Одна и без оружия

Командир части не оправдывался: слишком уж очевидны были факты. Показал нам копии телеграмм, которые посылал в центр с просьбами помочь навести порядок с хранением оружия. Дело в том, что воинская часть, как и многие другие после распада СССР, подлежала расформированию. В связи с этим многие офицеры были уволены в запас, личного составе катастрофически не хватало, некому нести караульную и внутреннюю службы. Огромные ценности остаются почти без охраны. А оружие, на удивление, прибывает огромными партиями, а потом по приказу сверху его куда-то забирают. Приезжают начальники с большими звездами на погонах, руководят приемом и отправкой оружия и военной техники, живут часто по целым неделям, уезжают, их сменяют другие. И все требуют к себе внимания, заботы и полного жизненного кайфа. Так жаловался нам командир.

Можно, конечно, его понять. Но отпускать вожжи, терять контроль и мириться с беспределом в этой, можно сказать, первостепенной области военной службы — преступление. Стали искать, откуда прибывает и куда убывает оружие, кто конкретно приезжал и руководил этим делом.

Неожиданно из Министерства обороны пришла телеграмма, срочно отзывающая моих коллег в Москву. Что бы это значило? Звоню генералу Рожкову. Он в зарубежной командировке. Так, значит, остался один. Совпадение или кто-то намеренно ставит палки в колеса? Не связано ли это с выводами комиссии о творящихся здесь безобразиях? Если мои предположения верны, то это лишний раз доказывает, что «рыба гниет с головы». Там, «наверху», и надо искать первопричину махинаций в военном бизнесе. В то же время выйти на них можно, лишь перекрыв кислород в каком-то звене, нарушив отработанный механизм купли — продажи оружия.

Веду откровенный разговор с командиром части. Если он хочет уменьшить свою вину и помочь в решении важной государственной задачи, должен немедленно, пользуясь своими правами, наложить запрет на грабеж арсенала. Произвести под своим личным наблюдением тщательный учет хранящегося и получаемого военного имущества.

Полковник с готовностью принял мои предложения, и колесо завертелось. Я твердо решил: не уеду отсюда, пока не буду убежден, что этот участок уже вне подозрений. Тогда посмотрим, откуда ветер дует.

Уже два раза поданные на станцию вагоны не загружались оружием и уходили ни с чем. На все телефонные звонки, касающиеся «оружейной темы», командир приказал дежурному по части отвечать: «Идет переучет».

Работа была в полном разгаре, когда командир части пригласил меня рано утром на рандеву.

— Вот, читайте, — он показал мне факс, — не выполню — голова с плеч.

— Ну уж прямо-таки голова, — попробовал я отшутиться.

Но полковник был настроен серьезно:

— Придется отгружать. Это приказ, обойти его или даже исполнить в другое, чем указано, время не в моих силах. И так я уже насамовольничался, это вряд ли понравится начальству.

— Например? — переспросил я его, стараясь вникнуть в смысл телеграммы.

— Да хотя бы отвлечение личного состава от боевой учебы на подсчет единиц оружия или отказ допустить на склад представителей военного округа без разрешения командующего. А разве похвалят за то, что отказался утвердить акт отборочной комиссии на списание дорогостоящей техники? Но самое неприятное для меня — мой запрет на загрузку вагонов.

— Вы считаете, что действовали неправильно? Полковник замялся:

— Надеюсь, что в рамках закона. Так в чем же дело?

— Хорошо бы, чтобы и начальство мое так думало.

— Не сомневаюсь, — уверенно сказал я, чтобы подбодрить упавшего духом командира. — Ну а что касается вот этого, — я положил прочитанный факс на стол, — надо разобраться. Здесь нет личной подписи отдавшего распоряжение. Только обозначена фамилия начальника управления. Отгрузить со склада пять вагонов и две платформы — это не шутка. Тут миллионами долларов пахнет. Предлагаю связаться по В/Ч с командующим округа, доложить ему, что на вас давят самым неприличным образом, действуют через его голову, попросить поддержки.

