Узы крови

Она выскочила из машины, не обращая внимания на гудки и ругань, бросилась к телефону и трясущимися руками стала набирать телефон аэропорта.

Дозвонилась, но никто даже не подумал прислушаться к ее словам. Сгорит на взлете, спросили ее, там что же, подложена бомба? Нет?

Тогда откуда же ей известно, что самолет разобьется, едва оторвавшись от земли?

— У меня было видение, — опрометчиво призналась Мария, сама понимая, что этого говорить не стоит.

— Ах, вот как, — сказали в аэропорту. — Тогда спасибо, что позвонили, — и повесили трубку.

Заливаясь слезами, Мария вернулась к машине. Лучше бы мне солгать, думала она, насочинять небылиц, только б они поверили и отменили взлет. Например, что я — террористка и требую выкупа.

Она вывела машину из пробки, направилась к дому и проехала всего несколько кварталов, когда заметила в окно «хонды» самый обычный на вид самолет.

Задрав нос, он поднимался в воздух — тяжело, медленно, с бликами солнца на остроконечных крыльях. На мгновение ей показалось, что все обойдется. И тут он рухнул. Мария зажмурилась, изо всех сил стиснула руль, надеясь ничего не услышать. Тщетно — где-то вблизи парка раздался глухой взрыв, похожий на отдаленный раскат грома.

В этот день погибли 128 пассажиров. Но Марии среди них не было.

Способность к предвидению открылась у нее еще в детстве. Она умела, например, не снимая трубки, угадывать, кто звонит. С годами Дар креп, но вплоть до выпускного класса школы Мария не принимала его всерьез.

Тогда, на занятиях по изобразительному искусству, мистер Зенкович дал всему классу задание лепить из глины. Мария обнаружила, что разминать ее в руках, влажную, серую, податливую, доставляет успокоительное удовольствие, и как бы сам собой вылепился бюст неведомого молодого человека с твердыми чертами привлекательного лица, глубоко посаженными глазами и высокими скулами. Все были просто поражены жизнеподобием этой скульптуры, все, включая Марию, которая никогда раньше лепить не пробовала.

Бюст обожгли в муфельной печке, Мария принесла его домой, поставила на книжную полку и думать о нем забыла — до того дня, когда привела домой, чтобы познакомить с родителями, своего жениха. Ее мать первой обратила внимание, как удивительно схож молодой человек с достопамятным бюстом. И прежде чем этот молодой человек стал ей мужем, Мария, не желая вопросов, ответов на которые у нее все равно не было, разбила скульптуру.

Насчет мужа она ошибалась. Он не собирался донимать ее своим любопытством — в той же мере, как не желал отвечать на ее расспросы, связанные с работой, то и дело задерживающей его вне дома. Они жили как чужие, связанные только постелью, и когда терпение Марии иссякло, она поразила свое семейство требованием развода. У них был маленький сын, который остался с отцом, и больше Мария его не видела. А теперь он лежал на маленьком ньюджерсийском кладбище, и только мать приносила цветы на могилу.

Ей было 56. В глазах цвета кленового сиропа светились боль и мудрость.

Темноволосая, сохранившая фигуру тридцатипятилетней, в пальто цвета лаванды, она вышла из машины у кладбища, проскользнула в щель между створками ворот и привычно направилась по отороченной зеленью дорожке. Сладкий воздух пах свежей хвоей. Прижимая к себе букет, она думала о смерти.

Смерть сопровождала ее всю жизнь — из-за Дара. Не такая уж это радость знать будущее. Иногда это полезно, но способность предвидеть смертный час тех, кого любишь, и порой надолго вперед, — сомнительное удовольствие.

Целых три года Мария с точностью до дня и часа знала, когда рак доконает ее мать. Долгих три года она хранила этот секрет в своем сердце, умоляя мать лечь на обследование. Когда та наконец согласилась, было уже поздно.

Так и пришлось Марии научиться держать свое знание при себе, усвоив: чему быть, того не миновать. Но дважды она видела собственную смерть и дважды избегала ее. И все-таки когда-нибудь это ей не удастся.

Мария миновала мужчину, склонившегося над чьей-то могилой. Она думала о еще одной смерти — своего сына. Дар ей тогда не помог, смерти сына она не предвидела, даже вообразить не могла, что его арестуют и казнят в тюрьме за преступление, которого он не совершал.

