Последняя теория Эйнштейна

Саймон наконец ослабил давление и убрал руку с груди Ганса. Тот глубоко вздохнул, ощутив вместе с хлынувшим в легкие воздухом кинжальный удар боли слева. Прорвана плевра, значит, вскоре левое легкое спадется. Ганс выл от боли, дрожал с каждым вздохом. Саймон стоял над ним, подбоченившись, улыбаясь, как человек, довольный своей работой.

— Итак, мы друг друга поняли? Вы уже знаете, что я ищу?

Ганс кивнул и закрыл глаза. Простите меня, Herr Doktor, [5]подумал он. Я сейчас предам вас.

Мысленным взором он снова увидел профессора — так ясно, как если бы великий человек стоял прямо здесь, в ванной. Ничего похожего на известные всем портреты, на фотографии неухоженного гения с копной белых волос. Ганс помнил профессора в последние годы его жизни. Впалые щеки, ввалившиеся глаза, скорбное выражение лица. Человек, постигший истину, но ради спасения мира не высказавший ее вслух.

Удар ногой в бок, под сломанное ребро — Ганс вздрогнул, глаза его распахнулись от боли. Кожаный ботинок Саймона стоял у него на груди.

— Не время спать, надо работать. Сейчас я возьму с вашего стола бумагу, и вы все запишете подробно. — Он обернулся и вышел из ванной. — Если я чего-то не пойму, вы мне объясните. Ну, как на семинаре. Кто знает, может, вам еще и понравится.

Саймон пошел по коридору в спальню Ганса, потом послышался шум, будто кто-то шарит и ищет. Когда бандит вышел, страх Ганса слегка ослабел, вернулась способность думать — хотя бы до тех пор, пока этот гад не вернется. Он думал о ботинках этого штаркера, о сверкающих десантных ботинках, и на него накатила волна отвращения. Этот человек старался походить на нациста — да он и был, по сути, нацистом, точно таким же, как громилы в коричневой форме, маршировавшие по улицам Франкфурта, когда Гансу было семь лет. И кто те люди, на которых Саймон работает, эти безымянные «клиенты»? Кто они, если не нацисты?

Саймон вернулся с шариковой ручкой и блокнотом.

— Итак, начнем сначала, — сказал он. — Я прошу вас написать уточненное уравнение поля.

Он наклонился, протягивая ручку и блокнот. Ганс не взял их. Легкое у него спадалось, каждый вдох приносил мучения, но он не станет помогать этому нацисту.

— Идите вы к черту! — прохрипел он.

Саймон укоризненно поморщился — как на невоспитанного пятилетнего мальчишку.

— Знаете, что я думаю, доктор Кляйнман? Вам нужна еще одна ванна.

Резким движением он подхватил Ганса и снова бросил его в воду. Снова Ганс рвался поднять лицо над водой, бился о стенки ванны, цеплялся за руки штаркера. Второй раз оказался куда намного страшнее первого, потому что Ганс теперь знал, что будет дальше — удушающая агония, отчаянные судороги и погружение в черноту.

На сей раз бессознательное состояние оказалось глубже, и чтобы вынырнуть из бездны, потребовалось невероятное усилие. Но даже открыв глаза, он не почувствовал, что пришел в себя полностью. В глазах все плыло, и дышать можно было лишь едва-едва.

— Вы меня слышите, доктор Кляйнман?

Голос звучал, как через подушку. Когда Ганс поднял взгляд на штаркера, его силуэт был окружен полутенью дрожащих частиц.

— Мне искренне хотелось бы добиться от вас более разумного поведения, доктор Кляйнман. Рассуждая логически, вы бы поняли, что ваше упрямство абсурдно. Такие вещи нельзя скрывать вечно.

Ганс пригляделся к окружающей этого человека завесе и увидел, что на самом деле частицы не вибрируют — они то появляются, то исчезают, пары частиц и античастиц, по волшебству возникающие из квантового вакуума и так же быстро аннигилирующие. Захватывающее зрелище, подумал он. Жаль, нет фотоаппарата.

— Даже если вы нам не поможете, мои клиенты получат, что им надо. Возможно, вы не в курсе, но у вашего профессора были и другие доверенные лица. Он счел разумным распределить информацию между ними. Мы уже обратились к некоторым из этих пожилых джентльменов, и они пошли нам навстречу. Так или иначе, но мы получим желаемое. Зачем создавать себе сложности?