Командир части сделал, что я предложил, но безуспешно. Командующего на месте не оказалось, он проводил тактические учения где-то далеко в горах. Так, пора командиру брать ситуацию под контроль. Утром подадут вагоны и за простой пойдут такие штрафные санкции, что придется продавать все с молотка, чтобы рассчитаться.

— Все остается в силе, — твердо решил полковник. — Пусть подтверждают телеграмму и приказ личной подписью ответственного лица.

— Вы поступаете здраво, — заверил я его и высказал мнение, что вряд ли кто возьмет на себя смелость подписать такой документ. — Вы извините, — сказал я, — но надо быть очень простодушным и близоруким, чтобы не видеть, что вас просто подставляют и делают игрушкой в своих играх, а в случае опасности свалят всю вину на вас.

— Да, кажется, вы правы, — согласился командир. — Доживем до утра. Посмотрим, что начальники предпримут.

Меня разбудил резкий телефонный звонок часов в пять, когда только начало светать. Дежурный по части просил срочно явиться в штаб и оглоушил меня фразой:

— Полковник Виноградов покончил с собой.

Я сразу отбросил предположение о возможности добровольного ухода из жизни этого человека. Мы с ним расстались поздно вечером, и ничто не говорило о его подавленном состоянии, пессимизме или какой-то внутренней борьбе. Наоборот, на душе у него было спокойно и ясно. Он не сомневался, что поступил правильно, отказавшись выполнять безумный приказ, и больше не хотел продолжать разговор на эту тему. Поделился со мной радостью, что скоро приезжает с Украины жена с ребенком — отдыхала у матери на даче. С таким настроением люди себя не убивают. Тут что-то не так.

Несмотря на ранний час, в штабе было полным-полно офицеров. Ходили на цыпочках, говорили шепотом, растерянно пожимали плечами. В доме покойного уже работали медицинские эксперты и следователи.

Заместитель командира части, подполковник Тихомиров, взявший хозяйство в свои руки, скорбно задал риторический вопрос: зачем он это сделал?

— А вы уверены, что это самоубийство? — спросил я его в упор.

Подполковник только руками развел.

Между тем Тихомиров даром время не терял. Ознакомившись с текстом злополучной телеграммы, он, нисколько не колеблясь, отдал распоряжение на подготовку вывоза ящиков с оружием.

— Не делайте этого, — пробовал я вразумить его, но безрезультатно; подполковник уже принял решение, и я понял: обратного хода не будет.

Хлопнув в сердцах дверью, я направился на станцию посмотреть, как будет идти работа, и со слабой надеждой узнать пункт назначения вагонов.

Так и есть, сплошная стена молчания. Куда ни сунусь, всюду от ворот поворот. Здорово все схвачено. Ни мое служебное удостоверение с грифом Федеральной службы контрразведки, ни особое предписание с просьбой оказывать содействие никак не повлияли на людей, к которым я обращался.

Решение я принял в последнюю минуту, когда отгрузка была закончена и офицер, руководивший операцией, начал опечатывать вагоны и проверять надежность креплений бронетехники на открытых платформах. Воспользовавшись благоприятной минутой, когда команда офицера замешкалась с замком у одного из вагонов, я прыгнул на платформу и спрятался под брезентом, укрывающим легкий танк.

События последних дней пронеслись передо мной, как на киноэкране. Трагический финал. Все больше и больше приходил к убеждению: полковника Виноградова убрали, так как своими действиями он мог сорвать планы высокопоставленных магнатов. Значит, все время был рядом кто-то, контролирующий его. Интересная мысль. Но убрали полковника очень профессионально, и военная прокуратура вряд ли придет к иной версии, чем самоубийство. Ничего, придет время — палачи поплатятся и за эту жертву. Надеюсь, моя с Ией работа поможет найти убийц.

Поезд двигался экспрессом, без остановок, проезжая станцию за станцией. Наши вагоны прицепили к товарному составу с каким-то засекреченным грузом, охраняемым спецназом. Это я сразу усек, выглянув из своего укрытия. Вооруженные солдаты стояли на подножках всех вагонов с автоматами на изготовку.