Люди Домино

Жабры?

Нет, не может быть, чтобы у этого человека были жабры.

Дедлок сверлил меня свирепым взглядом.

— Мы в разгаре войны. И боюсь, мы ее проигрываем.

Несколько минут во рту у меня была такая сушь, что я и слова не мог сказать. Но вот наконец мне удалось выжать из себя:

— Война? А кто воюет-то?

Старик изо всех сил шарахнул кулаком по стенке аквариума. Мы с Джаспером отпрянули в сторону, а я подумал: что сталось бы с Дедлоком, если бы стекло треснуло и вода вылилась, — начал бы он биться и трепыхаться, как выброшенная на берег рыба?

— На протяжении шести поколений в этой стране идет тайная гражданская война. Эта организация — единственное, что стоит между народом Британии и его забвением.

Я пребывал в полном недоумении.

— Я не понимаю.

— В понимании нет необходимости. С этого момента вы просто должны выполнять приказания. Вам ясно?

Смутно вспоминаю, что я кивнул.

— Вы не должны никому говорить о том, что видели здесь. Об истинных целях Директората знают всего около двух десятков человек.

Я даже умудрился выдавить из себя возражение.

— А что будет, если я отвечу «нет»?

— С вами? Абсолютно ничего. А вот с вашей добрейшей матушкой… С вашей очаровательной домохозяйкой… — Он, казалось, немного смягчился. — Ваше жалованье многократно увеличится по сравнению с тем, что вы имели на прежней работе. Вдобавок мы предлагаем прекрасное пенсионное обеспечение. Нет худа без добра, Генри Ламб, нет худа без добра…

У меня закружилась голова, мне показалось, что это помещение с его невероятным обитателем отодвинулись от меня, стали далекими и нечеткими, как мир, на который смотришь через перевернутый телескоп.

— Вода… — неуверенно проговорил я. — Вы под водой.

— Околоплодная жидкость, — прошипел старик, корча гримасу, словно прогоняя какое-то отвратительное, давно забытое воспоминание. — Это не моя идея. — Его глаза презрительно скользнули по моему телу.

— Вы были близки со своим дедом, молодой человек?

Я сказал — да, был близок.

Он кивнул.

— А имя Эстелла вам что-нибудь говорит?

Мне только и удалось что выдавить из себя «нет».

— Вы должны были слышать это имя. Неужели он никогда о ней не говорил?

— Никогда.

Человек в аквариуме издал ужасающий скрежещущий звук, и я для себя решил, что это ближайший эквивалент вздоха.

— Если вы и в самом деле ничего не знаете, то война, возможно, уже проиграна.

— Какая война? С кем вы сражаетесь? Кто враг?

— Вы знаете их, — сказал Дедлок, и в голосе его были слышны ненависть и желчь. — Вы встречаетесь с ними, куда бы ни пошли. — Губы его дернулись, словно он не мог решить, то ли ему улыбнуться, то ли изобразить презрительную ухмылку. — Мы сражаемся с британской королевской семьей с тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Мы находимся в состоянии войны с Домом Виндзоров.

Я помню, что пробормотал какие-то возражения, а потом ноги мои стали как ватные, все начало терять резкость, и на меня опустилась темнота.

Дедлок не сводил с меня глаз, в которых читались презрение и разочарование.

— Ай-ай-ай, похоже, и среди нас есть слабаки.

Я потерял равновесие и, шагнув назад, свалился в руки мистера Джаспера, но, перед тем как вырубиться, снова услышал голос старика — горький и саркастический.

— Его дед будет ужасно горд.

Я пришел в себя на следующее утро, несколько часов спустя после того, как будильник обычно выгонял меня из сна; чувствовал я себя как боксер после нокаута, меня мутило и немного потряхивало. Рядом с кроватью стоял стакан с водой, лежали пакетик «алказельцера» и маленькая квадратная карточка кремового цвета, на которой было нацарапано следующее:

За этим шла неубедительно задушевная приписка:

Помывшись и почувствовав, что проснулся не меньше чем на семьдесят процентов, я включил компьютер, залез в Интернет и в «Google» набрал слово «Директорат». Результат — нуль. Если верить лучшей поисковой машине в мире, то организации, которая, по словам Дедлока, была последней надеждой народа Британии, не существовало.

