Мертвые возвращаются?..

— Минуточку, — произнес Корригэн, и я услышала шелест, глухой удар, а затем, уже вдалеке, собачий лай. — Ага, нашел. Вот что она мне написала: «Дорогой папа, с днем рождения. У меня все нормально. Я нашла работу и хороших друзей. Домой не вернусь, просто хотелось послать тебе привет. Твоя Грейс. P.S. Обо мне не беспокойся, я не какая-то там прости Господи».

Он усмехнулся — коротким, хрипловатым смешком.

— Ну, что вы скажете? А ведь она была права. Я только о том и думал: симпатичная девушка, образования никакого — такой прямая дорога на панель. Но она никогда не стала бы писать, что у нее все хорошо, если бы это было не так. Уж кого-кого, а свою Грейси я знаю.

На открытке стоял штемпель Сиднея. В общем, он бросил все, примчался на ближайший аэродром, сел в почтовый самолет, который летел на восток, и все для того, чтобы на фонарных столбах расклеить самодельные объявления «Кто видел эту девушку?». Никто не позвонил. На следующий год пришла очередная открытка, уже из Новой Зеландии. «Дорогой папа! Пожалуйста, больше не ищи меня. Я вынуждена переехать на новое место, потому что видела твое объявление. У меня все в порядке, так что прекрати гоняться за мной. С приветом, Грейс. P.S. Я живу не в Веллингтоне, просто зашла на местную почту, чтобы отправить открытку. Вот и все».

Загранпаспорта у него не было, он даже толком не знал, где их получают. Грейс через пару недель должно было исполниться восемнадцать, и веллингтонские полицейские вполне резонно указали, что практически бессильны что-либо сделать, если совершеннолетняя девушка не желает возвращаться домой. Затащить ее туда силком они не могут. Из Новой Зеландии он получил еще две открытки — Грейс писала, что обзавелась собакой и гитарой, а затем — в 1996 году — пришла открытка из Сан-Франциско.

— В конце концов она перебралась в Америку. — добавил мой собеседник. — Один Бог ведает, как ей это удалось. Уж такая она у меня — если чего захочет, непременно добьется своего.

В Сан-Франциско Лекси понравилось — она ездила трамваем на работу, а квартиру снимала вместе со скульптором, который учил ее расписывать керамику. Но уже на следующий год она была в Северной Каролине… почему — неизвестно. Четыре открытки оттуда, затем одна — с изображением «Битлз» — из Ливерпуля, потом три из Дублина.

— Ваш день рождения был помечен в ее блокноте, — сказала я. — Она бы и в этом году прислала вам поздравление.

— Да уж наверняка прислала бы, — ответил он.

Где-то вдалеке послышался пронзительный крик — не иначе прокричала какая-то птица. Я представила его сидящим на старой деревянной веранде, а вокруг на сотни миль — ни души, лишь пустыня с ее собственными жестокими правилами.

В трубке воцарилось молчание. Я поймала себя на том, что свободной рукой трогаю подаренное мне Сэмом кольцо. До того как операция «Зеркало» не будет официально объявлена завершенной, чтобы спецов из «крысиного взвода» не хватил коллективный удар, я решила носить его на шее, на золотой цепочке, оставшейся от матери. И вот теперь оно висело у меня на груди, там, где совсем недавно был закреплен микрофон. Даже в холодные дни оно было на ощупь теплее, чем моя кожа.

— И в кого же она выросла? — спросил он. — Какой стала?

Голос его звучал глуше, хрипотца в нем стала еще заметнее.

Он хотел знать. Я представила себе Мэй-Рут — как она дарит родителям жениха комнатный цветок; Лекси Мэдисон — как она хохочет и бросается в Дэниела клубникой, как засовывает в траву портсигар, — и честное слово, не знала, что сказать.

— Она была умна, — ответила я. — Писала диссертацию по литературе. И по-прежнему всегда добивалась своего. Друзья любили ее, а она любила их. Они были счастливы вместе.

Я все равно была в этом убеждена. Как убеждена и сейчас.

— Да, такая она, — рассеянно произнес он. — Моя девочка.

Видимо, он думал о чем-то, чего я никак не могла знать.

Наконец минуту спустя он словно очнулся от грез.

— И все-таки один из них убил ее, я правильно понял?

Как долго он тянул с вопросом!

— Да, так, — ответила я. — Но не нарочно, если, конечно, это вас утешит. Это было не умышленное убийство, ничего подобного. Просто между ними вспыхнула ссора. По чистой случайности у него в руке оказался нож, потому что в тот момент он мыл посуду…

— Она мучилась?

