Против ветра

От такого нахальства Мартинес лупится на него во все глаза.

— Мне кажется, что эти запасные компьютеры не предназначены для общего пользования, — помолчав, говорит он.

— Точно, сэр. Ни в коем случае.

— Тогда как же вам удалось проникнуть в память?

Дегенерата буквально распирает от самодовольства, у него вид, как у бейсболиста после того, как он стрелой пронесся по бейсбольному полю и его команда получила лишние очки.

— Господин судья, не создан еще такой компьютер, в память которого я не смог бы проникнуть! Были бы только время и силы, чтобы хорошенько с ним повозиться.

— А сколько времени ушло на то, чтобы проникнуть в память этого компьютера?

— Тридцать секунд.

— Тридцать секунд? Вы, наверное, настоящий гений в своем деле! — Мартинес явно восхищен, что довольно любопытно, если учесть, что дегенерат фактически признал, что преступил закон.

— Так оно и есть. — Бонфильо делает паузу. — Конечно, я уже заранее знал пароль. Так получилось, что в прошлом году мне понадобилось забраться в этот самый компьютер, чтобы помочь кое-кому из друзей проверить заложенные туда их данные, когда речь зашла о выписывании рецептов на некоторые фармацевтические препараты.

Если у меня когда-нибудь возникнет потребность побаловаться шикарными наркотиками, надо будет дать ему задание загнать на меня в память компьютера соответствующий рецепт точно так же, как он это проделал со своими друзьями в больнице Пресвятой Девы Марии. Наверное, парень зарабатывает кучу денег на таких вот темных делишках.

Мартинес пропускает его слова мимо ушей.

— Итак, вы проникли в память запасного компьютера… — Он останавливается на полуслове.

— …где масса всяких необработанных данных, которых нет и в помине в основном компьютере, так оно и есть, наконец-то до вас дошло, — договаривает дегенерат. — А там, в самом центре — эта крошка, Рита Гомес. Компьютер не врет, господин судья. Врут только люди, которые ошиваются вокруг да около.

Все проще простого. Полицейские не могли рисковать, в официальном порядке доставив Риту Гомес в больницу. По той простой причине, что кто-нибудь еще начал бы задавать ей вопросы, прежде чем они настроят ее на нужный лад.

Утро следующего дня. Я стою перед Мартинесом. Все так же, как и вчера, за исключением того, что на слушании отсутствуют Санчес и Гомес. Готов поспорить на что угодно, что больше они сюда не явятся, если только их не вызовут в суд повесткой.

— Все это домыслы, — говорит Робертсон. Он словно в воду опущен, даже его возражение звучит как-то вяло.

— Это мы выясним, причем достаточно скоро, — говорит в ответ Мартинес и, обращаясь ко мне, добавляет: — Продолжайте то, с чего начали, Уилл.

Уилл! Фамильярность в устах Мартинеса — большая редкость. Никак мы делаем успехи!

— Вот что я думаю, господин судья. Если бы в то время ей дали высказаться свободно, кто знает, что бы она сказала? Теперь она говорит нам, что ее силой вынудили сделать ложное заявление. Исходя из новой информации, я полагаю, что сейчас она говорит правду, а тогда потому солгала, что в буквальном смысле слова опасалась за свою жизнь. Если они на самом деле поступили так, как она говорит, то кто знает, насколько далеко могли бы зайти?

Мартинес кивает в знак согласия. Он поворачивается лицом к Робертсону.

— Вам есть что сказать по этому поводу?

— Это еще не доказывает, что мои люди солгали, — отвечает Робертсон, отчаянно хватаясь за последнюю соломинку, — просто это означает, что в определенный период, а когда точно, никто не знает, данные, заложенные в компьютер, были кем-то подтасованы. Позднее кто-то, возможно, подменил данные для того, чтобы попытаться нас скомпрометировать.

— Вы что, на самом деле думаете, что я в это поверю? — с изумлением спрашивает Мартинес.

— Я просто говорю, что такую возможность не следует исключать, — упрямо повторяет Робертсон. — Если компьютерный пират, которого вчера представила нам защита, с такой легкостью может проникать в файлы, где хранится конфиденциальная информация, и вносить туда изменения, что он и делал, как сам признался, то он или кто-то еще, обладающий такими же, как он, навыками, мог заложить туда новые данные на нее.

