Экстренный случай

– Век живи – век учись, – назидательным тоном изрек Гаффен и взглянул на часы. – Мне пора на патоисследование. Рад был повидаться, Джон. – Он стянул перчатки, вымыл руки и снова повернулся к Хендриксу.

Тот все еще таращился на пулевые ранения и укусы.

– Неужели она пять часов просидела в сточной канаве?

– Да.

– И полиция ее не нашла?

– В конце концов нашла.

– Кто же ее так уделал?

Гаффен прыснул.

– Это вы мне скажите. У нее поражение слизистой оболочки рта, сифилис на начальной стадии. Она лежала в нашей больнице. Пять раз воспалялись трубы, с этим она тоже лежала у нас. Когда ее нашли, в лифчике оказалось сорок долларов. – Гаффен взглянул на Хендрикса, покачал головой и ушел.

Когда мы остались вдвоем, Хендрикс сказал:

– И все-таки я не понимаю. Она что, была проституткой?

– Да, – ответил я. – И ее застрелили. А потом она пять часов провалялась в сточной канаве, где ее грызли крысы.

– О!

– Такое случается, – добавил я. – И весьма часто.

Открылась дверь, и в прозекторскую въехала каталка с накрытым простыней телом. Санитар взглянул на нас и спросил:

– Вы вскрываете Рэнделл?

– Да, – ответил Хендрикс.

– На какой стол ее положить?

– На средний.

Санитар подкатил тележку поближе и переместил тело на стальной стол. Сначала – голову, потом ноги. Труп уже успел окоченеть. Санитар снял простыню, ловко сложил ее и бросил на тележку.

– Надо расписаться, – сказал он, протягивая Хендриксу бланк.

Хендрикс поставил свою подпись.

– Я не очень в этом разбираюсь, – признался он мне. – Во всяких там полицейских делах. Я только однажды работал для властей. Производственная травма. Рабочему проломило голову, и он помер. Но сегодняшний случай мне в диковинку.

– Почему вас назначили на это вскрытие? – спросил я.

– Наверное, просто не повезло. Я слышал, что вскрывать должен был Уэстон, но, наверное, он отказался.

– Лиланд Уэстон?

– Он самый.

Уэстон был главным патологоанатомом Городской больницы. Прекрасный старикан и, вероятно, лучший из бостонских специалистов.

– Ну что, начнем, пожалуй, – предложил Хендрикс.

Он подошел к раковине и приступил к долгой кропотливой процедуре мытья рук. Меня всегда раздражали патологоанатомы, которые усердно обрабатывают руки перед вскрытием. Получается какая-то вульгарная пародия на хирурга. Человек в наряде, состоящем из мешковатых штанов и безрукавки с глубоким вырезом, драит руки, чтобы взяться за пациента, которому уже давно наплевать, занесут ему заразу или нет. Вот ведь дурь.

Но на Хендрикса я не сердился, потому что он просто тянул время, собираясь с духом.

***

Вскрытие – зрелище не из приятных. Особенно удручающее, когда на столе лежат останки такой молодой и красивой девушки, как Карен Рэнделл.

Обнаженное тело лежало навзничь, белокурые волосы струились в потоке бегущей по столу воды, ясные синие глаза слепо смотрели в потолок. Пока Хендрикс надраивал руки, я быстро осмотрел тело и ощупал кожу. Она была гладкая и холодная, белая с сероватым отливом. Именно такой и бывает кожа человека, умершего от потери крови.

Хендрикс проверил, заряжен ли фотоаппарат, жестом попросил меня посторониться и сделал три снимка с разных ракурсов.

– У вас есть ее история болезни? – спросил я.

– Нет, она у старика, мне дали только выписку из амбулаторной карты.

– И что там?

– Клинический диагноз – смерть от вагинального кровотечения, осложненного общей анафилаксией.

– Общая анафилаксия? Откуда она взялась?

– Ума не приложу, – отвечал Хендрикс. – С ней что-то сотворили в отделении экстренной помощи, вот только что?

– Занятно… – пробормотал я.