После развода она оставила ребенка мужу, надеясь, что, как мужчина, тот сумеет лучше подготовить мальчика к жизни. Тогда она убедила себя, что это решение правильное. Кто мог предвидеть, чем все обернется?

Я могла, сказала себе Мария.

Сейчас она в последний раз поклонится могиле сына, потом пойдет в полицию, а что уж там будет дальше — все равно.

Постукивая каблучками, она дошла до знакомой развилки, у которой высился засохший старый дуб, а под ним стоял мраморный обелиск с высеченным на нем именем Дефуриа. Тут ей надо было сойти с дорожки.

Так она и сделала.

Подходя к родной могиле, Мария услышала за собой размеренную поступь и, побуждаемая скорее любопытством, чем интуицией, обернулась на звук. К ней шла смерть.

Это был высокий мужчина в габардиновом пальто, с глубоко посаженными глазами на чеканном лице. Шрам, пересекавший правую скулу, делал его еще бездушней. Такого жестокого выражения на этом лице она еще никогда не видела.

— Что, выследил?

— Да, Мария. Я знал, что ты приедешь сюда. В это время ты всегда здесь бываешь. Все не можешь расстаться с прошлым?

— Это мое прошлое. Я вольна поступать с ним как вздумается.

— Это наше прошлое, — сказал человек со шрамом, — наше общее прошлое, Мария. Мы повязаны им. Я не могу допустить, чтобы ты пошла в полицию.

— Ты убил нашего... моего сына!

— Ты же знаешь, что это не так.

— Ты мог спасти его! Ты знал правду. Он был невиновен. Но ты, ты отстранился. Ты позволил ему умереть.

— Напрасно я рассказал тебе об этом. Но, видишь ли, я хотел, чтобы ты вернулась. Я надеялся, ты поймешь.

— Пойму? — Потоком полились слезы. — Пойму? Я поняла только одно: я отдала тебе мальчика, а ты позволил его казнить.

Высокий протянул к ней руки.

— Мне нужен был еще один шанс, Мария. — Он улыбнулся. — Мы уже не молоды. Мне так грустно видеть тебя отчаявшейся. — Улыбка была печальной, умудренной. — Я думал, мы сможем поладить.

Мария крепче прижала цветы к груди, а высокий небрежно вынул из-за пазухи длинноствольный пистолет.

— Если бы я не знал тебя так, как знаю, я бы выторговал у тебя в обмен на жизнь обещание держать язык за зубами. Я знаю: твое слово дорогого стоит. Но ведь ты мне его не дашь, верно?

Голос Марии остался чистым, твердым, бесстрашным.

— Верно, — сказала она.

— Так я и знал, — сказал высокий.

В этот момент тонкие черные полоски снова запестрили в глазах Марии, и она увидела будто со стороны, как из дула вырывается огонь, как пули вонзаются в ее тело, как она падает. На этот раз предвидение опоздало. На этот раз спастись не удастся. Но Мария не испугалась. Поразительное спокойствие снизошло на нее. Ибо видела она дальше смерти, дальше этого прохладного весеннего вечера с солнцем, умирающим в верхушках сосен. С небывалой ясностью увидела она судьбу своего убийцы, своего бывшего мужа, и произнесла последнее пророчество:

— К тебе придет человек. Мертвый, поправший смерть, он принесет тебе гибель в пустых руках. Он будет знать, как тебя зовут, ты будешь знать его имя, и имя это явится тебе смертным приговором.

Улыбка исчезла с лица убийцы, как изгнанный молитвой дьявол.

— Благодарю за предсказание, — сказал он. — Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы пренебречь им. Но всему свое время. Сейчас у меня другая забота.

Извини, что так получилось. — Он прицелился. — Прощай, Мария!

Глушитель выкашлянул два звука, подобных хлопкам шутих. От ударов в грудь Мария пошатнулась, оступилась и потеряла туфельку с открытым носком. Тело ее перекрутило, она упала, и воротник лавандового пальто потемнело от крови.

Она умерла мгновенно, прежде, чем ударилась головой о чью-то надгробную плиту.

Не такой представляла себе Мария смерть. Душа ее вовсе не выскользнула из тела. Нет. Но сознание сгустилось и стало сжиматься в мозгу все туже и туже, все плотней, пока не сделалось как бы величиной с горошину, но и на этом не остановилось, а продолжало сокращаться до точки невыразимо крошечной, с атом. И когда стало ясно, что дальше уже не уменьшится, взорвалось ослепительно белой вспышкой, осыпав сиянием Вселенную.