— Согласен, — отвечает Мартинес. — Но я не вижу, какое это имеет отношение к данному делу. — Он делает паузу. — Да и вы, по-моему, тоже в это не верите.

Робертсон молчит. Он тяжело опускается на стул, переводит взгляд на Моузби, потом неприязненно отворачивается. Постепенно он начинает сомневаться в своих же людях, что отчетливо читается на его лице.

Но при этом он не считает моих подзащитных невиновными. Если только Иисус Христос самолично не спустится снова на землю и не заявит об этом, Джон Робертсон сойдет в могилу с убеждением, что именно они убили Ричарда Бартлесса. Но не потому, что об этом говорят неопровержимые улики, а потому, что́ они собой представляют. Какие бы улики я ни выдвигал, он останется при своем мнении, убедив себя в том, что иначе просто быть не может.

5

Доктор Грэйд тяжело усаживается на стул для дачи свидетельских показаний, всем своим мрачным видом давая понять, что попытается не сойти с позиций снисходительного превосходства. Но в его поведении заметна слабина, и почтенный доктор прекрасно знает об этом. Расстановка сил на процессе меняется, и сейчас он уже не тот, что раньше. Его нестандартное, смелое заключение специалиста-медика прекрасно увязывалось со свидетельскими показаниями Риты, их слова как бы дополняли друг друга, но теперь он лишился ее поддержки и в своих выводах вынужден будет опираться только на самого себя. Это чревато неожиданностями, что хорошо известно даже такому самоуверенному человеку, как он.

На столе перед ним снова раскладывают те же самые снимки. Снова со стороны кажется, что он самым внимательным образом их разглядывает. Теперь я уже на сто процентов убежден, что он их запомнил как свои пять пальцев.

— Это те же фотографии, которые вам показывали в прошлый раз? — на всякий случай спрашиваю я.

— Да.

— Хорошо.

Копии этих же снимков розданы остальным участникам суда. Они есть у всех — у Мартинеса, Робертсона, Мэри-Лу с рокерами, и все они их сейчас рассматривают. Кончиком шариковой ручки я указываю на несколько точек, которые сейчас рассматривает Грэйд.

— Это ножевые ранения.

— Да.

— Вот… и вот… и вот еще… — Я показываю эти места так, чтобы было видно Мартинесу, представителям обвинения за их столом. Я указываю эти места на черно-белых снимках, и все видят их на своих фотографиях одновременно со мной.

— Да.

— Их нанесли ножами, нагретыми до такой температуры, что кровь начала свертываться.

— Об этом я говорил в своих показаниях.

— А впервые вы узнали об этой теории из медицинского журнала, название которого до сих пор, к сожалению, вспомнить так и не смогли.

— К сожалению, не смог.

Передав ему свои фотографии, я подхожу к столу, где Мэри-Лу, достав журнал из большого манильского конверта, вручает его мне. Снова подойдя к месту для дачи свидетельских показаний, я показываю журнал Грэйду: «Случаи патологии в современной медицине», мартовский номер 1983 года.

— Не этот ли журнал вы имели в виду?

Раскрыв его и пробежав взглядом оглавление, он находит нужное место и, листая страницы, находит нужную статью.

— Да, вот она. — Он поворачивается к Мартинесу, на лице у него облегчение, смешанное с высокомерием. — Теперь уже не может быть никаких сомнений в моей правдивости, Ваша честь, — говорит он и, повернувшись на стуле лицом ко мне, добавляет: — Да и в последовательности моих слов тоже. — Тут он снова улыбается: — Я рад, что эту статью удалось найти. Где же, позвольте спросить, ее нашли?

— В медицинской библиотеке, — роняю я.

Статью нашла Эллен, моя незаменимая помощница. Она искала эту чертову публикацию со времени первого суда. Чтобы найти ее, семь пудов соли съела — статья не привлекла к себе большого внимания, сам Грэйд наткнулся-то на нее лишь по счастливой случайности, особенно если учесть, что через несколько номеров после публикации этой статьи журнал прекратил существование. Эллен наткнулась на статью всего несколько дней назад в библиотеке медицинского факультета университета штата Айдахо. Это был двести сорок третий по счету источник информации, который она проверяла.