Под взглядом Ганса эти эфемерные частицы будто вырастали, и тогда было видно, что это вовсе не частицы, но бесконечно тонкие струны, протянувшиеся от одной пространственной складки до другой. Струны переливались между недвижными складками, сворачивающимися в трубки, конусы и многообразия. И весь этот сложноорганизованный танец происходил именно как предсказано, как описал Herr Doktor!

— Извините, доктор Кляйнман, но у меня кончается терпение. Мне неприятно то, что придется сделать, но вы не оставляете мне выбора.

Бандит трижды ударил его ногой в левый бок, но Ганс едва ли это почувствовал. Бесплотные пространственные складки свернулись вокруг него, и Ганс их видел ясно, как круглящиеся поверхности дутого стекла, сверкающие и непроницаемые, но мягкие на ощупь. А этот тип их не видит. Кто он вообще такой? С таким клоунским видом в своих дурацких черных кожаных ботинках.

— Не видишь? — шепнул Ганс. — Они же у тебя перед глазами!

Человек вздохнул.

— Похоже, нужны более энергичные меры убеждения. — Он вышел в коридор, открыл бельевой чулан. — Посмотрим, что у нас тут есть.

Через минуту он вернулся в ванную с пластиковой бутылкой спиртовой растирки и паровым утюгом.

— Доктор Кляйнман, вы мне не скажете, где тут ближайшая розетка?

Ганс не слышал. Он видел только кружевные складки вселенной, накрывающие его бесконечно мягким одеялом.

Глава вторая

У Дэвида Свифта было необычайно хорошее настроение. Он провел чудесный выходной в Сентрал-парке со своим семилетним сыном Джонасом. Венчая день, Дэвид купил у разносчика на Семьдесят второй мороженое с тележки, и теперь отец с сыном брели сквозь густеющие июльские сумерки к дому бывшей жены Дэвида. Джонас тоже был в хорошем настроении, потому что в правой руке (левая занята мороженым) он держал с иголочки новенький, стреляющий тройными очередями «СуперПолив». Шагая по тротуару, он небрежно наводил водяной чудо-автомат на разные цели — окна, почтовые ящики, стайки голубей на дороге, — но Дэвид не волновался: он слил воду из резервуара еще при выходе из парка.

Джонас умудрился лизнуть мороженое, не отрывая взгляда от прицела «СуперПолива».

— А еще скажи, как это получается? Почему вода вылетает так быстро?

Дэвид уже дважды объяснил этот процесс, но не возражал против повторения. Такие разговоры с сыном ему нравились.

— Вот смотри: когда ты двигаешь вон ту красную штуку, рукоять насоса, вода из большого резервуара перегоняется в меньший.

— Погоди, а где этот меньший?

Дэвид показал на приклад автомата:

— Прямо тут. В том резервуаре, который поменьше, есть воздух, и когда ты закачиваешь туда воду, воздуху остается меньше места. Молекулы прижимает друг к другу, и они начинают толкать воду.

— Не дошло. Зачем им толкать воду?

— Потому что они мечутся как угорелые и ударяются обо все вокруг, понимаешь? И когда ты их сжимаешь, они чаще попадают по воде.

— А можно я принесу этот автомат в школу, на урок «покажи и расскажи»?

— Ну, я вообще-то не знаю…

— А почему нет? Это же тоже естественная наука?

— Я не знаю, разрешено ли носить в школу оружие. Но ты прав, эта штука по науке работает. Тот, кто ее изобрел, был ученым. Инженер по ядерной технике из НАСА.

По Коламбас-авеню проехал автобус, и Джонас проводил его стволом водяного автомата. Кажется, он утратил интерес к физике «СуперПолива».

— Па, а почему тыне стал ученым?

Дэвид ответил не сразу.

— Ну, не каждый может быть ученым. Но я писал книги по истории науки, это тоже интересно. Мне довелось многое узнать о знаменитых людях вроде Исаака Ньютона и Альберта Эйнштейна, и я читал о них лекции.

— Я так не хочу, я лучше буду настоящим ученым. И придумаю звездолет, который за пять секунд долетит до Плутона.

Поговорить про звездолет до Плутона было бы интересно, но Дэвиду стало неловко — и надо восстановить свой статус в глазах сына.