Пропавшая

Твердой рукой Али колет лед и кидает мне в стакан с виски. Себе она делает кофе и садится напротив меня, ожидая объяснений.

У меня их нет. Я чувствую себя так, словно заблудился в чужой стране, где даже названия мест мне неведомы.

– Наверное, они стоят целое состояние.

– Два миллиона фунтов, – шепчу я.

– Откуда вы знаете?

– Понятия не имею. Они принадлежат Алексею Кузнецу.

Я вижу в ее глазах испуг. Она знает все ужасные истории, связанные с этим именем. Представляю, как их рассказывают, выключив свет, на подготовительных курсах.

Я снова обращаю внимание на обрезки полиэтилена и пенопластовую пыль на полу. Здесь я упаковывал бриллианты: четыре одинаковых свертка. Пенопласт должен был удерживать их на плаву, а флюоресцентный полиэтилен позволит разглядеть их в темноте с большого расстояния.

Бриллианты легко украсть и трудно найти. Их не могут унюхать собаки, у них нет серийных номеров. И продать их несложно. В Антверпене или, скажем, в Нью-Йорке хватает покупателей, готовых иметь дело с «кровавыми» бриллиантами из сомнительных мест вроде Анголы, Сьерра-Леоне и Конго.

Али наклоняется вперед, облокотившись на стол.

– Почему выкуп оказался здесь?

– Не знаю.

Что там Алексей говорил мне в больнице? «Мне нужна дочь или бриллианты».

– Мы должны их отдать, – настаивает Али. Молчание слишком затягивается.

– Вы шутите? Вы же не собираетесь их оставить?

– Конечно нет.

Али пристально смотрит на меня. Мне не нравится мое отражение в ее глазах – уменьшенное, съежившееся. Она отворачивается, словно не хочет видеть, во что я превратил свою жизнь. Так вот почему Кибел хотел получить ордер на обыск, а «пожарник» пытался меня убить!

Раздается звонок в дверь. Мы оба вздрагиваем от неожиданности.

Али вскакивает на ноги.

– Быстрее! Спрячьте их! Спрячьте!

– Спокойно, открывай дверь.

В работе полицейского есть некоторые правила, которые я выучил очень давно. Первое: никогда не обыскивай темное заброшенное помещение вместе с вооруженным копом по прозвищу Бум-Бум. И второе: всегда первым делом проверяй собственный пульс.

Я заталкиваю свертки в сумку и замечаю влажные следы на гладкой поверхности стола. Свертки побывали в воде.

Услышав голос Кибела, я выглядываю в прихожую. Али поворачивается ко мне, в ее глазах отчетливо читается тревога.

– Я купил кое-что к чаю, – объявляет Кибел, показывая мне пакет. Его фигура вырисовывается на фоне дверного проема.

– Тогда заходи.

Али смотрит на меня, не веря своим ушам.

– Пожалуйста, поставь чайник, Али, – говорю я, положив руку ей на плечо и подталкивая к раковине.

– Что вы делаете? – шепчет она, но я уже поворачиваюсь к Кибелу.

– Как пьешь чай?

– Немного молока.

– Боюсь, у нас его нет.

Он вытягивает из кармана пакет молока.

– Я обо всем позаботился.

Али расставляет чашки, стараясь держаться в тени, так как у нее дрожат руки. Кибел останавливается перед стулом со спортивной сумкой.

– Кинь ее на пол, – говорю я.

Он берется за ручки и сбрасывает сумку себе под ноги. Руки Али, словно замороженные, застывают над чашками.

– Итак, что же, по-твоему, случилось, Руиз? Даже если ты говоришь правду и действительно ничего не помнишь, у тебя должна быть теория.

– У меня нет ничего такого, что сгодилось бы в качестве теории.

Кибел смотрит на свои ботинки, покоящиеся перед спортивной сумкой. Наклоняется и стряхивает пылинку с начищенного носка.

– Хочешь услышать мою теорию? – говорю я, привлекая его внимание. – Думаю, это как-то связано с Микки Карлайл.

– Она умерла три года назад.

– Но мы не нашли ее тела.

– Человека посадили за ее убийство. Значит, она умерла. Дело закрыто. Если ты ее воскресишь, то столкнешься с большими неприятностями, если только ты не Господь Всемогущий.

– Но что если Говард невиновен?