До ухода Эбби я позавтракал вместе с ней и, парируя ее недоуменные вопросы импровизациями на тему получения неожиданного повышения, спросил, один ли я вернулся вчера домой. Она стрельнула в меня странно разочарованным взглядом. Да, сказала она. Вчера вечером она никого не видела и не слышала, кроме меня.

Мы вместе помыли посуду, и она отправилась на встречу с какими-то друзьями, оставив меня бездельничать перед телевизором. Я бесцельно переключал каналы с викторины на ситком, с ситкома на детектив, спрашивая себя, уж не показывают ли всю эту муру, чтобы скрыть истинное положение дел в мире, ту грязь и мерзость, что окружают нас.

В воскресенье, отчасти из-за того, что я не смог придумать ничего лучше, а отчасти из-за того, что мистер Джаспер довольно настоятельно намекнул на это, я отправился в город, где купил себе новый серый костюм, пару сорочек и нижнее белье и где на короткое время мир снова показался мне почти нормальным.

Ближе к вечеру я посетил деда. В палате было больше народу и шумнее, чем прежде, она была набита семьями, которые, исполнившись чувства долга, пришли навестить полузабытых родственников, помещение заполняли их виноватые лица, их скучающие чада и поникшие виноградные гроздья. Они сидели, подавляя зевки, произнося бессмысленные слова, и каждую минуту поглядывали на часы — сколько там еще осталось до того, как их попросят на выход.

Я взял обтянутую тонкой кожей руку деда в свои и лишь раз нарушил молчание, чтобы сказать:

— Что же такое ты скрывал от меня? Что тебе приходилось прятать?

Никакого ответа, кроме нескончаемых укоризненных побикиваний реанимационной системы.

Безделье неожиданно закончилось. Утром в понедельник я вскочил с кровати, принял душ и позавтракал не меньше чем на час раньше того, что требовалось. Я смотрел утренние новости, которые, как обычно, навевали ощущение кризиса и катастрофы, такое же волнение и тревогу я испытывал, наверное, в первый раз отправляясь в школу. Эбби появилась в пижаме и халате, невыразимо изящная, хотя и с опухшими после сна глазами.

— Ты что-то рано.

— Сегодня у меня первый день на новой работе.

— Я знаю. — Она усмехнулась. — Уж я-то этого не могу забыть.

— Очень даже можешь, — пробормотал я. — Что тебе за радость помнить дела постояльца.

Она протянула руку и взъерошила мои волосы.

— Ты больше, чем постоялец.

Я покраснел как рак.

— Новый костюм?

Да, ответил я, купил новый.

— Я так и подумала. Но ты что — поедешь в нем на велосипеде?

— Хочешь верь, хочешь нет, но за мной присылают машину.

Эбби вопросительно выгнула брови.

— Твои дела и правда пошли в гору.

Она исчезла в кухне и несколько минут спустя появилась, неся тарелку с шоколадными мюслями. Я встал, посмотрел на себя в зеркало и повернулся, чтобы попрощаться с ней.

— Ну, желаю удачи.

— Пока. И тебе тоже.

Я направился к двери.

— Генри?

Я повернулся.

— Мне очень нравится твой костюм.

— Спасибо.

— Ты прекрасно выглядишь… — Проказливое выражение мелькнуло на ее лице. — Я бы точно не отказалась.

Последовала еще более длительная, чем прежде, пауза, в течение которой я, если по-честному, и сказать не могу, кто из нас покраснел сильнее.

— Пока, — сказал я и принялся возиться с замком.

Лицо мое горело от смущения и невероятной надежды. Я спустился до половины лестницы и был уже в нескольких шагах от улицы, когда меня вдруг осенило. По злой иронии судьбы сегодня у меня был день рождения.