Путешествие с дикими гусями (СИ)

- Ты что, никогда не слыхал о Евросоюзе? – прошипела Ася. – Тут нет границ. Точнее, они открыты. Мы так хоть до Италии можем доехать, хоть до Франции.

- До Франции? – мечтательно протянул я. – Это там, где Париж и Эйфелева башня?

- Это там, где кардинал Ришелье и Миледи, - скривила мордочку Ася. – А теперь ты отвяжешься со своими дурацкими вопросами?

И я отвязался.

Когда совсем стемнело, и по пути все чаще стали попадаться указатели со словом «Warsawa», Ян свернул с шоссе. Мы подрулили к небольшому зданию с табличкой «Hotel», при виде которой у меня противно затянуло под ложечкой. Если честно, в тот момент я бы обрадовался, если бы Ян объявил мне, что меня оставят ночевать в холодной машине. Но меня и Асю уложили вдвоем на постели в крошечном номере, где помещались только еще одна кровать – двуспальная, узкий шкаф-пенал и дверь в ванную типа спичечный коробок. Сначала мы попробовали расположиться валетом, но девочка заявила, что у меня воняют ноги. Я был только счастлив улечься головой на подушку – она оказалась у нас одна. Спать, не сговариваясь, решили в одежде. Не по причине холода, как на «детской» квартире. Просто стремно как-то – с девочкой под одним одеялом, когда тебе уже двенадцать. Да и перед Яном щеголять в белье лишний раз не хотелось.

Зато Ян не стеснялся никого и ничего. Завалился в койку с Евой в чем мама родила, и, не успел погаснуть свет, до нас донеслись пыхтение, стоны и равномерный скрип пружин. Хорошо хоть темнота скрывала детали происходящего и мои щеки – странно, что они не горели, как две раскаленные лампочки. Не знаю, что вызывало у меня больший стыд – то, что Ян проделывает в метре от меня, или то, что все это слышит Ася. А может, мысли о той, другой ночи в гостинице, когда я был на месте Евы?

Когда все наконец закончилось со стонами и хрипами, пружины скрипнули в последний раз, и тьму разогнал огонек сигареты. Ян сидел на краю постели и курил. Его глаза смотрели прямо на меня, а я – от шока или с дуру – забыл притвориться спящим.

- Чего пялишься? – осведомился он, и температура у меня подскочила сразу на пяток градусов. – Новому чему хочешь научиться? Так ноги раздвигать особого искусства не нужно.

Сухой хриплый смех смешался с клубами дыма, красновато подсвеченными сигаретой. За спиной влажно всхлипнуло, и я почувствовал, как Асин нос уткнулся мне в затылок. Только тогда до меня дошло, что она восприняла слова Яна, как обращенные к себе.

Преступление. Дания

Весь вечер лил дождь – хлесткий и безжалостный, будто поставивший себе целью затопить тротуары и смыть с них мусор, поломанные ветром ветки и редких прохожих, сдуру высунувших нос на улицу в такую непогоду. Аборигены, запакованные в водонепроницаемые штаны-куртки и резиновые сапоги, расползались по автобусам или рассекали лужи на кренящихся под ударами шторма велосипедах. Я шел, засунув руки в карманы, а голову – в поднятый воротник, но казалось – плыл против течения. В кедах давно хлюпало, под курткой тоже. Я так заколел, что льющаяся на меня вода уже казалась теплее собственных рук. Несколько раз прятался в каких-то подворотнях, но не уляжешься же там на ночлег?

Наконец я наткнулся на здание в ремонтных лесах, частично затянутое брезентом. Долго тыкался в потемках, прежде чем нашел пустой оконный проем и заполз внутрь. Слабый свет фонарей, пробивавшийся через щели в брезенте, обрисовывал голый бетон, цементную крошку и битый кирпич. Спотыкаясь, я добрался до стены и свернулся калачиком. На меня больше не текло, но ощущения были, как у мытого салата, засунутого в холодильник – лежишь себе вялый и мокрый и ждешь, когда тебя съедят. Я нащупал сползшего на пузо Достоевского, подозрительно мягкого и бесформенного. Когда негнущиеся пальцы наконец выудили книгу из плена липнущей ко всему одежды, она напоминала разваренную вермишель. Блин, лучше бы я в библиотеке ее оставил! Как теперь узнать, что случилось, когда Раскольников пришел в полицию на допрос?

