Вся жизнь перед глазами

На них были черные гимнастические трико, телесного цвета колготки и ярко-розовые пачки, застывшей пеной вздымавшиеся вокруг бедер и талии. Зал для выступлений — просторный, с тяжелыми бархатными занавесями, размещался в одном из самых старых зданий Бриар-Хилла. В женской раздевалке на треснувшие плитки пола капала из батарей горячая вода.

Дело было весной, но отопление почему-то работало, и девочки в своих плотных трико жутко потели. Даже большие зеркала в раздевалке от жары запотели.

Танцовщицы сбились в кружок и по очереди затягивались, вдыхая тошнотворную сладость тлеющих листьев.

Косяк принесла не Диана — это была не ее идея, но курнуть она не отказалась и стояла вместе с остальными, когда до них донесся негромкий голос мисс Зены, видимо уже некоторое время наблюдавшей за ними из коридора:

— На сцену, би-истро, ви-и, маленьки су-учки, поганки, ви разбили мне сердце!

Разговаривать было некогда. Косяк куда-то исчез, и мисс Зена погнала их в заднюю, закрытую часть сцены, где было темно, висели веревки и канаты, на сложенных стульях валялись старые пуанты, блестки и мишура и висел густой тяжелый запах пыльного бархата.

Аккомпаниатор проиграл вступление, потом остановился, и девочки вышли на освещенную сцену.

На полу мелом были нарисованы круги, и каждая балерина двигалась в собственном пространстве, шурша в тишине пачкой.

Диана запомнила немногое — ощущение плавного полета, мерцающие звездочки перед глазами и какие-то искры, облепившие ее веки и руки. Никогда больше она не улыбалась так радостно и беззаботно. Бросив взгляд в зрительный зал, заполненный родителями и другими родственниками, она стала смотреть на поросший трепещущей под ветром травой бережок.

Танец закончился, и раздались бурные аплодисменты.

Так же громко билось ее сердце.

— Вы танцевали лучше всех! — воскликнула мать, найдя ее в раздевалке. — Какие талантливые девочки!

«Талантливые девочки» старались не смотреть друг на друга.

Судя по всему, мисс Зена не стала жаловаться родителям, но на следующий год ни одна из тех, кого поймали в раздевалке, больше ее студию не посещала. На вопрос матери, почему она бросила танцы, Диана ответила:

— Надоело. Развлечение для малявок.

Но и годы спустя она не могла вспоминать о случившемся без грызущего чувства стыда и горьких сожалений. Занятия балетом — окрики мисс Зены, требовавшей подтянуть зад и держать спину, помогавшей надевать на узкие ступни пуанты, туго затягивая ленточки вокруг щиколоток, — остались в памяти как лучшее время ее жизни, окрашенное худшим позором.

Вся прелесть и очарование танца отныне сливались в ее сознании с иллюзорной красотой нескольких кратких мгновений обманчивого блаженства.

Диана прищурилась, потерла глаза, и мисс Зена исчезла.

По всему двору валялись игрушки Эммы — летающая тарелка, красная тележка, пластмассовый пони на колесиках, купленный на распродаже, когда Эмме было всего три года, — она потом целыми днями с грохотом катала его по всему дому, царапая деревянный пол.

Потом пони бросили в прихожей возле кладовки со старыми куртками и надолго о нем забыли… Громоздкий, с пустыми глазами, он валялся на дороге, мешая проходу, — никому не нужная игрушка в ожидании печальной участи.

Однажды, собираясь отдать в Армию спасения старые велосипеды, родители предложили Эмме вместе с ними отправить и пони, но дочь посмотрела на них таким взглядом, словно вдруг увидела в них худших врагов.

И пони остался дома, хотя переселился на задний двор, где он проводил свои дни, бессмысленно уставившись на стену гаража. Если в его пластмассовой голове и бродили какие-нибудь мысли о живущих в доме людях, в них наверняка не было места нежности и любви. В то утро к его седлу и гриве пристало несколько листиков.

Кусты сирени, буйно разросшиеся рядом с гаражом, стояли с побуревшими и обвисшими соцветиями. Они пышно цвели весь май, распространяя окрест ароматы, напоминающие о похоронах или выпускном бале.

