Тайна апостола Иакова

Клара не умеет ходить вокруг да около. Она привыкла спрашивать или утверждать, как на очной ставке. Вот и теперь она задала прямой вопрос, и Адриан пытается парировать:

— А кто дал тебе право подслушивать чужие разговоры?

— Это ведь и мой дом тоже, если ты помнишь, — отвечает Клара, указывая на входную дверь позади них.

— Да нет, ничего такого… ничего важного, — бормочет Адриан. — Всякие глупости вроде «ты так на нее посмотрел, что мне это не понравилось», ну и все такое, ты же знаешь… С вами, девушками, вечные проблемы; иногда просто никаких сил нет вас терпеть.

— Ну ладно, если так. Пойду за сигаретами, — говорит ему Клара, на прощание по-дружески целуя его в щеку; этим поцелуем она как бы ставит точку в диалоге, который, как ей кажется, исчерпал себя.

— До скорого, — отвечает Адриан, не двигаясь с места.

Прежде чем завернуть за угол и направиться в бар «Асуль», где собирается купить две пачки сигарет, Клара останавливается, чтобы посмотреть, не остановился ли все-таки Адриан у дверей ее дома.

Но в это время кто-то говорит ей «привет». Она оборачивается и видит Аншос Вилаведру, докторшу из университетской клиники. Аншос машет ей рукой в знак приветствия и улыбается из-под красного зонтика.

Ответив на приветствие приятельницы, Клара вновь оборачивается и обнаруживает, что Адриан наблюдает за ней с того самого места, где она его оставила. Она машет ему рукой, заворачивает за угол и делает последние шаги, позволяющие ей наконец погрузиться в теплую и влажную атмосферу заведения, в котором, по общему мнению, варят лучший кофе в городе. Бар «Асуль».

5

Компостела, суббота, 1 марта 2008 г., 14:15

В этот предобеденный час посетителей в пабе немного. Возможно, виной тому непогода. Да, скорее всего, дождь многим изменил привычные планы. Ведь любитель пива — человек устойчивых привычек, верный, как влюбленный. Он знает, что объект его страсти разъедает ему внутренности, разрушает печень, лишает его разума и воли; тем не менее он полагает, что способен властвовать над своей возлюбленной. В те славные дни, когда ему кажется, что он достиг этого, влюбленный ощущает себя Богом, созерцающим самое прекрасное из своих созданий. О, пиво!

Однако все не так просто. Пиво, особенно золотистое, притупляет чувства любителя сего пенного напитка. Всякий раз, когда он пьет его, наслаждаясь горьковатым вкусом, у него резко взлетает вверх уровень самооценки. Он испытывает мимолетное ощущение величия, упоительное состояние легкого золотистого опьянения, подобного пылкому взгляду обольстительной светловолосой женщины. И только льющаяся с неба вода способна разлучить их, создав между ними непреодолимую пропасть. Это логическое построение, возможно, не более чем пустая выдумка, но никто не будет отрицать, что в нем что-то есть. Итак, сегодня идет дождь, и в баре Moore’sпочти нет завсегдатаев. А жаль. Сегодня здесь лишь комиссар и профессор медицины.

Всякий раз, когда комиссар встречается с доктором Сомосой, на него наплывают воспоминания; особенно когда тот говорит с ним о женщинах. Вот и сегодня то же. Он испытывает тоску по самому себе, по тому мужчине, каким мог бы быть и каким уже никогда не станет.

Заметив, что комиссар загрустил, Сомоса по-приятельски похлопывает его по спине.

— Ну, дружище, не унывай! — говорит он, проявляя обычно не свойственную ему фамильярность. Делается это исключительно для того, чтобы подчеркнуть доверительный стиль общения с комиссаром полиции, о котором сорок лет назад ему можно было только мечтать. В конце концов, сорок — это всего лишь два раза по двадцать, а двадцать лет — это ничто, как утверждает популярное танго, такое бесхитростное, но внушающее напрасные надежды.

