Ведьма

Тим так и не попался Эллен на глаза, и спустя какое-то время ее нервозность прошла, а прогулки стали доставлять огромное удовольствие. Густые заросли, раздиравшие одежду не хуже колючей проволоки, острые шипы жимолости, побеги ядовитого плюща, не говоря уже о шуршащих в траве змеях – все это вынуждало Эллен надевать ботинки на толстой подошве и прочные перчатки, каким бы жарким ни был день. В кармане ее куртки с длинными рукавами непременно лежал нож, и с некоторых юр она стала брать с собой компас: на склонах, изрезанных ручьями и оврагами, легко было заблудиться.

Но все усилия и неудобства с лихвой окупались. Сидя на поваленном стволе посреди крохотной полянки, пятнистой от солнечного света, льющегося сквозь густые кроны деревьев, она видела вышедшее на прогулку семейство черноголовых перепелов, семенящих друг за другом, как благовоспитанные школьники. Птицы, знакомые ей прежде только по картинкам, пели, свистели и щебетали вокруг, перелетая с ветки на ветку: древесные дрозды и волосатые дятлы, легкие ласточки и пестрые куропатки. Эллен натыкалась на едва заметные тропки, по которым никогда не ступала нога человека, и однажды на одной из них повстречала лисицу, спешившую домой с добычей для своих голодных детенышей. Ветер подвел рыжую охотницу: лиса не почуяла Эллен, пока не столкнулась с ней глаза в глаза. Солнечный луч, пробившийся сквозь листву, коснулся замерзшего животного, превратив его в пылающую медную статую. Несколько мгновений лисица со спокойным любопытством рассматривала Эллен, а потом повернулась и исчезла в кустах.

Пораженная, Эллен с трудом перевела дыхание. Многие из ее друзей принадлежали к охотничьим клубам: охота была традиционным видом спорта в Виргинии – но сама она никогда не одобряла забаву, за которую затравленные животные расплачивались ужасом и болью. И теперь, видя, как подрагивает листва там, где только что исчезла лисица, она впала в странное неистовство, смешанное с печалью и гневом. Она будто перевоплотилась в загнанную жертву, ощутив на мгновение, как болят обожженные воздухом легкие и ноют натруженные лапы после долгого мучительного бега... И в то же время в сознании ее жила вполне человеческая мысль о недопустимой жестокости убийства ради развлечения. Лисы охотятся, чтобы не умереть с голоду. Если они убивают, то убивают быстро.

По дороге домой Эллен решила, что расставит повсюду указатели, запрещающие охоту в пределах ее владений. «Вполне в духе Мэри Баумгартнер», – невольно пришло ей в голову. Странное чувство сопереживания, испытанное ею при виде лисицы, испарилось, и Эллен предалась сентиментальным размышлениям о Мэри, затравленной беспощадной толпой. Вполне понятно, почему ее переполняла жалость к диким обитателям леса: они, подобно ей, тоже были жертвами людской жестокости.

На следующий день Эллен отправилась в Смитвилл, чтобы купить указатели «Охота запрещена» и заехать в библиотеку: Чуз-Корнерз не мог похвастаться этой достопримечательностью. Остаток дня и все следующее утро ушли у нее на то, чтобы установить таблички.

Из заключительного похода она вернулась как раз вовремя, чтобы заметить отъезжающий почтовый фургончик, и поспешила к ящику. Ее близкие исправно выполняли обещание писать: Эллен уже получила коротенькие послания от племянников и Пенни, а нынче ее ждал настоящий подарок – тонкий конверт, на котором она узнала небрежный почерк Джека.

Небрежный, но на удивление разборчивый. «Это так похоже на него», – подумала Эллен. Оттягивая удовольствие, она сварила себе кофе и наконец, удобно расположившись на прохладной веранде, распечатала конверт.

"Хочешь, я скажу тебе что-то забавное? – начиналось письмо, по обыкновению, без вступлений. – Я ужасно скучаю по дому. Ей-богу, это даже нечестно. Предполагается, что страдают в первую очередь дети, выпорхнувшие из родительского гнезда. Но, насколько я могу судить, ни один из них не испытывает ничего подобного. И только я сижу здесь, глядя на семейные фотографии и проклиная тот день и час, когда я уехал из дому.

