Чеченская марионетка, или Продажные твари

углую кожу, в быстро пульсирующую голубую жилку…

Вадим рванулся вперед, но его крепко схватили сзади за плечи чьи-то железные руки.

– Не дергайся, – посоветовал Ахмеджанов, – ты рыпнешься, у Максуда рука дрогнет. Он нервный, в русской тюрьме сидел.

– Послушай, Аслан, – глухо произнес доктор, мы говорили с тобой, как мужчины. А теперь ты ведешь себя, как шакал. Зачем ты мучаешь девочку? Чтобы сделать мне больно? Я скажу тебе что угодно, лишь бы ты ее отпустил. Но это уже будет ложью, так как правду я тебе сказал. Всю правду. Зачем тебе ложь?

– Оставь ее, Максуд, – почти прошипел Ахмеджанов, – если ты, доктор, еще раз назовешь меня шакалом, я убью тебя. Но сначала я убью ее-у тебя на глазах. Я хочу тебе показать, чего ты сейчас стоишь. Думаешь, ты такой смелый и сильный? Нет, ты слабый, доктор, подумай, какой ты сейчас слабый.

От прикосновения к коже холодной стали, от ощущения грубой потной лапы, вцепившейся в волосы, Машу почему-то затошнило. Закружилась голова. «Грохнуться бы сейчас в обморок, как тогда, с Ивановым… На какое-то время все чувства исчезнут, словно все опять происходит не со мной, а с бедной несчастной девочкой. А я просто наблюдаю со стороны. Да, хорошо бы сейчас потерять сознание… Вот, значит, кто меня убьет, – она осторожно скосила глаза на бритоголового громилу. – Господи, от моей смерти воняет чем-то кисло-соленым, грязными носками, козлиным потом. Бедный Вадим, у него в лице ни кровинки, у него глаза застыли. Я никогда не видела у него таких глаз. Бедные мои родители, хорошо, что они никогда не узнают, как именно я умерла. Это вонючее чудовище перережет мне горло, кровь хлынет, я не смогу дышать…»

Через миг после того, как слонопотам отпустил Машу, ослабла и железная хватка, сдерживавшая Вадима. Его держал второй телохранитель Ахмеджанова, длинный, тощий, как скелет, с вечно спутанной бородой, в которой белели хлебные крошки. Вадим редко видел этого человека, даже не знал, как его зовут.

Передернув плечами, стряхнув все еще лежавшие на них руки тощего телохранителя, Вадим бросился к Маше.

– Меня сейчас вырвет, – произнесла она, судорожно сглотнув.

– Выведи их, Максуд. Потом посадишь в сарай, свяжешь ноги обоим и поставишь кого-нибудь у двери, – распорядился Ахмеджанов. – Если над горами появится хотя бы тень вертолета, если хоть один спецназовец войдет в это село или в любое другое поблизости, я вас расстреляю, – бросил он доктору и Маше по-русски, не глядя на них.

На воздухе Маше стало немного лучше, но тошнота не прошла. Чтобы не упасть, она встала на колени, наклонилась лицом к траве, и ее вырвало. Огромных сил стоило сорвать руками в наручниках чистый лист лопуха и вытереть рот. После этого возникло ощущение какой-то звенящей пустоты и легкости. Ноги не слушались, словно чужие.

– Вставай, русская сука! – прорычал Максуд.

Голос у него оказался странно высоким для такого громилы – тоненький фальцет, даже с привизгом.

Превозмогая дрожь в коленках и слабость, Маша встала на ноги, но тут же