— Нет, — ответила я, — нет, мистер Корригэн. Патологоанатом говорит, что, перед тем как потерять сознание, она чувствовала разве что одышку и сердцебиение, как после долгого бега.

«Она как будто мирно уснула», — почти произнесла я, но тотчас вспомнила сжатые кулаки.

Корригэн долго ничего не говорил в ответ, и я даже решила, что, может, оборвалась связь, или он отошел от телефона — положил трубку, вышел из комнаты и стоит, опершись на перила веранды, жадно вдыхая прохладный вечерний воздух. Народ начал постепенно стекаться после обеденного перерыва: на лестнице раздавался топот, кто-то в коридоре ругался из-за каких-то бумажек, стены сотрясали раскаты громогласного хохота — явно Магер.

«Ну, давайте, говорите же, — так и подмывало меня бросить в трубку, — времени у нас в обрез».

Наконец до меня донесся его вздох.

— Знаете, что мне запомнилось? — произнес он. — Вечер накануне ее побега, когда я последний раз ее видел. Мы сидели на веранде после ужина. Грейси сделала несколько глотков моего пива. Как прекрасна она была в те минуты! Красивее даже, чем мать. И вся такая спокойная. Улыбалась мне. И я еще подумал… в общем, я решил, что она наконец успокоилась. Может, даже положила глаз на кого-то из наших местных парней. У нее был такой вид, словно она в кого-то влюбилась. И я тогда мысленно обратился к покойной жене: «Эх, видела бы ты, Рейчел, какая у нас выросла красавица. У нас с ней все хорошо, можешь не волноваться».

Почему-то от этих его слов я ощутила странное головокружение, словно в голове заплясала кругами мошкара. Фрэнк ничего ему не сказал — не сказал про нашу операцию, не сказал про меня.

— По-своему, так оно и было, мистер Корригэн, — ответила я. — С ней все было хорошо.

— Наверное, — отозвался он. — Она такая…

И снова птичий крик, пронзительный словно сирена, прорезал вечерний воздух и стих вдали.

— Я вот что хочу сказать: по-моему, вы правы. Тот парень вряд ли хотел ее убить. Просто раз что-то написано на роду, рано или поздно оно произойдет. Она словно не была создана для этого мира. И пыталась убежать от него с тех пор, как ей стукнуло десять.

Магер вломился в кабинет, что-то рявкнул в мой адрес, шлепнул себе на стол кусок липкого торта и принялся его поглощать. Я слушала треск помех в трубке и почему-то думала о табунах диких лошадей, что водятся на просторах Америки и Австралии. Свободные, они сами защищают себя от рысей и динго, питаются скудной травой, какую могут найти. Ветер развевает спутанные гривы, солнце играет золотом на боках. Мой детский друг Алан одно лето работал по студенческому обмену на ранчо в Вайоминге и видел, как объезжают лошадей. Он рассказывал мне, что время от времени непременно попадалась такая, что не поддавалась никаким усилиям, — дикая до мозга костей. Такие лошади грызли удила и крушили забор до тех пор, пока сами не истекали кровью, пока не превращали в кровавое месиво ноги и шею. Так они и погибали — пытаясь вырваться на свободу.

В конечном итоге Фрэнк оказался прав: все действительно обошлось. Мы вышли из операции «Зеркало» целыми и невредимыми. По крайней мере никого не упекли за решетку, что, по-моему, и есть то самое «обошлось». Ему на три дня сократили отпуск и закатили выговор в личное дело — официально якобы за то, что выпустил из-под контроля расследование. Впрочем, чему удивляться. После такого скандала спецы из BP не могли не отправить на плаху чью-то голову, и у меня было подозрение, что всех устроила голова Фрэнка. Газеты попытались было поднять хай по поводу жестокости полиции, однако с ними никто не стал объясняться.

Им удалось разжиться лишь снимком Рафа, на котором тот показывает репортеру средний палец. Картинка всплыла в одном таблоиде, причем, чтобы не подавать дурной пример детям, ее специально сделали размытой. Я прошла обязательный курс у психоаналитика, который был до безумия рад новой встрече со мной. Он обнаружил у меня целую кучу симптомов мягкой эмоциональной травмы и сумел при непосредственном содействии с моей стороны чудесным образом добиться полного излечения. В общем, я дождалась момента, когда у меня были вновь развязаны руки, и смогла завершить операцию «Зеркало» так, как считала нужным. Не скажешь ведь психоаналитику следующее: когда я думаю о Лекси Мэдисон, то прежде всего испытываю к ней глубокую благодарность. Зачем лишний раз расстраивать хорошего человека?