Фонарщик

Выкарабкавшись из этих мыслей, он спохватился, что все смотрят на него в ожидании, и строго сдвинул брови.

— Соберите тело и верните в могилу, — резко сказал он. — Нужно прочесать местность в поисках дополнительных улик.

И пока остальные пытались приладить голову полковника к туловищу, он отвернулся и, глядя в клубившийся туман, почувствовал в воздухе огромное напряжение, услышал звук дребезжащего металла и невероятно тяжелое дыхание, все громче, ближе. Он застыл, недоумевая: неужели убийца вернулся специально для того, чтобы вырвать его отсюда? Остальные тоже замерли с фрагментами тела в руках. Дрозды взмыли вверх. И вдруг, испуская мощные клубы пара и дыма, как после взрыва, из тумана вынырнул и прогремел вдоль насыпи красно-черный паровоз Эдинбургско-Лейтской железной дороги, таща за собой вереницу вагонов первого класса, из окон которых в жуткую картину сквозь туман всматривались дамы из общества, направляющиеся в Ньюхэвн на приморский пикник.

Глава 6

У золотого огня камина Макнайт осмотрел Библию и провел пальцами по зазубренным остаткам выдранной страницы, все еще торчавшим из переплета.

— Интересно, — выдохнул он, а когда поднял голову, его изумрудные глаза сверкали. — Вы говорите — звук, похожий на хлопок? Словно демон взмахнул крылами?

Канэван закинул ногу на ногу.

— Это были, конечно, летучие мыши.

— Но летучие мыши не выдирают страниц из Библии.

— Не выдирают.

— И вы не заметили следов человеческого вторжения? Ворота были заперты?

— Заперты.

— И шипы на заборе целы?

— Целы.

— Тогда, чтобы вырвать страницу из книги и убежать, не оставив никаких следов, человек должен быть неестественно — я бы даже сказал, сверхъестественно — ловким.

— Туман был неестественно — я бы даже сказал, сверхъестественно — густым. Он без труда мог спрятаться за каким-нибудь надгробием и спокойно уйти.

Макнайт хмыкнул.

— Затем назначение самой страницы, — сказал он, так как все подробности эксгумации тела полковника Маннока и сведения о содержимом глазницы уже проникли в городские газеты, — Как вы объясняете эту маленькую тайну?

— Ее могли выдрать из любой Библии.

— Разумеется, — улыбнулся Макнайт и посмотрел на книгу, как будто отсутствующая страница была на месте. — Он был человекоубийца от начала, — процитировал он, весело посмотрев на друга. — Вы помните это место в переводе короля Якова?

— Он был человекоубийца от начала, — ответил Канэван.

— А в Реймсском?

— Точно так же. У короля Якова, Дуэ, в редакции Чаллопера [15]— во всех переводах этот стих звучит одинаково. И то, что страница из перевода Дуэ, никак не доказывает ее принадлежности именно к вашей Библии.

— Верно, но делает чуть выше и без того уже довольно высокий холмик совпадений, вам не кажется? — И поскольку ирландец молчал, продолжил: — Ну же, неужели этот адвокат дьявола, который сидит в вас, так не хочет признать чудо?

— Меня тревожит не чудо, — сказал Канэван, — а тот факт, что вы, похоже, жаждете личного приглашения.

— Приглашение уже поступило, — уточнил Макнайт, почти не скрывая удовольствия. — И речь теперь идет о том, чтобы правильно составить положительный ответ.

Канэван усмехнулся. Необычность этого их спора и то, что он почему-то вдруг очутился в роли скептика, не казались ему таким уж ненормальным, ибо они часто бросались в крайности, обозначая таким образом рамки дискуссии и прокладывая кратчайший путь к истине. Тревожило его то, что, возвращаясь этим утром домой из Драмгейта, он впервые за многие месяцы не встретил Макнайта, а проходя мимо его покосившегося маленького домика, который, казалось, пришвартовался к земле при помощи паутины плюща и, как и его владелец, был постоянно окутан клубящимся туманом, заметил густую струю дыма, вырывавшуюся из каминной трубы; это профессор-то, который подбрасывал поленья в печь с такой же бережливостью, с какой клал и говядину в рот. И хотя Канэван вообще-то собирался извиниться за пострадавшую Библию и обсудить случившееся, он прошел мимо, убежденный, что его друг не болен, нет, хуже — просто украл день у университетского семестра, чтобы поломать голову над тем, что его заинтересовало, — загадкой убийства профессора Смитона.

