Домой до темноты

Я представил Джелену за черным роялем, который стоял в углу: голова чуть наклонена, тонкие пальцы бегают по клавиатуре. Когда мы слушали ее интерпретацию «Фигового листка» Скотта Джоплина, [47] лицо Луки медленно расползлось в громадной ухмылке. Он не скрывал своего удовольствия, и сердце мое разбухло от радости; в присутствии второго слушателя Джелена будто играла живьем.

Последней пьесой на компакт-диске была бетховенская «Багатель ля минор “К Элизе”»; мина Луки говорила о том, что ему слишком часто приходится выслушивать сие «любимое произведение». После нескольких тактов он выключил проигрыватель.

— Позвольте узнать, мсье Листер, сколько лет вашей крестнице?

— В сентябре будет двадцать шесть.

— Ага, вот чего я боялся. — Лука театрально вздохнул. — Мы не принимаем на фортепьянное отделение тех, кому к началу учебного года перевалило за двадцать два. На другие, менее популярные отделения, — пожалуйста, а фортепьянное всегда переполнено.

— Кажется, я уведомил, что она… взрослая, — спокойно заметил я.

Лука покачал головой. Я еще не определил, что это: подлинная загвоздка или тактический ход. Какофония голосов и инструментов в классах музыкального Вавилона стала громче и блистательно виртуозной.

— Если у нее есть какой-нибудь диплом, то могу предложить курс «усовершенствования» для зрелых студентов до тридцати лет.

— Диплома нет.

Лука нахмурился.

— Знаете, что меня удивляет? В Нью-Йорке есть Джуллиард, [48] Бруклинская музыкальная академия и много Других отличных школ. Она может получить стипендию. Зачем ехать в Париж?

Точного ответа я не знал, но исходил из того немногого, что Джелли рассказала о своем детстве: бедная семья на Мартинике, отца вечно нет дома, обожаемая бабушка учит играть на пианино и поощряет мечту поступить в лучшую на свете школу… ну и так далее.

— Вы сказали, девушка хочет быть учителем музыки?

— Она молода и еще не утратила идеализма.

— On sati jamais, [49] — бросил взгляд Лука. — Что-то в ней есть, особенно в том, как она играет Скотта Джоплина. Есть куда двигаться.

— Я бы хотел этому способствовать.

Лука неторопливо спрятал диск в футляр и положил на стол.

— Иногда в виде исключения мы принимаем студента, не соответствующего всем критериям, — наконец сказал он. — Обычно его финансирует какое-нибудь учреждение.

Лука не сводил с меня взгляда. Я уже сообщил ему о фонде имени Софи, учрежденном для того, чтобы талантливые, но бедные художники и музыканты могли развить свои способности. Я также разъяснил, что наша с Лорой благотворительность и мое желание помочь девушке никак не связаны — последнее надо воспринимать как частное дело.

— В случае с вашей крестницей…

Я уж не помню, как он это изложил. Французы непревзойденные мастера по части подобных деликатных маневров. Мне намекнули, что взнос в консерваторский фонд пожертвований обеспечит моей «крестнице» собеседование и официальное прослушивание, если не автоматическое зачисление. Мы заключили сделку, но она бы вряд ли состоялась, если б Джелли не обладала подлинным талантом.

— Экзамен может быть строгим. — Вероятно, Лука хотел себя обезопасить.

Я выписал чек (нули проделали изрядный путь на восток) и напомнил, что необходима конфиденциальность — никто, тем паче сама девушка, не должен знать о покровителе. Наверное, вопрос, могу ли я полагаться на сдержанность собеседника, показался диким.

Глаза Луки округлились, когда он взглянул на чек.

— Маленькая деталь, мсье Листер. — Мы ждали лифта, и он коснулся моего плеча. — Как нам связаться с вашей крестницей? — Лука смущенно улыбнулся. — Я не знаю… ее имени.

В этом мы были схожи. Разъехались двери лифта.

— Она сама с вами свяжется, — ответил я.

Такси, в котором я покинул Музыкальный городок, проезжало по авеню Жан-Жоре, когда я набрал свой домашний номер, но тотчас дал отбой — забыл о часовой разнице во времени. Лора во всем любила распорядок и сейчас, наверное, выгуливала Джуру — нашего старого черного Лабрадора. Я представил их на любимой тропинке, уводившей к холмам позади особняка.

