Гребень Клеопатры

«Я вижу рыжие блики в твоих волосах. А моя лодка привязана выше по берегу. Если ты отважишься отправиться в плавание с незнакомцем, я отвезу тебя на остров и буду играть тебе на флейте до самого рассвета».

Конечно, она согласилась. Теперь Мари не хотелось вспоминать детали того вечера. Да и помнила она немного, разве что слова кельтской молитвы, которые декламировал Дэвид:

«Я дар богов. Я бедняк. Я повелитель ночи. Я сын Бога, ищущий его дары».

«Мэрроу», — прошептал он, и объяснил: так ирландцы называют русалку, которая способна выходить из воды на берег. «Я повелитель ночи». Она потеряла на тех скалах то, чего не могла вернуть, да, наверное, и не хотела.

На следующий день Мари не поехала домой в Швецию. Она собрала вещи, заплатила миссис Реймс и перебралась в маленькую квартирку Дэвида на окраине города. Потом позвонила родным и сообщила, что остается в Ирландии. Отец ответил ей молчанием, мама промолвила: «Вот как…», брат промычал «угу», сестра бросила, что никогда не согласилась бы жить в таком ужасном климате. Кто-то из друзей посоветовал ей благодарить судьбу и получать от жизни удовольствие. Наверное, это была Анна. А может, Фредерик.

Постепенно она больше узнала о Дэвиде Коннолли. Несколько поколений его семьи занимались рыболовством, и он, как потомственный рыбак, верил в приметы. Ласточки собираются в стаи — плохой знак. Тени на воде — к несчастью. Он верил, что погоду определяют таинственные процессы в морских глубинах. И хотя сам над собой посмеивался, Мари быстро поняла: Дэвид очень суеверен и относится к морю как к некоему божеству, неподвластному воле людей. Он давно порвал с семьей и посвятил себя искусству. Жил на гонорары за выступления, но большую часть времени посвящал своим картинам и скульптурам, мечтая в один прекрасный день прославиться на всю Ирландию. Дэвид не уставал повторять, что это лишь вопрос времени, ведь всех великих художников поначалу не признавали.

Спустя несколько месяцев они узнали, что сдается в аренду помещение яхт-клуба. Сбережений Мари не хватило бы на жизнь, даже если бы они питались одной любовью, и ей пришло в голову открыть ресторан. Готовил Дэвид просто фантастически. Она решила заняться бухгалтерий и всем остальным. Самое главное — это принесет им деньги, чтобы жить вместе, а Дэвид сможет творить. «Самоуничижение, жертвенность», — скажете вы, но для Мари это было ценой счастья, и она готова была ее заплатить. А холодная и неприветливая Швеция казалось ей черной дырой, способной поглотить ее по возвращении.

Дэвиду идея понравилась, что случалось редко. Он забывал о логике и думал только о чувствах, и Мари подчас требовалось немало усилий, чтобы успокоить его и найти компромисс. Безумно влюбленная, она была готова на все. Они арендовали помещение и спустя пару месяцев открыли ресторан «Русалка». Дэвид сказал, что назвал заведение в честь нее — скандинавской русалки, вышедшей на ирландский берег. Подавали там любимые Дэвидом рыбные блюда: например, мидии с шафраном и кориандром, а еще пироги со сливами.

Мари снова посмотрела на скульптуру. Обвела взглядом контуры, посмотрела вниз, где стояла урна — тоже работы Дэвида. И в этот момент ощутила его присутствие.

Дэвид присел на диван и закрыл ей руками глаза. Мари испугалась, но потом услышала его смех и тоже рассмеялась. Он убрал руки, и она повернулась к нему. Спутанные волосы, веснушки пылают на бледном лице.

— Извини, я не мог прийти раньше, — сказал он, запуская пальцы в ее волосы.

Мари зажмурилась и прошептала:

— Это неважно, главное — ты здесь, — и зарылась в его объятия.

Дэвид спросил, как прошел день, и она наконец смогла рассказать ему о необычной просьбе Эльсы. Он выслушал ее внимательно.

— Что ты скажешь, Дэвид? Можем ли мы убить человека?

Он недоуменно посмотрел на нее.

— Уже то, что ты спрашиваешь меня об этом, означает «да». Люди редко спрашивают, хорошо это или плохо — убить человека, Мари. Они просто делают это.