Теперь в грустное настроение погружается Сомоса. Это случается с ним особенно часто в конце зимы, особенно если учесть, что в этих краях она длится большую часть года. Когда профессор похлопывал Андреса Салорио по спине, он вдруг отчетливо осознал, что в душе он такой же, каким был сорок лет назад, что это время бежит и становится короче, а он, Сомоса, остается прежним. Мысль об этом вызывает в его душе определенный дискомфорт, который некоторые называют меланхолией — той самой черной меланхолией, которая заставляет человека задаваться вопросом: а что он все-таки делает в этой жизни? И которая дает ответ, ведущий на ветку яблони или в реку.

В то время как доктор пытается сопротивляться нахлынувшему вдруг чувству тоски с помощью очередного глотка пива, комиссар предается своим невеселым раздумьям. Пребывая в одном шаге от пенсии, он все еще ищет смысл жизни. Ему шестьдесят, а он в третий раз связал себя узами брака, пусть и гражданского; и это после двух тяжелых разводов, в результате которых он чувствует себя совершенно разбитым, как старый, выброшенный на свалку грузовик.

— Но не какой-нибудь, а компании «Баррейрос», — произносит он достаточно громко для того, чтобы быть услышанным и понятым своим соседом по столу.

Грузовики «Баррейрос» долговечны, они крепки, надежны и служат еще и поныне, несмотря на то что их производство прекращено несколько лет назад. Лорд Хью Томас написал вдохновенную биографию их изобретателя, жителя Оренсе Эдуардо Баррейроса. [17]Андрес прочел ее меньше года тому назад.

— Что ты сказал?

— Что я похож на грузовик «Баррейрос».

— Да, он был совсем не плох.

Салорио в задумчивости смотрит на профессора. Разве он может поведать доктору тайны своей жизни, рассказать об отношениях с третьей в его жизни любимой женщиной? Первая заставила его стать интеллектуалом. Благодаря ей он поступил сначала на юридический факультет Мадридского университета, потом в университет заочного обучения и в конце концов получил диплом, который в свое время серьезно поспособствовал его профессиональному росту, а теперь гордо вывешен на стене в его домашнем кабинете.

Правда, для этого ему пришлось в далекие годы франкизма вступить в общественно-политическую бригаду и добросовестно выполнять возложенные на него обязанности, стараясь не потерять при этом лица, то есть не предать собственные идеалы и своих товарищей, которые даже не подозревали о его тайной службе в полиции. На протяжении нескольких лет он виртуозно плел кружева секретности, считаясь человеком левых убеждений и при этом состоя в рядах полиции франкистского режима.

Он делал все, чтобы не превратиться в подонка. Приходя в комиссариат, пользовался всевозможными уловками, дабы не выдать ту информацию, которой располагал, и не нанести тем самым непоправимый вред своим истинным единомышленникам. И это ему удавалось до тех пор, пока на него не донес один из его товарищей. Его перевели в уголовный розыск — словно в штрафной батальон отправили. И не было ни одного трупа, при опознании которого ему не пришлось присутствовать, ни одного самого чудовищного преступления, в раскрытии которого он не принял участие, ни одного мерзкого дела, к которому его не привлекли. Это были самые тяжелые годы в его жизни. Он сумел их пережить, замкнувшись в себе.

Жена хотела, чтобы он стал адвокатом, и он делал все, чтобы им стать. Он перевелся в университет заочного обучения и курс за курсом, предмет за предметом одолевал знания, которые ему предстояло получить.

Приход демократии застал его уже дипломированным специалистом, занимавшимся подготовкой диссертации, а его брак к этому моменту потерпел полный крах. Жена хотела его видеть адвокатом, но не выдержала выходных, которые он проводил за упорными занятиями; она не желала видеть его полицейским, но ей пришлось стать свидетельницей его превращения в сыщика, без конца выезжающего на убийства, бандитские разборки и в бордели, преследующего наркоторговцев и преследуемого своими же товарищами. Она не выдержала напряжения и начала изводить его бесконечными придирками, ссорами, постоянными упреками, пока наконец им обоим не стало очевидно, что примирение невозможно.