Поцелуй королевы (СИ)

Отец дедушки Бартолоума, как и дедушки Эстебана, тоже воевал на стороне республиканцев. Он погиб в 1939 году под Мадридом. Он даже не увидел своего сына, родившегося уже после его смерти. А его жена Химена, беременная на седьмом месяце, нашла приют в монастыре кармелиток. Там и родился Бартолоум.

Все эти обстоятельства суеверная Химена восприняла, как знак Божий. Через какое-то время, когда сын немного подрос, она отдала его в приют при мужском монастыре. Сама же посвятила жизнь служению Христу, вступив в конгрегацию терезианских кармелиток-миссионерок.

Кто-то скажет — судьба, кто-то — стечение различных факторов, в том числе и случайных. Но в результате дядя вырос в монастыре, настоятелем которого был будущий архиепископ и кардинал Толедо. Потом их дороги на какое-то время разошлись.

Дедушка Бартолоум закончил университет, женился. Но его жена умерла при родах моей мамы. Дедушка очень сильно переживал. И в это время он встретился с бывшим настоятелем монастыря, который к тому времени стал кардиналом. И тот пригласил дедушку в помощники. С условием, что Бартолоум примет постриг и даст обет безбрачия. И дедушка Бартолоум согласился…

Мы поужинали, выпили немного вина. Немногочисленные гости вскоре разошлись. Бабушка Химена, которой исполнилось восемьдесят девять лет, задремала в кресле, в саду под абрикосом. А мы с дедушкой сели по-родственному поболтать в беседке.

— Ну, как тебе брат Винкеслас? Нормально общаетесь? — поинтересовался дедушка.

— Умный мужчина и так вроде ничего. А почему "брат"?

— А я тебе разве не рассказывал?.. Он ведь бывший клирик. Почти до сорока лет сутану носил. А потом приключилась с ним история, познакомился с молодой девушкой, работавшей продавцом. Так в нее влюбился, что согрешил. В епархии прознали о том, что он обет нарушил, хотели дело замять, а Винкесласа в другую епархию направить. Но видимо сильно его эта девица зацепила. В общем, отрекся он от сана и женился. Сын родился. Да вот несчастье — не вполне здоровый. Не то, чтобы совсем "даун", но умственно отсталый, с придурью. А дальше… Девицу эту надолго не хватило. Сбежала с каким-то молодым оболтусом, бросила и Винкесласа, и ребенка. Да, вот такие дела… Винкеслас, считай, в одиночку сына вырастил. С родителями он еще раньше разругался из-за того, что он с церковью порвал. Они у него набожные… Но после всех этих передряг он чуток вроде как головой подвинулся, снова в религию ударился. Решил, что его Господь таким образом наказал за отступничество от церкви.

Дедушка замолчал и с прищуром посмотрел на меня.

— Да, печальная история, — вздохнула я. История и вправду меня зацепила и даже растрогала. Некоторые странности в поведении Винкесласа становились более понятными.

— А что же ты мне раньше не рассказал?

— А что ты раньше не приезжала к нам? Не по телефону же о таком болтать… Ну ладно, это так, между нами. Докладывай об успехах, дон академик.

Я начала рассказывать о своей героической работе по расшифровке загадочной рукописи. Не подумайте, что я люблю хвастать. Скорее наоборот. Я частенько комплексую по поводу собственных способностей и из-за этого скрытничаю, особенно, когда результат моего труда еще окончательно не ясен. Однако, как и всякая слабая женщина, я периодически испытываю потребность с кем-то поделиться и посоветоваться. Все-таки два с лишним месяца пахала, как вол.

Разумеется, я обсуждала ход работы с тем же Анибалом. Но профессор Мартинес, при всем к нему уважении, был слишком конкретным и даже скучным человеком, занудой. Донато же предпочитал, чтобы слушали его, а не он. К тому же Донато уже вторую неделю торчал в Португалии. Поэтому Бартолоум, умный, любознательный и заинтересованный собеседник, приспел как нельзя кстати. И я с энтузиазмом вывалила на него ворох подробностей.

