Ассасины

— А как он туда добирался, Маргарет? И потом, можно ли его оставлять одного?

— Вы смеетесь? Он считает, что в полном порядке, но на самом деле это, конечно, не так. Однако попробуйте сказать ему, что делать и как себя вести. Тут же начинает бесноваться. Его отвез туда этот ваш друг, священник по прозвищу Персик. Отвез и оставался несколько дней, но ведь у него работа... — Она умолкла перевести дух.

— Думаю, что навещу нашего старика, Маргарет. Мне не нравится, что он там совсем один. Завтра же поеду.

— Хорошо, но только осторожней. Завтра обещали буран. Идет к нам из Чикаго, там уже выпало добрых два фута снега. А когда вы вернулись, Бен? И что там было?

— Ах, Маргарет, всего не расскажешь! В Нью-Йорк прилетел только вчера.

— Что ж, добро пожаловать домой. Надеюсь, все хорошо, все остались довольны?

— Скажите, Маргарет, когда это последний раз вы видели, чтобы все остались довольны? Этого никогда не бывает.

— Да, тем более еще такая беда, кончина кардинала Инделикато. Вы с ним встречались?

— Да, — ответил я. — Иначе как бедой действительно не назовешь.

И я подтвердил свое намерение ехать к отцу завтра же, а Маргарет еще раз предупредила о надвигающейся буре. Я повесил трубку. Сколько еще может понадобиться времени, чтобы привыкнуть к мысли о том, что я не имею права обсуждать случившееся с кем бы то ни было? Как же мне не хватало Вэл!

С той же проблемой я столкнулся за ленчем. Позвонил Персику, и мы встретились в «Нассау Инн», в пивном баре. Там же, где случайно столкнулись снежным и холодным вечером, когда Вэл уже лежала мертвой в часовне. Персик примчался из Нью-Пруденса, и его распирали вопросы о том, как «там было».

На что я ответил, что было нелегко, но в конце концов это сугубо внутреннее дело Церкви и в главных действиях и решениях обошлось без меня. Ну и так далее, в том же духе. Персик насмешливо взглянул на меня и даже подмигнул, как бы давая тем самым понять, что уж он он-то знает, как ведутся в Риме дела.

— Тогда скажи мне вот что, — сказал он. — Ты выяснил, кто убил Вэл? — Похоже, эта рана у него так никогда и не заживет. И он искренне считал, что я должен ответить ему на этот вопрос. — Тот самый тип, что напал тогда на тебя и монсеньера из Рима?

— Тот самый. Но это только предварительное заключение. Выживший из ума старый священник. Кто знает, что это на него нашло? Не думаю, что мы когда-либо найдем его или увидим снова. Послушай, Персик, мне изрядно все это поднадоело. Поговорим об этом позже, лады? А теперь... при одной мысли об этом у меня голова трещит.

— Понял тебя, приятель. — Он улыбнулся такой знакомой мальчишеской улыбкой, но лицо оставалось усталым и серьезным. Было три часа дня, и мы жевали бургеры и жареную картошку. Кроме нас, посетителей в баре не было. За окнами завывал ветер. — Тогда скажи, переменилось ли теперь твое отношение к нашей дорогой старой римской Церкви?

В вопросе чувствовалась насмешка.

— Знаешь, Персик, сколь ни покажется странным, но Церковь не стала казаться более человечной, чем тогда. Она настолько несовершенна, что даже начинаешь почти любить эту почтенную старушку.

Я спросил его, что там затеял отец, но вместо этого он принялся рассказывать о том, как нашел рукопись Д'Амбрицци и передал ее затем отцу Данну.

— Я там встречался с Данном, — заметил я. — Он рассказал мне о рукописи.

— Правда? Ты его видел? Бог ты мой, занятный он все же персонаж! Я принес эти бумаги, и мы с ним провели вместе целый день. Видел бы ты его квартиру! Он сказал, что вертолеты летают у него прямо под окном. А в ясный день из окон даже Принстон можно разглядеть!

— С содержанием он меня познакомил, в самых общих чертах, — сказал я. — Вообще, довольно загадочная история. Понимаю, рукопись была для Д'Амбрицци своего рода страховкой, но это все в прошлом. — Говорить более определенно не имело смысла. Мне не хотелось вовлекать Персика во все эти дела.

