Детские игры

Пока он шагал к двери, спина у него разболелась так, словно в нее воткнули раскаленную кочергу. Усилием воли он замедлил дыхание, а следовательно, и кровообращение. К такси он приближался медленно, потому что слабеющий ток крови все больше затруднял его движения.

— Я ранен, — сообщил он, падая на заднее сиденье машины и окончательно перекрывая рукой доступ крови к ране.

— Идиот! — вспылил Чиун, отбрасывая руку Римо и засовывая ему под рубаху свою. Другой рукой он сделал жест, приказывающий водителю трогаться с места, и поживее.

В обычной ситуации водитель попросил бы беглецов не впутывать его в свои темные дела, однако он уже набрался ума-разума и предпочел не спорить с Мастером Синанджу.

— Идиот, — повторил Чиун. — Как тебя угораздило вернуться раненым? Как ты посмел это допустить?

— Не знаю. Я употребил простенький прием. А потом вдруг — боль в спине.

— Простенький прием! Боль в спине! Ты что, спал? Что ты делал?

— Я же говорю — я употребил простенький прием. А ранение поверхностное.

— Ладно, спасибо и на этом, — проворчал Чиун, добавив по-корейски, что Римо на редкость неблагодарный тип, раз позволяет каким-то подонкам уничтожить то, что сделал из него Чиун, Рискуя своей жизнью, Римо попросту глумится над высшими ценностями Синанджу.

— Я это запомню, папочка, — проговорил Римо с вымученной улыбкой.

— Имей в виду, речь идет не о жизни какого-то никчемного белого. Я-то надеялся, что отучил тебя от глупой отваги, которой бравирует Запад и из-за которой люди забывают про полезнейшее чувство — страх.

— Ладно, ладно. Хватит брюзжать. Я понятия не имею, откуда в меня выстрелили.

— Неведение еще хуже, чем отвага.

— Я не знаю, как это произошло. — Перейдя на корейский, чтобы его не понял шофер, Римо поведал в подробностях о своих действиях в кабинете Уорнера Пелла и о поведении остальных людей, находившихся там.

— А что там делал ребенок? — спросил Чиун.

— Мальчишка? Кажется, ничего.

— Когда ты выбивал из рук полицейских револьверы, то думал о револьверах. Поэтому они и не причинили тебе вреда.

— Один все-таки причинил.

— Чей?

— Не знаю.

— Значит, выстрел был произведен не из револьвера полицейского. Это совершенно точно. Человек, глядящий на меч, может погибнуть от камня, человек, глядящий на меч и на камень, может погибнуть от дубины. Но тот, кто полностью использует органы чувств, никогда не погибнет от предметов, на которые смотрит.

— Я — Мастер Синанджу. Я полностью использую органы чувств.

— В теле есть орган, именуемый дробилкой.

— Ты имеешь в виду аппендикс?

— Мы называем его дробилкой. Когда-то давно этот орган дробил грубую пищу. Потом человек стал питаться злаками, и этот орган перестал работать. Если бы человеку пришлось теперь съесть рыбу со всей чешуей, он бы поранил себе внутренности, потому что дробилка не работает, хотя она и есть в организме.

— К чему ты клонишь? Я нуждаюсь в твоих байках еще меньше, чем в перитоните.

— Ты всегда нуждался в моих байках, потому что они помогают тебе понять, что к чему.

— Какое отношение имеет мой аппендикс ко всему остальному?

— Ясное ясно и так. Неясное — тем более.

— Ну да, — поморщился Римо. — Рыбья чешуя. В меня вонзилась рыбья чешуя. А я-то думал, что схлопотал в спину пулю! Надеюсь, это не был крючок с червяком?

— Высмеивая меня, ты признаешь, что случившееся выше твоего понимания.

— Скорее, за пределами его.

— Не стоит объяснять загадки вселенной жабе.

— И все-таки попробуй. Если бы мы перешли на английский, ты, наверное, перестал бы говорить загадками.

Боль отпускала Римо по мере того, как рука Чиуна массировала нервные окончания вокруг раны.

— Загадками? Для болвана, сидящего в темноте, самая большая загадка — свеча! Куда девается темнота? Дело тут вовсе не в свече, а в болване.

Чиун умолк, словно воды в рот набрал. Римо принялся его тормошить, и в итоге Чиун сдался.

— Какое из чувств, не нужных тебе в тот момент, было отключено?

— Никакое.

— Ошибаешься. Оно отключилось так незаметно, что ты этого даже не заподозрил.

— Чувство?..

