Бизнес – класс

Но в аэропорту Томильска, куда Коломнин добрался в понедельник утром, его встречал не Богаченков, а сам Суровцев. Вид у него был таинствен.

– Ох, и пришлось потрудиться.

– Неужто и впрямь «Зэт петролеум» проходит по документам?

– Да откуда? Там такая цепочка – за год не «пробьешь». Я по-другому сделал: по «низу» запустил в камеру дезу, что вышли на некий «Зэт петролеум». И что думаешь? Сработало. Сам встречи запросил. Все воскресенье, считай, в следственном изоляторе с ним на пару просидел. Так что с тебя дополнительно причитается – за отсидочку в выходной день. Двойной тариф по КЗОТу.

– Если только молоко за вредность.

Получилось это несколько резче, чем следовало. Тем более суетливое мельтешение Суровцева можно было понять, – он удачно выполнил порученное задание и рассчитывал на дополнительное вознаграждение. Просто все мысли Коломнина сейчас были заняты предстоящим тяжелым разговором с Ларисой. Да еще в доме, в котором царит траур.

– Да, да, ваше горе разделяю. Такой человек! – Суровцев, по-своему оценивший реплику, скорбно, хотя несколько запоздало закивал. – И забот теперь, что называется, полон рот. Но – дело есть дело. Потому позволил себе… Информация больно срочная.

– Так что обнаружилось? Директор «Магнезита» напрямую работал с Гиляловым?

– Как раз наоборот, – Суровцев понимающе хихикнул. – Он же почему «колоться» начал? Перетрусил, что и впрямь решат, будто он с Гиляловым завязан.

– И что из того? – недопонял Коломнин. – Доказательств-то нет.

– То есть как что? – Суровцев в свою очередь внимательно пригляделся к собеседнику. – Да ты, погляжу, совсем запаренный. Плевал он на доказательства. Ты что думаешь, он нас боится? Да если только слух пройдет, что от него ниточка тянется к верхам, он же не жилец.

– В самом деле?

– А то нет. Потому и раскладку поспешил дать. Как бы застолбить, что его делом было только конденсат отгружать и деньги на промежуточный счет посылать. А оттуда уж совсем другие направляли.

– И он сказал, кто?

– Да с чего бы иначе я здесь второй час околачиваюсь?! На, прочти копию протокола. С отчеркнутого места. Не оторвешься.

Он оказался прав. Потому что первый же абзац поверг Коломнина в шок:

– Не может быть. Этого просто не может быть. Может, врет?

– Все точно. Я подробненько попытал. Говорю же, тут психология. Вот теперь они наши! Со мной машина и пара ребят. Будем брать?

– Окстись, ретивый опер! – охолодил Коломнин. – Нам только не хватало новый ушат грязи на компанию. Да еще в дни траура. Сами, внутри, разберемся. А протокол перепишешь.

Копию протокола он убрал в карман.

– А как же?..У меня теперь, считай, на руках официальный материал. И вообще фальсификация – это, знаешь, какой риск, – расстроенный Суровцев попытался встать на привычную стязю стяжательства.

– Зачтем, – Коломнин заметил, что после совместного с Ларисой визита к Суровцеву незаметно перенял ее манеру общаться с ним не как с бывшим коллегой, а как с исполнителем хорошо оплаченной услуги.

Прямо из аэропорта Коломнин поехал к особняку Фархадова, куда, как сообщил по телефону Богаченков, второй день съезжались многочисленные, неведомые прежде родственники.

Похороны были назначены на вторник, и с сегодняшнего числа все городские гостиницы закрылись для приема обычных посетителей: с вечера ожидали прилета первых гостей. Поговаривали о возможном прибытии премьер-министра. Вопреки желанию азербайджанской диаспоры тело готовились захоронить на Томильском кладбище. По заблаговременному распоряжению самого покойного – рядом с сыном.

Возле особняка скопилось множество машин, меж которыми сновали озабоченные люди. Над горячим телом рыдают. Над хладным трупом грустят. Минута первой боли прошла. И теперь на всем окружающем лежала печать торжественной скорби.

Одновременно с Коломниным к особняку подъехал УАЗ, в котором сидели два бригадира с буровых, ведших меж собой оживленный, рассмешивший обоих разговор, – похоже, травили анекдоты. Однако перед тем, как выйти из машины, оба стерли с лиц неуместное веселье и далее направились по брусчатке, полные печали. Более того, один из них, заслышав смех со стороны собравшихся неподалеку зевак, цыкнул возмущенно и даже потребовал от секьюрити отогнать посторонних.

В этом не было особенного лицемерия. Просто человеческое начало брало свое во всех обстоятельствах. И живые, отдавая дань мертвым, продолжают думать о том, чего отныне лишен умерший, – о будущем. Именно с Фархадовым связывало большинство этих людей свои планы. И оттого горечь утраты усиливалась, причудливо смешиваясь с обидой на покойного, – сам ушел, а их, доверившихся ему, оставил в безвестности.

Истинное лицемерие, как догадывался Коломнин, начнется завтра, когда в Томильск съедется нефтяная элита. Потому что приедут они не только хоронить своего патриарха. Соберутся они делить недоделенное. И теперь становилась понятной поспешность Слав Славыча Четверика: ГНК торопилась застолбить вешки.

Перед входной дверью Коломнина поджидал набычившийся Богаченков.

– Сергей Викторович, я хочу сказать. То есть специально ждал… В общем вы как хотите, но я от Ларисы Ивановны не отступлюсь и банку ее не сдам. Потому что это… и вообще бесчестно, – вместо приветствия выпалил он.

– Ну, и не отступайся. Что с иском?

– С иском? А что с иском? Оспорили, конечно. В среду к обеду судья обещал выдать им отказ.

– Стало быть, и надо продержаться до среды. Так?

– Так. Но вас же вроде как в банке повысили, – богаченковская физиономия обескураженно расплылась. – Само собой, так. Вы уж извините.

– Как раз не за что. И лыбиться перестань. А то еще отметелят.

На них как раз зыркнули те самые два бригадира.

Кивнув секьюрити, Коломнин прошел в особняк. И сразу очутился среди всплесков голосов и усталых женских стенаний. В холле первого этажа незаметными тенями, как и подобает женщинам Востока, сновали азербайджанки.

Мужчины, в основном сотрудники «Нафты», один за другим подходили к креслам в углу. Там, укутанная в темный, прозрачный платок, в компании жены Мамедова, заплаканной Зульфии, восседала Лариса. Хотя Зульфия была единственной дочерью умершего, а Лариса лишь невесткой, соболезнующие обращались прежде всего к ней. И сама Зульфия, кажется, воспринимала это как должное. Коломнин поразился происшедшей в Ларисе перемене: с запавшими глазами на потемневшем лице она безучастно протягивала руку подходившим, что-то негромко отвечала, углубленная в себя.