Перо динозавра

— Знаешь что, я не обязан выслушивать весь этот бред, — сказал он и бросил трубку.

Анна выглянула в окно на Флорсгаде.

— Нет, конечно, ты не должен это выслушивать. Но я, черт побери, прощаю тебя все равно, — сказала она и добавила в трубку: — Прощаю тебе все, кроме одного. Я никогда не прощу тебе, что ты отобрал у Лили отца, — с этими словами она положила трубку.

Она повернулась и посмотрела на Карен, которая продолжала сидеть перед камином.

Анна вернулась на свой стул и спросила:

— Ну что, пойдем посмотрим твою новую комнату?

Карен улыбнулась.

Йоханнеса отпели в четверг восемнадцатого октября. Накануне Анна позвонила Янне Тройборг, чтобы спросить, где и когда это будет происходить, и Янна сказала, что отпевание будет камерным и скромным, но она рада будет видеть там Анну. Придя в часовню при шарлоттенлундской церкви без десяти час, Анна была встречена семьюдесятью пятью готами в полном облачении, которые стояли перед входом. Это было фантастическое зрелище. Янна Тройборг стояла на краю толпы и выглядела потерянной. В церкви она в одиночестве села на переднюю скамью, но вдруг, вскоре после того как началась служба, поднялась и спросила тонким голосом:

— Может быть, вы пересядете поближе к гробу?

Все встали и пересели поближе, скамейки быстро заполнились, и когда Янна вдруг начала всхлипывать, ярко крашенная девушка с черно-зелеными волосами осторожно взяла ее за руку. Анна сидела в четвертом ряду и не пыталась сдержать слез. Гроб был белым как мел. Так и хотелось надеть на него гавайскую рубашку.

Глава 19

Анна обвела глазами полсотни собравшихся в аудитории А на кафедре биологии. Большинство из них она не знала, наверное, это были студенты-дипломники с других кафедр и сотрудники факультета, которые прочли объявление о защите на доске объявлений. На заднем ряду сидела очень бледная Ханне Моритцен. Асгера похоронили в субботу, Анна была на похоронах. Сначала в церкви не было никого, кроме них двоих, но в последнюю минуту в дверь зашел Тюбьерг, свежеподстриженный и в мятом костюме. Заиграл орган, и никто из них не слышал, чтобы дверь открывалась снова, но когда служба закончилась и они поднялись, чтобы уходить, то увидели, что в заднем ряду сидит Биргит Хелланд. Она ничего не сказала и не подняла глаз.

Анна взглянула на ряды стульев в аудитории А. Вон сидят Йенс и Сесилье, а рядом с ними Карен, все они смотрят на нее восхищенно. У Йенса блестели глаза, Анна предупредила его, чтобы он не фотографировал, потому что это ей мешает и заставляет нервничать, и не могла теперь не смеяться, когда он в четвертый раз за десять минут вынул фотоаппарат и нажал на кнопку.

На днях они обедали все вместе — Анна, Карен, Лили, Йенс и Сесилье, и это было очень по-домашнему. Они говорили о Трольсе, и Карен с Сесилье плакали. Все прошло неплохо. Анна прекрасно понимала, что они были в шоке. После обеда Карен вышла в магазин, а Йенс, Анна и Сесилье начали убирать со стола, пока Лили укладывала своих кукол спать в ящике комода в гостиной. Вдруг Сесилье собралась что-то сказать, она произнесла «Ээ, Анна» совершенно определенным образом, и Анна ее остановила.

— Да, но нам придется рано или поздно об этом поговорить, — настойчиво возразила Сесилье, а Йенс стоял за ней и кивал.

— Правда, доченька, — сказал он.

— Я тоже очень этого хочу, — сказала Анна. — И я обещаю, что мы поговорим. Но не сейчас. Я слишком устала.

Сесилье и Йенс согласились.

Тут вернулась Карен с пирожными, и они сели играть в настольную игру.

Прошло пять минут с тех пор, как ее защита должна была начаться. Анна нервничала. Они договорились, что Карен заберет Лили из детского сада между защитой и экзаменом. Когда все закончится, наверху, в их отделении, будут пирожные с шампанским, и Лили, конечно, должна при этом присутствовать.

