вниз головой, — Оливер потерял сознание. Заметив это, Филдинг выровнял самолет и расстегнул ремень безопасности на кресле Оливера. Очнувшись и увидев незастегнутый ремень, слуга тут же снова лишился чувств. Джеймс Филдинг очень любил свой старый пропеллерный самолет.

Клиника доктора Голдфарба на Холли-стрит светилась тремя белыми квадратами на фоне в основном темной шахматной доски погашенных окон. Если бы любой другой пациент попросил доктора Голдфарба принять его в такой поздний час, он порекомендовал бы ему обратиться к другому врачу. Но пациентом был не кто иной, как сам Джеймс Орайо Филдинг. Речь шла о результатах его обычного, проводимого каждые полгода, обследования, и, поскольку Филдинг хотел приехать в столь неурочный час, это означало, что у него нет другого свободного времени. Да и откуда оно у человека, столь занятого обеспечением благосостояния всего человечества? Разве мистер Филдинг не был председателем денверского отделения всемирной организации «Добрые дела»? И разве не он лично посетил Индию, Бангладеш, африканский Сахель, чтобы своими глазами увидеть голодающих и, вернувшись, поведать об их страданиях?

Другой человек с таким богатством, как у Филдинга, мог бы ничего не делать и вести жизнь плейбоя. Но только не Джеймс Филдинг! Он обязательно появлялся там, где люди испытывали страдания. Поэтому, когда мистер Филдинг сказал, что сегодня у него единственный свободный вечер в этом месяце, доктор Голдфарб сообщил дочери, что будет вынужден уехать с ее свадебной церемонии сразу же после выполнения своих обязанностей посаженного отца.

— Дорогая, я постараюсь вернуться до окончания свадебного приема, — пообещал он дочери. Но самое трудное было не в этом. Гораздо труднее будет сообщить мистеру Филдингу результаты его очередного медицинского обследования. Подобно большинству врачей, доктор Голдфарб вообще не любил говорить своим пациентам о том, что им предстоит вскоре умереть. Но сказать об этом самому мистеру Филдингу означало вынести приговор воплощению человечности.

Филдинг сразу же заметил, что низенький доктор Голдфарб явно затрудняется объявить ему результаты обследования. Тогда он нажал на доктора — и получил ответ.

— В вашем распоряжении от года до пятнадцати месяцев, — сказал доктор.

— Операция невозможна?

— Операция бесполезна. У вас одна из форм белокровия, мистер Филдинг. Мы не знаем, почему она появляется. Это не имеет никакой связи с вашей диетой.

— И что, нет никакого лечения? — спросил Филдинг.

— Никакого.

— Вы понимаете, конечно... Я должен перепроверить ваш диагноз и у других врачей.

— Ну, разумеется, — ответил доктор Голдфарб, — конечно.

— Но думаю, вы окажетесь правы.

— Боюсь, так и будет, — сказал доктор Голдфарб, и здесь он увидел самую поразительную реакцию, какую ему когда-либо приходилось наблюдать со стороны обреченного пациента. Доктор ожидал враждебности, категорического отрицания, печали, возможно, даже истерики. Но он ни когда прежде не видел того, с чем столкнулся на этот раз.

У Джеймса Филдинга в уголках рта появилась едва заметная улыбка, как будто это известие доставило ему неожиданное удовольствие.

— Подойдите сюда, — поманил он к себе доктора движением пальца и прошептал ему прямо в ухо. — Знаете что?..

— Что?.. — спросил доктор.

— Мне наплевать на это.

Как Филдинг и думал, доктор Голдфарб оказался прав. Его диагноз подтвердили в Нью-Йорке. И в Цюрихе и Мюнхене, в Париже и Лондоне — везде. Диагноз был тот же, только разные врачи отводили Филдингу несколько больше или меньше месяцев жизни.

Но все это не имело никакого значения. Потому что Филдинг разработал грандиозный план, который стоил жизни.

Слуга Оливер все это время внимательно наблюдал за ним. Филдинг арендовал для своих путешествий аэролайнер ДС-10, переоборудовав хвостовой салон в две небольшие спальни. Он также приказал вынести все кресла из основного салона и поставить там два больших письменных стола, набор малых компьютеров и два телефакса. Над своим письменным столом Филдинг установил электронный календарь с обратным отсчетом времени. В качестве начальной точки отсчета стоял один год на внутренней шкале календаря и пятнадцать месяцев на внешней. На второй день, когда они совершали короткий полет из Цюриха в Мюнхен, на календаре значилось одиннадцать месяцев и двадцать девять дней на одной шкале и четырнадцать месяцев двадцать девять дней на другой. Как сообразил Оливер, это был отсчет времени до того, что мистер Филдинг называл своей терминацией (своим концом).