Глаза у него блестели, щеки порозовели.

— Все эти кодовые клички, все эти шпионские приключения... И знаешь, что здесь самое странное? Твой отец знал об этом все! Сказал, что это не его дело, что он вообще никогда не задумывался об этом, но он с самого начала знал, что Д'Амбрицци оставил мемуары этому старому болтуну-священнику. И вдруг теперь вспомнил об этом, десять дней тому назад. Странно все же устроена человеческая память, очень странно...

И Персик пересказал мне услышанную от отца историю о старом и завистливом пьянице-священнике, который хранил бумаги Д'Амбрицци и дразнил ими отца. Это было похоже на правду. Я помнил неопрятного полубезумного старика, от которого всегда несло джином.

— Получается, — сказал Персик и щедро полил кетчупом последний ломтик картофеля, — он знал об этом все. Чертовски занятно. Я даже подумал...

— А ты говорил ему, что показал бумаги Данну?

Он пожал плечами.

— Э-э, знаешь... вроде бы нет. Наверное, просто не хотелось вдаваться в подробности и объяснения. А потом он заставил меня отвезти его в охотничий домик. Сам знаешь, как он умеет настоять, не отвертеться. Любит командовать людьми.

— Ты это только теперь заметил?

— Я провел с ним там почти неделю, бросил службу, прихожан, все. Вообще там замечательно. Я бродил по горам... И дом очень красивый, с этим огромным чучелом медведя в углу...

— Чем еще занимался?

— Слепил снеговика, представляешь? Потом ездил за продуктами в Эверетт и набил припасами кладовую. Гулял, прочел два романа, готовил, подавал и прибирал, словом, ухаживал за твоим отцом.

— А сам отец что делал?

— Читал бумаги Д'Амбрицци, но почти не комментировал. Привез с собой целую кучу пластинок и альбомов для эскизов. Все время ставил пластинки и слушал музыку.

Мы не слишком много говорили... держался он дружелюбно, но предпочитал одиночество. Вообще, там было очень здорово. Мы говорили о тебе, о том, чем ты занимаешься. Знаешь, Бен, он поправляется, он молодцом. Вот только о тебе беспокоится. Говорит, ты сам напросился на неприятности, когда полез во внутренние дела Церкви. И еще сказал, что ты не понимаешь Церковь. Я только кивал, пусть себе говорит. Смерть Вэл сильно подкосила его, Бен. Однажды ночью услышал, как он плачет... Вошел в комнату, спросил, в порядке ли он. И знаешь, что он ответил? Что ему снилась Вэл. А потом он проснулся и вспомнил, что ее уже нет в живых. Мне страшно жаль старика, честно тебе говорю.

— Поеду к нему завтра, — сказал я. — После тебя у него жила сиделка, но он ее прогнал. Не хочу, чтобы он сидел там один.

— Хочешь, поедем вместе? На завтра обещали сильный буран.

— Ничего, Персик, все нормально, как-нибудь доберусь сам. Ты должен позаботиться о своей пастве.

— О своей пастве, — пробормотал он. — Бедняги. Не повезло им со мной.

Оставшись в доме один, я никак не мог уснуть. О смерти Инделикато сообщили в телевизионных новостях, но все в контексте ухудшения здоровья Папы, который не появлялся на публике вот уже месяца два. В самом позднем выпуске новостей о Церкви не сказали ничего нового, за исключением того, что архиепископ кардинал Клэммер принял решение остаться в Риме и присутствовать на похоронах Инделикато. Я сидел в Длинной зале, пил уже третий бокал «Лэфройга» со льдом, слушал, как завывает за окнами ветер, как сорванные им крупинки снега барабанят по стеклам.

Я пытался не думать о том, что произошло после убийства Вэл, но это было бесполезно. Я просто не мог думать о чем-то другом. И вот наконец я допил виски, влез в старую дубленку и высокие сапоги и вышел на улицу.

Холодный воздух ворвался в легкие. Прочистил мозги.

Я двинулся к яблоневому саду, где в ночь, подобную этой, кто-то повесил на дереве тело уже мертвого отца Говерно. Давно это было. Шел я той же тропинкой, что и тогда с Санданато, и вскоре оказался у пруда. Лед блестел в лунном свете. По нему бесшумно скользила пара конькобежцев, коньки резали лед, отсвечивая серебром.