— Знаю, Дэвид, ты всегда так говорил. Но я не уверена, что способна на это. Да, мое детство было не из легких, хотя бывает и хуже. У меня все-таки была еда, одежда, крыша над головой и немного любви по воскресеньям. Я выросла с жестоким отцом, слабой матерью, одаренным братом и неординарной сестрой. Потом я встретила тебя и была счастлива. Я всегда считала себя порядочным человеком. Я люблю своих друзей. Выполняю свой долг перед обществом. Неужели я смогу участвовать в отравлении пожилого человека?

— Ты же знаешь, что он не оставит Эльсу в покое. Насилие — это как наркотик. А если его подавлять, оно неизбежно вырвется наружу. Это напоминает мне рыбные консервы, которые вы в Швеции так любите, — с тухлой селедкой. Жадность, злоба… у всех есть эти чувства. Мы подавляем их, закатываем в консервные банки… Но стоит откупорить такую банку, как содержимое начнет портиться, издавая ужасную вонь. Ты хочешь помочь старой женщине избавиться от страданий?

— Я ненавижу селедку, Дэвид. Мне нравятся твои мидии. И твоя жареная рыба с картошкой.

— Мне кажется, ты живешь в каком-то другом мире, Мари.

— Я живу в твоем мире, Дэвид.

Он обнял ее, и она вздрогнула.

— Если ты живешь в моем мире, Мари, то ты спасена. Здесь все возможно. Ты не забыла, что я рассказывал тебе о полетах?

Она попыталась вырваться из его объятий, но он только крепче сжимал ее плечи. Мари опустила взгляд на его руки, и внезапно ей вспомнился Юхан, ее бывший начальник с руками-змеями, и галлюцинации, кончившиеся тем, что она вонзила ножницы ему в руку. Она посмотрела на Дэвида.

— Нет, не забыла. Я никогда не забуду того, что ты рассказал мне, Дэвид.

Глава восьмая

Анна сидела с Фандитой на кухне и пила пиво. Она собиралась поразмыслить о проблемах Эльсы, даже подумывала сходить к Карлстенам под предлогом, что ей не хватает яиц для пирога, чтобы осмотреть дом изнутри. Но планы резко поменялись. Стоило Анне достать бутылку вина, как в дверь позвонили. Открыв, она с удивлением увидела на крыльце свою дочь Фандиту. Они давно не виделись, и Анна даже испугалась, не случилось ли чего, но по равнодушному выражению лица дочери поняла — ее опасения беспочвенны. Анна сообразила, что держит в руках открытую бутылку вина, и смутилась.

— Фандита, ты? Какой сюрприз! Входи же! Я как раз собиралась… выпить. Составишь мне компанию, если захочешь, конечно. У меня…

— Я уже поела. А ты пей. Мне следовало позвонить, но я случайно оказалась поблизости и решила зайти. Ты одна?

Фандита взяла вешалку и аккуратно повесила пальто. Анна обрадовалась этой передышке и тому, что дочь не видит ее лица. Она всегда чувствовали, что они с Фандитой — чужие друг другу, и это причиняло ей боль. Анна давно заметила, что дочь старается как можно меньше походить на нее.

Когда Фандита была еще совсем маленькой девочкой, Анне нравилось смешивать краски и малевать всякие каракули, а малышка сердито морщила лоб и убирала за ними обеими. Когда Анна пекла пироги, дочка отказывалась облизывать ложку, потому что ей не нравилось сырое тесто. Анна с наслаждением купалась в море голышом, а Фандита переодевалась под полотенцем и кричала, чтобы мама прикрылась. Анна просто не знала, что с ней делать. Фандита не выносила нежностей, уклонялась от «противных» поцелуев и объятий матери. Наконец до Анны дошло: ее дочь выше всего ценит самоконтроль и пристойное поведение — качества, которыми сама Анна не обладала.

Фандита даже поменяла себе имя. Анна и Грег, познакомившись в Израиле, отправились путешествовать и провели пару недель на Мальдивах — в тогда еще нетронутом цивилизацией раю. Они жили на девственных пляжах, плавали на острова, и там услышали легенду о Фандите, дочери султана. Она влюбилась в португальского моряка, которого вынесло на берег моря, но юноша умер у нее на руках. Легенда гласила, что с тех пор раз в год в полнолуние Фандита появляется на пляже и зовет своего возлюбленного. Грег тут же решил, что они назовут так дочь. Фандита же возненавидела свое имя с самого начала.