Полночи я промучился, пытаясь согреться или заснуть. И очень удивился, когда по закрытым векам ударил свет, а совсем рядом зазвучали бодрые мужские голоса. Открыл глаза и тут же болезненно сощурился: их будто песком засыпали, а потом еще и склеили. В уголках скопилась мерзкая слизь - или туда затекли сопли? Вон они, висят до самого подбородка. В горло будто туалетный ершик засунули, да еще и повозили как следует туда-сюда, так что до самой груди достало. Я попытался встать – надо было убираться со стройки, пока меня не спалили. Но как только приподнялся, стены поехали влево, ноги вправо, и я чуть не клюнул носом кирпич. Чо за хрень?

Голоса приближались, пришлось собрать ноги-руки и спринтануть на четвереньках. Вывалился наружу через другое окно, чуток отдышался, проморгался и поплелся по улице, щурясь от слишком яркого света. Вроде и солнца не было, а глаза ломило. Стоило пойти чуть побыстрее, и грудь сжалась от недостатка воздуха – будто из него выкачали весь кислород. Это странное состояние имело только одно преимущество – мне совершенно не хотелось есть. Хотелось только где-нибудь прилечь, все равно где.

В итоге я приткнулся на ступеньках у какого-то подъезда и прижался виском к холодному камню. Прикосновение приятно освежило. Если вчера я мерз, то теперь чувствовал себя раскаленной батареей: положишь на такую носки – вспыхнут факелами. С меня лил пот, пропитывая изнутри так и не просохшие тряпки. Невыносимо хотелось скинуть с себя все прямо тут, у чужой двери. Но пришлось удовольствоваться тем, что расстегнул куртку: сил стянуть свитер через голову не хватило. Наверное, я задремал, потому что разбудил меня толчок в спину. Какой-то хмурый тип пытался выйти из подъезда, а я развалился на дороге. Встав по стеночке, я поспешил убраться прочь, хотя «поспешил» - это сильно сказано. Двигался скорее в стиле «Еле-еле, во всю прыть, тихими шагами, волк старался переплыть миску с пирогами».

Не знаю, как, но меня снова вынесло на улицу с магазинами. Озабоченные покупкой рождественских подарков граждане мельтешили вокруг, от них рябило в и так болевших глазах, и шла кругом голова. Взгляд запнулся о приятно-зеленую вывеску: «Apotek». Какая-то еще не спекшаяся в яичницу часть мозга направила мои ноги в ту сторону. «Лекарства. Да, неплохо бы раздобыть что-нибудь от этой гребаной простуды. Еще одна такая ночка, и меня тепленьким можно будет с пола соскребать. А может, и холодненьким...». Соображалки у меня еще хватило, чтобы допетрить, что на таблетки нужны деньги. И что не стоит грабить аптеку среди бела дня.

Поэтому я поковылял в ближайший магазин. Оказалось, там продавали мужскую одежду, но внутри топтались, в основном, тетки. «Ну да, рождество! - Вспомнил я с трудом. – Выбираем галстуки-рубашки для папы-сына-брата». Взгляд уперся в необъятную корму бегемотихи, копавшейся в выставленных на распродажу штанах. Крошечная белая сумочка стояла на полу рядом с сапогами-валенками, из которых выпирали, как подошедшее тесто, жирные икры.

«Сумочка-кошелек-бабло», - замкнулась в мозгу простейшая цепь. Недолго думая, я цапнул кожаную ручку и рванул к выходу. Точнее, рванул я в своих мыслях. А в реальности – пошатался в стиле обдолбанного и поддатого трехногого кролика. И, конечно, наткнулся на офигевшего от моей наглости продавца. Парень в галстуке с мигающей булавкой-елочкой ухватил меня за руку, а сзади налетела визжащая бегемотиха. Ее масса чуть не смела нас обоих на пол – хорошо, удачно подвернулся штатив с пиджаками. Что было дальше – помню плохо. Большей частью я висел на пиджаках. Бегемотиха визжала нон-стоп, как воздушная сирена. Продавец с елочкой то чего-то от меня допытывался, то куда-то звонил.Наконец в стеклянные двери вошли два копа.

Завидев черные униформы, я попытался отлепиться от штатива. Пара шагов – и теперь я висел на руках полицейских. Они тоже чего-то трындели, светили мне в глаза – суки из гестапо! Потом захватили горсть печенья с прилавка и, хрумкая и дыша корицей, потащили меня к машине. Я упирался – почему-то казалось, что там меня уже поджидает Ян. Но в машине никого не оказалось, если не считать сидящего на заднем сиденье плюшевого слона, перевязанного золотистым бантом. В его компании я и отправился в участок.