Был вторник, со дня рождения Джорджа прошло три дня.

Компания «Бьюли-Листер» имела офис на бульваре Сен-Жермен, где я еженедельно проводил день-другой; нынче же я прилетел взглянуть на неиспользуемый пакгауз, расположенный в прежде немодном районе к востоку от Марэ. Обзор с верхних этажей разочаровал. Агент пыталась убедить, что вид железнодорожных задворков Берси и возможность прочесть номера машин на бульваре Периферик — достоинства склада. Я поблагодарил ее и ушел.

Было около семи, когда такси высадило меня на Монмартре. Чтобы убить время, я бродил по тихим улочкам к северу от собора Сакре-Кёр. После дождя небо очистилось, посвежевший воздух пах лавандой и дымком.

Я пребывал в хорошем настроении, радуясь тому, как прошла встреча с Лукой. Нынче Джелли возвращалась в Нью-Йорк, и мне не терпелось вновь с ней «повидаться», я только о том и думал. Но вовсе не потому, что хотел сообщить ей добрые вести. Я не искал никакой выгоды. Мне хватало того, что с моей помощью дело тронулось.

Спускаясь по крутым уступам рю Утрилло, я вспомнил об угловом кафе, где ощущался подлинный французский дух. Я сел за столик на улице и заказал кружку пресьон и асьет дё шаркютери [50] с цикорным салатам. Хотелось наскоро перекусить чем-нибудь легким и простым.

Покончив с едой, я закурил и вновь набрал Гринсайд. Прошло полдюжины гудков; половина девятого — Лора либо принимает ванну, либо где-то ужинает. Я уже хотел разъединиться, когда получил сигнал вызова.

— Слушаю.

— Вам нужно кое-что знать.

— Кто это?

— У меня мало времени.

В груди стало тесно.

— Подождите.

Я никогда не слышал голоса Сам Меткаф. Моя эсэмэска и последнее письмо остались без ответа. Я уже не надеялся вновь о ней услышать, но тотчас понял, что звонит она.

— Пожалуйста, я не могу ждать.

— Всего секунду, — спокойно сказал я. — У меня разговор по другой линии. Позвольте, я закончу с тем звонком.

— Нет времени… послушайте…

С рюкзаком на плече Страж шел через вагоны ночного экспресса, то и дело поглядывая на платформу.

Нужно знать наверняка, что Сам в поезде.

В четвертом вагоне он осмотрел свое купе, которым не собирался воспользоваться, и пошел дальше к первому классу. Там он ее и увидел — она стояла почти напротив вагонной двери и говорила по таксофону. Страж занял позицию в тамбуре, чтобы успеть выпрыгнуть, если в последний момент девица решит, что поезду лучше отправиться без нее.

Судя по ее позе, она еще не приняла окончательного решения.

Сам посмотрела на вокзальные часы. Оставалось три с половиной минуты, чтобы Эд Листер все понял. Она заговорила тихо и быстро:

— Извините за Флоренцию. Встречаться было опасно. По телефону меня предупредили, что если я кому-нибудь скажу… Он следил за мной.

— Кто?

— Тот, кто убил вашу дочь.

— Понятно. А почему сейчас вы со мной говорите? — В голосе Листера звучала осторожность, если не подозрительность. — Что заставило вас изменить решение?

— Я знаю, что меня преследуют.

Молчание.

— Где вы сейчас?

— Еще две минуты в Вене. Потом сяду в поезд — ночным экспрессом уезжаю в Париж. Помните, я говорила, что Софи забегала ко мне, чтобы воспользоваться моим ноутбуком? По-моему, на жестком диске сохранились еще материалы, которые помогут найти убийцу… Я хочу отдать их вам.

— Как вы узнали, что я в Париже?

— Я не знала… — Сам оторопела, но это совпадение показалось добрым знаком. — Будем считать чудом, хорошо? Мой удачный день, Эд. Какая, на хрен, разница?

— Ладно, завтра я вас встречу. Во сколько?

— Девять сорок восемь, Восточный вокзал. Я попробую отправить вам письмо из поезда… на всякий случай. У меня есть фотографии, которые кто-нибудь должен посмотреть. Кое-где он виден. Вот так я поняла, что за мной следят.