Однажды — шла первая неделя июля — возле магазина дисков «Биг Мама» они наткнулись на Нейта Уитта.

Вокруг на земле валялись какие-то желтые листочки, а он стоял и внимательно изучал диск, который, видимо, только что купил.

— Привет, Нейт.

Он поднял на них глаза и буркнул что-то в ответ.

Они захихикали и прошли мимо, подталкивая друг друга локтями и прикрывая рты ладошками.

У одной из них на щиколотке был надет браслет, позвякивавший при ходьбе, и этот звук напоминал нехитрую мелодию из музыкальной шкатулки.

Посмеиваясь, они добрались до дома, где одна из подруг жила с матерью. Включили на полную мощность радио — молодежная станция передавала песни группы «Нирвана».

Решили найти в телефонной книге номер Нейта Уитта и принялись листать тонкие, из дешевой бумаги листы с набранными мелким шрифтом именами, но там оказалось целых одиннадцать Уиттов, а они понятия не имели, как зовут по имени его отца, если у него вообще был отец. Пальцы у них сразу почернели, а от справочника, когда они вернули его на кофейный столик рядом с телефоном, поднялось облачко пыли.

Девочки пошли в спальню и плюхнулись на кровать, потеснив груду плюшевых зверей и кукол. Это были дорогие игрушки, из тех, что живут дольше, чем длится детство их хозяйки, из тех, с которыми не играют каждый день, не берут с собой на прогулку в парк и не забывают в папиной квартире.

У папы куклу мог сломать его сын, как две капли воды похожий на свою мать и ни чуточки — на сестру. Робкий, особенно с незнакомыми людьми, мальчик, наделенный поразительной способностью в мгновение ока расправляться с куклами, выламывая им руки и ноги и сворачивая головы…

Куклы, в том числе почти натуральный младенец со стеклянными голубыми глазами, и мягкие игрушки посматривали на девочек равнодушно, смирившись с тем, что на них больше не обращают внимания, оставив пылиться без дела. О будущем они предпочитали не думать — да и вряд ли они могли на него рассчитывать. Ни одна нормальная мать не станет держать в тесной квартирке игрушки повзрослевшей дочери.

За окном шумела оживленная улица, раздраженно и нетерпеливо гудели машины.

Прошло всего полдня.

И лето еще не докатилось даже до середины.

Пресный знойный день.

Майские и даже июньские цветы уже засохли и опали, а их девичество все тянулось и тянулось.

— Какого черта мы не остановились и не поговорили с Нейтом? Например, спросили бы что-нибудь насчет диска…

— Потому что мы идиотки.

— И почему же мы идиотки?

Одна из подруг лежала на кровати на спине и вертела на голой ступне кружевную подушку.

Вторая сидела на полу скрестив ноги.

— Потому что это Нейт Уитт.

Пахло цветами. В этом был весь июнь — с удушливой сладостью цветов, их дурманящим ароматом, волнами растекающимся в воздухе, вытесняя гнилую весеннюю сырость.

К июню запах цветов стал привычным. Все вокруг по-прежнему цвело, но ощущение шока утратило остроту, успело сгладиться. В мае распустилась сирень — словно темную пещеру залило ослепительным светом. Кусты источали аромат, не сравнимый по силе ни с одним другим, существующим в природе. От него перехватывало дух, как от кольнувшей в сердце иглы, как от младенческого дыхания или от приколотой к бальному платью чайной розы. Диане в эти дни неизменно вспоминалось, как она, стоя у бабушкиного гроба, вдохнула запах фиалок, зажатых в мертвых напудренных руках.

Сирень распустилась всего месяц назад, но теперь она отцвела, и кусты возле гаража стояли утыканные коричневыми пожухлыми кистями, похожими на увядшие букетики на платьях. На заднем дворе уже во весь рост поднялись пионы в своих слегка растрепанных балетных пачках, а на белый забор, разделявший их сад с соседним, карабкались неугомонные плетистые розы. Каждое растение старалось занять свое место под солнцем и приманить к себе золотистые облачка суетливых пчел, с жужжанием кружащих вокруг.