Покончив с фотографированием, Хендрикс подошел к грифельной доске. В большинстве прозекторских висят такие доски, на которых патологоанатомы записывают данные вскрытия – отметины на теле, вес и внешний вид органов и тому подобные сведения. Хендрикс вывел на доске имя покойной и номер ее карточки, и в этот миг в анатомичку вошел еще один человек. Я сразу узнал лысый череп и сутулую спину Лиланда Уэстона. Лиланду перевалило за шестьдесят, и он уже собирался на пенсию, но, несмотря на сутулость, был полон сил и выглядел эдаким живчиком. Лиланд быстро пожал нам руки. С его приходом Хендриксу заметно полегчало.

Уэстон тотчас взял все в свои руки и приступил к вскрытию – так, как всегда делал это на моей памяти: раз пять обошел вокруг стола, пристально всматриваясь в объект и бормоча что-то себе под нос, и, наконец, взглянул на меня.

– Вы ее осматривали, Джон?

– Да.

– И что?

– Недавно она прибавила в весе, – ответил я. – На молочных железах и боковых поверхностях бедер заметны натяжения кожи. Вес явно избыточный.

– Хорошо, – похвалил меня Уэстон. – Что-нибудь еще?

– Да. У нее довольно необычный волосяной покров. На голове волосы светлые, но над верхней губой – тонкая полоска темного пушка. Такие же темные волоски и на предплечьях, редкие и тонкие. По-моему, они появились совсем недавно.

– Хорошо, – повторил он и кивнул, а потом одарил меня тусклой лукавой улыбочкой старого учителя. Уэстон обучал премудростям ремесла почти всех бостонских патологоанатомов. – Хорошо. Но главное вы упустили. – Он указал на чисто выбритый лобок. – Вот это.

– Но ведь ей сделали аборт, – подал голос Хендрикс. – Это всем известно.

– Никому ничего не известно, – строго проговорил Уэстон. – До окончания вскрытия никто ровным счетом ничего не знает. Мы не имеем права на скоропалительные выводы. Опрометчивые диагнозы – прерогатива клиницистов. – Он улыбнулся, натянул перчатки и продолжал:

– Отчет о вскрытии должен быть составлен безукоризненно, потому что Джей Ди Рэнделл будет изучать каждую его букву. Итак, – Уэстон внимательно осмотрел лобок Карен. – Бритый лобок. Определить, почему он выбрит, довольно трудно. Возможно, перед абортом. Но многие пациенты делают это по причинам личного свойства. В данном случае мы видим, что лобок выбрит аккуратно, без единой царапины или пореза. Это важно, ибо на всем белом свете не найдется медсестры, способной так ловко очистить от волос этот довольно мясистый участок тела. Медсестры обычно бреют второпях, а маленькие порезы совершенно безопасны. Значит…

– Значит, она брилась сама, – вставил Хендрикс.

– Вероятно, – кивнув, ответил Уэстон. – Разумеется, это не поможет нам определить, связано ли бритье с операцией. Но обстоятельство явно достойно внимания, и давайте не будем забывать о нем.

Уэстон действовал быстро и четко. Он измерил рост покойной (5 футов и 4 дюйма) и взвесил ее (140 фунтов). Если учесть, сколько крови потеряла Карен, вес был довольно внушительный. Занеся эти данные на грифельную доску, Уэстон сделал первый надрез.

Обычно покойников вскрывают тремя разрезами, которые образуют фигуру, похожую на букву "Y". Два разреза идут от плеч до середины туловища и смыкаются под грудной клеткой, а третий тянется от точки соединения двух первых до лобковой кости. Затем тремя лоскутами снимаются кожный покров и мягкие ткани, вскрывается грудная клетка и начинается осмотр сердца и легких. Следующая ступень – перевязывание и, рассечение сонной артерии и толстой кишки, рассечение трахеи и глотки. После этого патологоанатом одним движением извлекает из тела все внутренние органы – сердце, легкие, желудок, печень, селезенку, почки и кишечник.

Наконец выпотрошенный труп зашивают, и начинается тщательное исследование органов, делаются срезы для лабораторного анализа. Пока патологоанатом занимается этим, его ассистент снимает с трупа скальп, удаляет черепной свод и извлекает мозг, если на это получено специальное разрешение.

Я только теперь заметил, что в прозекторской нет ассистента, и сказал об этом Уэстону.

– Все верно, – ответил он. – Это вскрытие мы должны сделать сами – от начала до конца.