Канэван понимал, что как лектор Макнайт стал рассеянным, раздражительным, что стремительная деградация профессора как преподавателя лишь усугубляла его и без того весьма шаткое финансовое положение. Пока профессора ожидали получения ежегодных окладов, студенты сами платили им в начале каждого семестра. Это означало, что соревнование в популярности выигрывал самый кроткий и покладистый, то есть тот, кто консультировал строго по часам и сразу же мчался домой. Наградой холерикам служили немногочисленные, съедаемые рефлексией студенты, а несобранные лекторы вроде профессора астрономии Пьяцци Смита, который испытывал непомерное восхищение великой пирамидой Хеопса, все нагляднее подвергались остракизму, и дирекция раньше времени отправляла их на пенсию.

Но если Макнайт и думал о будущем, если все осознавал, то ничем не дал этого понять. Из кожаного мешочка он извлек субстанцию, оказавшуюся самым обычным крепким табаком, и ловко набил им трубку. Нагнулся к огню зажечь спичку и фыркнул, обжегши пальцы. Прикурил от лучины и, обнаруживая ранее скрываемые навыки, выпустил безупречное кольцо дыма. И все это с таким электрическим огнем в глазах, что Канэван — правда, тщетно — пытался угадать, сочтет ли Бог грядущее несчастье приемлемой платой за подъем жизненных сил у этого достойного человека.

— Давайте проанализируем предысторию, — продолжил Макнайт. — Начнем со смотрителя маяка.

— Смотрителя маяка? — Канэван нахмурился.

— Вы должны были слышать об этом. — Макнайт откинулся в кресле. — Примерно за месяц до нынешних зверств совершенно диким образом был убит смотритель маяка в отставке, прогуливавшийся со своей собакой.

— Помню. Но я не знал, кем он был.

— Я навел справки, — признался профессор. — Сходство с двумя последними случаями, поверьте мне, более чем разительное.

— И вы утверждаете, что все это дело рук одного и того же убийцы?

— Я ничего не утверждаю. Я наблюдаю, анализирую и пытаюсь предотвратить дальнейшие трагедии.

— Мне кажется, — сказал Канэван, — это дело полиции.

— Полиция, какой бы расчудесной она ни была, иногда нуждается в помощи, вы не находите?

— В чем она точно не нуждается, так это в людях, которые суют нос в ее дела.

— Я не собираюсь никуда совать нос. Полиция может прекрасно работать ногами. Расследование, которое я предлагаю провести нам вместе, будет идти в другой плоскости, что не менее трудновыполнимо. В плоскости логической и духовной дедукции.

— Вот как? — хмыкнул Канэван. — А что дает нам основание считать, что мы справимся?

— Талант. Призвание. — Макнайт выдохнул душистое облако дыма. — В моем случае интерес к глубоко залегающим пластам, который, боюсь, до сих пор самым преступным образом пропадал втуне. В вашем случае, если предположить, что вы решите ко мне присоединиться, порабощающее пристрастие к добру.

Канэвану стало интересно, он засопел, но не выдал себя, ибо одним из условий игры была неуступчивость.

— Позвольте мне сперва узнать поподробнее об этом предполагаемом сходстве, — сказал он со странным чувством, что когда-нибудь об этом пожалеет.

Ответ у Макнайта был готов.

— Трое, — отозвался он. — Все старше шестидесяти. С двумя расправились с нечеловеческой силой. Третьего выкопали из земли, судя по всему, с такой же силой — и, конечно же, единственная причина, по которой полковник Маннок не был убит, заключается в том несколько неудобном факте, что он уже умер. Нет явного мотива. После нанесения страшных увечий тела не трогали. Не пытались спрятать или перенести куда-нибудь, где их сложнее было бы обнаружить. Если полиция ничего не скрывает, а у меня нет оснований так считать, следователи должны быть вне себя.