В первом ряду сидел Тюбьерг и вертел в руках карандаш. На нем был тот же мятый костюм, что и на похоронах Асгера, и он смотрел на нее серьезно. Потом указал карандашом на часы, и Анна кивнула, приглушила свет и набрала в легкие воздуху.

Она начала с короткой исторической справки и перешла к подробному представлению научных идеалов — здесь она коротко, но довольно подробно остановилась сначала на работах Поппера, потом Куна и Дастон, после чего перечислила основополагающие правила истинной науки, те самые, которые выписала Фриману на отдельный лист бумаги. Это заняло пятнадцать минут. Следующие полчаса ушли на разбор морфологических доказательств, привязанных к спору. Она в довольно быстром темпе прошла стратиграфический разрыв, полулунную кость запястья, дужку, восходящее положение таранной кости, пальцы передней конечности и положение лобковой кости, после чего подробно остановилась сначала на камнях преткновения, а потом на научно-теоретических проблемах, связанных с развитием перьев. Она держала в руках маленький пульт управления, и по мере того как она рассказывала, на экран выводились иллюстрации и ключевые слова.

Анна взглянула в темноту перед собой.

— После этого объяснения должно быть понятно, что профессор палеонтологии отделения эволюции, палеобиологии и систематики птиц Университета Британской Колумбии Клайв Фриман не придерживается самых элементарных правил истинной науки, и его архозавровая гипотеза страдает серьезными внутренними противоречиями, а также бросающейся в глаза недостаточностью доказательств и обоснований. И главный вопрос, конечно, к которому мы приходим… — Анна сделала паузу и попыталась найти в сумерках взгляд Тюбьерга. — Почему? Почему Клайв Фриман и его последователи не хотят признать, что птицы являются потомками динозавров? У меня есть три возможных ответа. — Анна сделала шаг по направлению к собравшимся. — Человеку свойственно видеть только то, что он хочет увидеть, — Анне очень хотелось посмотреть в глаза Сесилье, но та терялась в окутывающей ряды темноте, — и в сознании человека динозавры, как ранее считалось, не покрыты перьями. Тот же консерватизм распространяется и на птиц. Птицы уникальные и сложные существа, и каждый ребенок подтвердит, что они нисколько не похожи на динозавров. Птицы же не какие-то огромные, внушающие страх зубастые животные!

В зале засмеялись.

— Но правда часто находится где-то в другом месте, — продолжала она, — в земле, откуда ее нужно выкопать, смахнуть с нее пыль и истолковать так объективно, насколько это вообще возможно, — она позволила этому заключению повиснуть в воздухе на какое-то время и затем сказала: — Второй из возможных вариантов связан с человеческим бессмысленным упрямством, которое здесь закамуфлировано под научный престиж. Оппозиция, в частности профессор Клайв Фриман, без всякого сомнения вкладывала большую и обширную исследовательскую работу в свою гипотезу, которая вдруг оказалась недостаточно фактически обоснованной. Признать, что ты допустил ошибку, не значит потерпеть поражение. Признать, что ты допустил ошибку — значит утверждать, что ты являешься частью науки, главная динамика которой зависит от того, что активно работающие исследователи постоянно выдвигают возможные гипотезы и пытаются подтвердить их доказательствами — будучи в то же время готовыми отказаться от них, если это окажется невозможным. Непризнавать этого — уже само по себе ненаучно. Клайв Фриман может стоять на своем сколько ему заблагорассудится, в том числе и по причинам, которые от остальных скрыты, но у него нет никакого права называть свою работу научной.

Мой последний вариант ответа на вопрос, почему спор все продолжается, несмотря на то что с научной точки зрения спорить не о чем, связан с популяризацией науки, а также с уже упомянутым научным престижем. Понять, что стоит на повестке дня Клайва Фримана, — это одно, но если вы хотите понять, как спор вроде того, о котором мы говорим, вообще мог возникнуть, вы должны обратить взгляд на тот мир, в котором существуют наука и исследования. Мир, который характеризует жесточайшая конкуренция и недостаточное финансирование, мир, в котором средства массовой информации играют все большую и большую, почти пугающую роль, в том числе и в области науки, и это не может не сказываться на качестве науки.