Дедушка долго и мужественно терпел мой словопад, но, видимо, я все-таки перебрала со специфическими деталями и техническими нюансами. В какой-то момент он засмеялся, поднял вверх обе руки и шутливо взмолился:

— Фисташка, помилосердствуй. Я уже понял, какую хитроумную загадку тебе удалось раскусить, и какого напряжения сил это потребовало. Но я всего лишь простой смертный, не посвященный в тонкости криптографии… Ты мне, наконец, о содержании пергамента расскажи. Стоила игра свеч?

— Для диссертации-то точно пригодится. А что касается ценности текста — сам посуди. Представь, живет себе в монастыре в конце пятнадцатого века некий монах. Говоря по современному, заведует библиотекой. И тут зовет его к себе настоятель монастыря…

Я начала пересказывать рукопись, поглядывая на дедушку. Я знаю, что пересказ историй — не самое сильное мое место, когда я делаю это не дословно, а произвольно. Хотя подруги меня почти всегда понимают без проблем. А вот мужчины часто высказывают недовольство. Даже странно. Еще со школы преподаватели говорили, оценивая мои письменные работы, что у меня системное мышление. Получается, что с логикой у меня все в порядке. И память вроде отличная. Но лишь в том случае, когда я анализирую и пишу. А вот когда начинаю пересказывать… Артист разговорного жанра из меня бы точно не вышел.

Вот и дедушка вскоре стал меня перебивать, задавая уточняющие вопросы. Видимо, для того, чтобы я не уходила далеко в сторону. Еще бабушка Софья мне замечала, что я "растекаюсь мыслию по древу". Именно так, не "мыслью", а "мыслию". Это из одной древней русской летописи выражение. Поэтично, хотя и непонятно. Как мысль может течь по дереву?

Я долго над этим ломала голову. А так как я весьма упрямая особа, то позже, уже учась в Комплутенсе, нашла в библиотеке целое исследование, посвященное той рукописи. Сейчас вспомнила, "Слово о полку Игоря" называется. И в этом исследовании я обнаружила версию о том, что, возможно, при переводе текста со старославянского была допущена ошибка. "Мысь" по-старославянски — белка. И, соответственно, по дереву растекалась белка, а не мысль. И все встало на свои места. И все равно осталось очень поэтичным. Даже нет — стало еще поэтичнее.

С грехом пополам и при активной поддержке дедушки я все-таки почти добралась до конца истории. Дедушка, кстати, в какой-то момент успокоился и даже перебивать меня перестал. Я же наоборот заволновалась — неужели и этот рассказ показался ему скучным? Но он слушал внимательно и сосредоточено. Это я по лицу видела. Только выражение лица было немного странным: растерянным и озадаченным. Но обсудить реакцию дедушки мы не успели. Проснулась бабушка Химена и попросила увести ее в дом. Уже темнело, и по земле тянуло сыростью от близкой реки.

Мы с дедушкой помогли Химене подняться на второй этаж, в спальню, и спустились в гостиную.

— А ты мне перевод привезла? — спросил дедушка.

— Привезла, в сумке лежит.

— Неси, мне надо обязательно прочитать. А то я не все уловил.

Это он так деликатно намекнул на сумбурность моего пересказа.

— А интересно?

— Интересно, — задумчиво ответил дедушка.

Я вышла в прихожую, где в гардеробе висела моя сумка. Мобильник заиграл в тот момент, когда я доставала из сумки папку с текстом перевода. Я ухватила трубку и нажала кнопку, не посмотрев на номер.

— Ты почему телефон не берешь? — раздался сердитый голос Донато.

— Ой! — я обрадовалась и растерялась одновременно. Донато! Как же я соскучилась! — Ой, Донато?

— А кто же еще? Ты чего ойкаешь, палец дверью прищемила? Почему "трубу" не берешь, спрашиваю? Уже в четвертый раз звоню.

— Ой. В сумке оставила.

— Как всегда. Видимо, не хочешь со мной встречаться.

— Да что ты, Донато…

— Ладно, ладно, не оправдывайся, — голос моего строгого друга внезапно подобрел. — Как ты думаешь, откуда я звоню?

— Из Лиссабона?

— Молодец, географию знаешь. Я из аэропорта звоню, врубаешься? Уже регистрацию прошел.

— Куда?

— …Ха-ха-ха, — после демонстративной паузы отозвался Донато. — Ты чего, пьяная? Куда я могу лететь? В Мадрид, естественно. Готовься к встрече… Ты чего молчишь?