Кибел смеется:

– И это твоя теория? Ты что, хочешь отпустить на свободу педофила? Говоришь, как его адвокат. Вспомни, за что тебе платят: за то, чтобы ты спасал и охранял. А если ты позволишь Говарду Уэйвеллу выйти из тюрьмы, то сделаешь как раз обратное.

Последние лучи солнца упали на тропинки в саду. Мы сидим в тишине, допивая чай и не притрагиваясь к пирогу. Наконец Кибел поднимается и кладет сумку на стул – туда, откуда он ее снял. Окидывает взглядом кухню, смотрит на потолок, словно пытается пронизать дерево и штукатурку рентгеном.

– Думаешь, память к тебе вернется? – спрашивает он.

– Я тебя оповещу.

– Непременно оповести.

После его ухода Али опускает голову на стол, испытывая одновременно облегчение и отчаяние. Она напугана, но не так, как пугаются трусы. Она просто не понимает, что происходит.

Я беру сумку и кидаю ее возле двери.

– Что вы делаете? – спрашивает она.

– Мы не можем их здесь оставить.

– Но из-за них вас чуть не убили. – Ее голос звучит умоляюще.

К сожалению, сейчас я не могу придумать более удачный план. Мне нужно уходить. Единственное решение для меня – собрать утерянные фрагменты.

– А что если вы не вспомните? – шепчет она.

Я не отвечаю. Прокручивая в голове возможность неудачи, я понимаю, что любой исход ведет к одной и той же невыразимой истине. Ведь это я сажаю людей в тюрьму, а не меня сажают.

9

Моя одежда лежит в багажнике машины Али, там же находится мешок с непрочитанными письмами. Бриллианты тоже там. У меня никогда не было двух миллионов фунтов. У меня также никогда не было «феррари» или жены, которая при помощи языка завязывала бы во рту узелки на черенках от вишни [37]. Может, мне стоит серьезнее относиться к моему нынешнему положению?

Профессор прав, я должен пройти по собственному следу: счета, телефонные разговоры, дневниковые записи. Я должен повторить проделанный ранее путь, идти по нему до тех пор, пока снова не найду письмо с требованием выкупа и не получу доказательства того, что Микки жива. Без них я не стану передавать ни единого камушка.

Сара Джордан живет за углом от Долфин-мэншн. Дверь открывает ее мать, которая меня помнит. За ее спиной на диване перед орущим телевизором пристроился мистер Джордан с «Рейсинг пост» на животе.

– Сара скоро придет, – говорит ее мама. – Она пошла в супермаркет кое-что купить. Все в порядке?

– Все прекрасно.

– Но вы разговаривали с Сарой несколько недель назад.

– Надо кое-что уточнить.

Я оставляю Али в доме, а сам иду на поиски Сары, чтобы размять ноги. Супермаркет находится за углом. Ярко освещенные проходы заставлены картонными коробками и полупустыми ящиками, создающими полосу препятствий для тележек.

Совершая второй круг по магазину, я замечаю совсем юную девушку в длинном пальто, которая маячит в конце прохода. Озираясь по сторонам, она запихивает шоколадные батончики себе в карманы. Ее правая рука прижата к боку, удерживая еще что-то, спрятанное под пальто.

Я узнаю Сару. Конечно, она выросла и теперь уже не тот пухленький ребенок, которого я помню. Светло-русая челка падает ей на лоб, прямой тонкий нос усыпан веснушками.

Я перевожу взгляд на камеру наблюдения, прикрепленную к потолку. Она направлена в сторону от девочки. Сара знает, что здесь ее не видно.

Завернувшись в пальто, она идет к кассе и кладет на ленту конвейера кукурузные хлопья и пачку пастилы. Потом берет журнал и перелистывает страницы с выражением полного безразличия на лице, пока кассир обслуживает предыдущего покупателя.

В очередь встает молодая мать с ребенком. Сара поднимает голову и, встретившись со мной взглядом, отводит глаза и начинает пересчитывать мелочь на ладони.

Магазинный охранник, индус в ярко-голубом тюрбане, наблюдает за ней сквозь окошко, спрятавшись за рекламным плакатом. Он проходит через автоматические двери, положив руку на пояс, словно достает несуществующий пистолет. Свет падает со спины, и вокруг его тюрбана возникает синий отсвет: индус-терминатор.