— Ты смотрел на револьверы. А на что ты не смотрел? На то, что не представляло для тебя опасности, верно? А что не представляло для тебя опасности? Неужели ты не знаешь, что не представляло для тебя опасности? Подумай.

Римо пожал плечами.

— Стол не представлял для тебя опасности?

— Абсолютно.

— А стена?

— Ты знаешь, что я всегда наблюдаю за стенами. Входя в комнату, я, подобно тебе, никогда не забываю о стенах.

— Правильно. Но к столу это не относится. Теперь мы оба знаем, что многие стены таят в себе ловушки. А столы — нет. Вот ты и не посмотрел на стол. Что за люди находились в комнате?

— Двое патрульных полицейских, двое детективов, дама по фамилии Кауфперсон и труп. Не хочешь ли ты сказать, что в меня выстрелил труп?

Чиун вздохнул.

— Нам повезло, бесконечно повезло, что ты остался жив. Ты тоже вполне мог стать трупом.

— Кто это сделал? Ну, говори же наконец!

— Я все время говорил об этом и сейчас повторю: то, что ты ничего не заметил, показывает, насколько опасны эти убийцы. Они незаметны. Ты смотришь на них, но не видишь.

— Так кто же это, черт возьми? Кто?!

— Ребенок, — сказал Чиун. — Вспомни всех погибших. Разве в доме, где погиб Кауфманн, не было детей? Были. А где, как не на детской площадке, в присутствии ребятни, был убит еще один свидетель? Если твои незрячие глаза до сих пор не видят очевидного, зададимся вопросом: как были убиты эти люди? Либо с помощью бомбы, которую способен бросить или подложить маленький ребенок, либо с помощью пули, выпущенной из мелкокалиберного оружия. Под каким углом вошли пули в тела жертв? Под подбородок, снизу вверх — только так и может стрелять ребенок. Ребенку нетрудно спрятать маленький пистолет, ребенка охранник в лучшем случае попробует отогнать, но уж никак не станет от него защищаться. Ребенка, в отличие от взрослого, не принимают всерьез. И ты не принял всерьез ребенка, который в тебя выстрелил.

— Ну и ну, — сказал Римо.

Чиун принялся рассматривать чикагские улицы, по которым несся автомобиль.

— Ну и ну… — повторил Римо.

— Смешно вы лепечете, ребята, — обратился к ним водитель такси. — По-китайски, что ли?

— Нет, — откликнулся Чиун. — Это такой язык.

— Какой язык?

— Такой, — сказал Чиун.

— Японский?

— Нет. Японский есть японский, а язык есть язык.

Вывод напрашивался сам собой: все белые — тупицы, подобно китайцам или африканцам. Или южным корейцам, как, впрочем, и северным, живущим в Пхеньяне. Глупцы! Только в Синанджу умеют видеть подлинный свет истины — исключая, естественно, безмозглых рыбаков, дровосеков и прочую деревенщину, находящуюся на иждивении у Мастеров Синанджу.

Действуя методом исключения, Чиун пришел к выводу, что весь мир делится на Мастеров Синанджу — единственных, кто чего-то стоит, — и всех остальных людей, совершенно никчемных.

Однако даже не все Мастера совершенны. В эпоху правления династии Тан был, например, Мастер, который предался обжорству и лени, предпочитая, чтобы работу выполняли за него другие. Впрочем, рассказам о предках не всегда можно верить, потому что дядюшки и тетушки имеют склонность живописать достижения родни с некоторыми отступлениями от истины.

Даже предшественник Чиуна, его учитель, был не без греха.

В конце концов Чиуна посетила печальная мысль: в мире существует только один человек, чьи знания, мудрость и сила по-настоящему достойны восхищения.

Но как этому человеку предупредить своего ученика, Римо, что он может оказаться беззащитным?

Глава 5

Пуля вошла неглубоко. В маленьком номере мотеля в пригороде Чикаго Чиун с помощью Римо извлекал ее. Длинные ногти погрузились в рану. Римо то напрягал, то расслаблял мышцы, лежа лицом на свежевыстиранном белом полотенце, хранившем запах стирального порошка. Ковер на полу тоже был вычищен сильно пахнущим раствором. Дыхание Римо было медленным, методичным — так повышался болевой порог. В полузабытьи Римо вспоминал времена, когда служил простым полицейским в Нью-Джерси, расхаживая с пистолетом на боку, поглощая огромное количество гамбургеров и приторной кока-колы. Это было задолго до того, как, по замыслу доктора Смита, началась его новая жизнь.