Бей в точку

И вот вы снова садитесь в автобус и едете в лагерь смерти Биркенау. (Пардон, Бжезинка. Название «Биркенау» вы также не найдете ни в одном польском справочнике.) Там, среди руин древних римских бань, превращенных в фабрику смерти, любой европеец не в силах сдержать слезы. Кажется, что разлитая в воздухе скорбь когтями скребет по сердцу.

Но вот гид по очереди трогает всех за плечо со словами, что пора возвращаться в Краков.

— Но мы же остановимся в Моновице? — спрашиваете вы.

— Моновиц? Первый раз слышу.

— Ну как же, Моновиц, — говорите вы. — Дворы. Компания «Фарбен». Аушвиц-три.

— А-а. Туда мы не едем.

— Почему? — В вашем голосе звучит искреннее недоумение. Половина из тех, кто выжил, содержалась в этом лагере. Не только твои предки. Примо Леви. Эли Визель.

— Я всего лишь гид, — следует ответ.

Тогда вы ей грозите проделать обратный путь пешком, если вас не высадят в нужном месте. Гид нехотя выполняет ваше требование. Полчаса пешей прогулки, и вы оказываетесь перед воротами и колючей проволокой. Один из автоматчиков объясняет вам, что «вход по специальным пропускам».

Заглянув ему через плечо, вы понимаете почему. Печи Моновица коптят небо в эту самую минуту. Как работали когда-то, так и работают. [38]

Пообщавшись со свиноподобными гогочущими охранниками, вы идете пешком обратно в Аушвиц, до крови сжимая пальцы в кулаки, а там ловите такси, чтобы вернуться в гостиницу.

В Кракове — ах, какую изящную, отделанную до последних деталей средневековую деревню построили на холме смерфы, [39] а все потому, что в замке жил сам губернатор-немец и взял ее под свое покровительство! — я поужинал в старорежимной кофейне с дровяной печкой, а затем углубился в изучение гигантских размеров старого-престарого телефонного справочника.

Посетители обращали на себя внимание необыкновенно подвижными губами и почти полным отсутствием зубов. Из обрывков разговоров, которые до меня долетали, можно было составить жалобную книгу. Вдруг я вздрогнул. Мне показалось, что мимо прошел Ладислав Будек.

В моем представлении это был такой постаревший Клаус фон Бюлов: скалящийся беспощадный лев с «люгером» в кармане смокинга. А если на самом деле это шаркающий недоумок с отвислыми нижними веками и обязательными пилюлями, разложенными по дням недели в пластиковой коробочке? Если он глух как пень и впал в маразм настолько, что не способен понять, в чем его обвиняют?

Что я буду делать? Закричу «ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ НАЗАД ТЫ БЫЛ ВОПЛОЩЕНИЕМ ЗЛА»? Или «НЕ СТРОЙ ИЗ СЕБЯ НЕВИННУЮ ОВЕЧКУ»?

Что ж, скоро узнаю. По моим пальцам пробежал ток: в справочнике был указан адрес... дом Будека находился в каких-то шести кварталах отсюда...

It was the top floor. В глубине узенького скверика стояло несколько таунхаусов, огороженных забором по периметру. Войти в эти частные владения можно было только через специальные ворота. Не успел я толком продумать свою тактику, как уже стоял на верхнем этаже перед заветной дверью и накручивал ручку старомодного звонка.

Я потел со страшной силой. Казалось, вся содержащаяся в моем организме жидкость сейчас испарится. Я призывал себя успокоиться, а потом махнул рукой: что будет, то будет.

Дверь открылась. Сморщенное лицо. Вроде женщина. Халат, по крайней мере, розовый.

— Да? — спрашивает по-польски.

— Мне нужен Ладислав Будек.

— Его здесь нет.

— Пожалуйста, помедленнее, — говорю. — Я не силен в польском. А когда он будет?

Она молча изучала меня, потом спросила:

— Кто вы?

— Американец. Его хорошо знали мои дедушка с бабушкой.

— Они хорошо знали Ладислава?

— Да. Они оба умерли.

— Как их звали?

— Стефан Брна и Анна Майзель.

— Майзель? Еврейская фамилия.