Вдобавок – и сознание этого лишь растравляет рану – я не могу тешить себя мыслью, что ты тоже скучаешь. Готов побиться об заклад, что ты абсолютно довольна своей новой жизнью. Так и вижу, как ты сидишь в гостиной своего Идеального Дома, попивая чаек, пока Иштар мурлычет у тебя на коленях. Или в поте лица сражаешься с сорняками, сдувая со лба непокорные пряди. Или общаешься с местными сорванцами, употребляя залихватские словечки, которых леди, по всеобщему мнению, знать не должна, – словечки, которым тебя выучили мои испорченные отпрыски. И ежедневно благодаришь Бога за то, что избавилась наконец от своего надоедливого семейства... Не знаю, говорил ли я тебе когда-нибудь, как высоко ценю то, что ты сделала для нас. По крайней мере, я пытался, но чаще безуспешно, потому что во многих случаях слова бессильны. Но если кто-то в этом мире и заслуживает спокойствия и счастья, то это ты, Эллен. Ты имеешь на них полное право".

Строчки расплылись у нее перед глазами. Отложив письмо, она погладила Иштар, которая дремала у нее на коленях. Джек слишком хорошо знал ее – его описание было точным до невероятности. Слеза капнула на безмятежную мордочку Иштар, и кошка раздраженно смахнула ее лапой, досадливо мяукнула и вновь свернулась клубком.

Лучше бы это письмо не приходило. Эллен считала, что ей почти удалось позабыть Джека, но торопливые строчки, написанные знакомой рукой, вернули ее в прошлое, и в эту минуту он отчетливо предстал перед ее внутренним взором. Длинные пальцы, забавные светло-коричневые точки в яркой зелени глаз, чересчур высокий лоб – единственное, по поводу чего он не любил подшучивания... Но, по крайней мере, он не маскировал намечающуюся лысину жалкими прядями, не желая идти на компромисс с самим собой. Он никогда не шел на компромиссы, даже ради более важных вещей.

Например, своих чувств к ней. Если бы его любовь была не только братской, он никогда не написал бы таких теплых, таких откровенных слов.

Носовой платок был в кармане, на котором возлежала спящая Иштар. Вытерев глаза тыльной стороной руки, Эллен вновь принялась читать.

Остаток письма был посвящен работе Джека. Остроумное описание дипломатического приема вызвало у Эллен искренний смех. Джек обладал редкой способностью подтрунивать не только над окружающими, но и над самим собой.

Письмо легло в маленькую коробочку на туалетном столике, но это было все, что Эллен могла себе позволить.

– Никаких голубых ленточек! – объявила она вслух, рассматривая собственное отражение в зеркале. Пожалуй, самое время выбраться «в свет», пока склонность к рефлексии не одолела ее окончательно.

Придя к неожиданному решению, она сбросила старенькие «прогулочные» джинсы и шагнула к платьевому шкафу. День обещает быть жарким – надо выбрать что-нибудь легкое. Она отправится в город, зайдет в магазин, чтобы купить шоколадные чипсы, сгущенное молоко и мякоть кокоса, и по возвращении домой испечет себе роскошный торт. После всех этих долгих прогулок она заслужила несколько лишних калорий. А потом сядет и напишет Джеку милое веселое письмецо об уютном очаровании Чуз-Корнерз.

По мере того, как она приближалась к городку, ее воодушевление росло. В Чуз-Корнерз трудно заблудиться, да и магазин миссис Грапоу – прекрасный ориентир. До сих пор Эллен пополняла запасы в супермаркете Уоррентона – оживленного городка в двадцати милях от ее дома, но с сегодняшнего дня она будет отдавать предпочтение местным лавочникам. Кстати, где-то в округе должен быть сад, где можно покупать свежие ягоды.

Чуз-Корнерз насчитывал всего несколько кварталов, но, неторопливо проезжая по улицам, Эллен заметила несколько любопытных старых домов.

Припарковавшись в тихом переулке, Эллен увидела, как дрогнула занавеска в ближайшем окне. Улыбнувшись, она вышла из машины и не стала ее запирать: это было бы невежливо по отношению к ее новым соседям – тем более, что кто-то наблюдал за ней из окна.

Солнце, поднявшееся уже довольно высоко, ласково припекало ее обнаженные руки. Чтобы обойти весь городок, ей понадобилось меньше получаса. Честно говоря, осмотр разочаровал ее. Взгляд Эллен привлекло лишь полукруглое веерообразное окно и великолепный старинный бельведер, совершенно в духе классицизма, со стройными пилястрами, благородными линиями архитрава и дивным карнизом. Но общее впечатление было довольно гнетущим. Городок медленно умирал. Признаки запустения не бросались в глаза, но многие дома стояли заколоченными. Один из них – старинный особняк в георгианском стиле – печально взирал на прохожих пустыми глазницами выбитых окон.