— Да.

— Вы не похожи на еврея.

Кажется, в ответ полагается говорить спасибо.

Вместо этого я спросил:

— Вы госпожа Будек?

— Нет. Я его сестра, Бланча Пржедмиска.

Вот это сюр! Об этой женщине я слышал от своих родных. По слухам, во время войны она одновременно трахалась с нациком и с человеком, чья жена была связана с еврейским подпольем. То есть помогала брату осуществлять на практике его замыслы.

Тут она произнесла фразу, которую я не понял.

— Простите? — переспросил я.

— Меня хорошо знают в полиции, — повторила она медленнее.

— При чем здесь полиция?

— Не знаю. Вы американец.

Достойный ответ.

— Я могу войти? — спрашиваю.

— Зачем?

— Хочу задать вам несколько вопросов о вашем брате. Если вам что-то не понравится, можете вызывать кого угодно.

Она колебалась. Конечно, антисемитизм сидит у людей в крови, но одиночество восходит к одноклеточным амебам.

— Ладно, — наконец изрекла она. — Но кормить вас я не собираюсь. И ничего тут не трогайте.

Квартирка оказалась промозглая, но не захламленная. Кубообразная мебель эпохи шестидесятых, телевизор с выпуклым экраном. На этажерках фотографии в рамочках.

На одной были изображены двое на фоне кирпичной стены, обвитой плющом: женщина (возможно, хозяйка квартиры) и мрачного вида брюнет.

— Это он? — поинтересовался я.

— Нет. Это мой муж. Он погиб во время наступления немцев. — С помощью слов и жестов она объяснила, что ее муж служил в артиллерии на конной тяге, а немцы ее разбомбили. — Вот Лади, — показала она пальцем.

На этот раз передо мной предстал совсем иной экземпляр, полная противоположность первому: горнолыжник на вершине горы, под ярким солнцем, натуральный блондин с улыбкой во весь рот.

— Он был красавец мужчина, — сказала она с вызовом, словно предлагая мне оспорить это утверждение.

— Вы сказали «был». Разве он умер?

— В сорок четвертом году.

— В тысяча девятьсот сорок четвертом?

— Да.

— Что произошло?

Ее губы тронула горькая улыбка.

— Его убили какие-то евреи. Они влезли в окно. У них было оружие.

Последующие слова дошли до моего сознания не сразу. Эти люди связали ее в кухне, а затем застрелили ее брата в гостиной, недалеко от того места, где я сейчас стоял. Звуки выстрелов они заглушили с помощью подушки.

— Но уже подъехала полиция, и когда они вышли из дома, их схватили.

— Надо же.

Значит, кто-то меня опередил. На добрых шестьдесят лет.

— Это были парень и девушка, — продолжает она. — Подростки.

— Как вы сказали?

Она повторила.

— Это шутка?

— Почему вы так решили? — удивилась она.

Я почувствовал приступ тошноты. Пришлось присесть на кушетку, чтобы она ничего не заметила и не выставила меня за дверь раньше времени.

Я жаждал подробностей.

— Как они выглядели? — спрашиваю.

Она пожала плечами:

— Обыкновенные евреи.

Я попробовал сменить тактику:

— Почему приехала полиция?

— А что? — Она присела на самый краешек кресла, готовая в любой момент схватить телефонную трубку.

— Откуда полиция знала, что могут произойти неприятности?

Она пожала плечами:

— Лади им позвонил.

— Еще до появления парня с девушкой?

— Да.

— Но как он мог знать, что они придут?

— Понятия не имею. Может, услышал их шаги. Это было очень давно.

— Вы не помните?

— Нет. Не помню.

— Два подростка влезли в окно, связали вас, и вы не помните, каким образом ваш брат заранее знал об их приходе?

— Не помню.

— Уж не потому ли, что вы с братом взяли у них деньги, пообещав спасти их родных?

Она сидела неподвижно.

— Почему вы задаете мне эти вопросы?

— Я хочу знать, что произошло.

— С чего это я должна обсуждать с вами такие вещи?

Я немного подумал.

— С того, что, кроме нас двоих, никому на свете это не интересно, к тому же жить вам, судя по всему, осталось недолго.