Сейчас и на земле. Преступление. Побег

Столь же мучительно всхлипывая, она снова собралась с духом. Слезы бежали по ее лицу, и она не могла их смахнуть. При тех муках, которые она испытывала, и нарастающей истерике это казалось самым непереносимым из всего.

— Н-не могу, не могу даже пальцем шевельнуть, — рыдала она. — Не могу даже пошевелить... — Потом, так тихо, что ее едва можно было расслышать: — Ма сказала — завтра ночью. Завтра ночью, может быть.

Эти слова растворились в безмолвии. Ее дыхание становилось все более затрудненным. Она сипела и кашляла, она стонала, подергиваясь всем телом, и слезы бежали все сильнее.

— Я не могу это вынести! — проговорила она, задыхаясь. — Ты слышишь меня? Я не могу это вынести! Не могу это вынести, не могу это вынести, не-е-е могу-у-у-у это вынести... не могу это вынести-и-и-и-и...

Она кричала, и боль от напряжения заставляла ее кричать еще громче, и этот крик выжимал из ее горла еще один. Она извивалась и кричала, охваченная неистовством боли и ярости. Ее голова билась о потолок, ее пятки зарывались в пол и колотили по нему, а ее локти совершали кругообразные движения, ударялись и скребли удерживающие ее в заточении стены норы.

Кровь на ее лице смешивалась со слезами. Она ручьем бежала по ее спине и рукам, по ногам и бедрам. Она струилась из сотен крошечных порезов, царапин и вмятин, покрывая ее тело; теплая красная кровь, которая становилась склизкой, перемешиваясь с грязью норы.

Она так и не узнала, когда освободилась. Или как. Она вообще этого не поняла. Она все еще билась, все еще кричала, когда сорвала крышку с бутылочки и опрокинула ее содержимое в рот...

Недовольная, она вынырнула из приятного мрака. Что-то стискивало ее лодыжку, и она пыталась вырваться. Но эта штука держала ее крепко. Она рванула, протащив ее по норе, снова обдирая кожу на теле. Она закричала протестующе, и крик внезапно захлебнулся, когда над ней сомкнулась вода.

Давясь и отбрыкиваясь, она выскользнула из норы в карьер. Снова была ночь — или по-прежнему была ночь? И при свете луны она, как в тумане, заглянула в самые безучастные глаза, которые когда-либо видела.

— Я — Эрл, — ухмыльнулся он, обнажив кривые зубы. — А теперь держись крепче, и я тебя...

— Пусти! — Она яростно рванулась назад. — Оставь меня в покое! Я никуда не хочу идти! П-пожалуйста, пожалуйста, не заставляй меня! Просто дай мне о-остаться там, где...

Она вцепилась в кусты, попыталась залезть обратно в нору. Удерживаясь на воде, Эрл отвесил ей сильную пощечину.

— Мать честная! — пробормотал он, обматывая ей веревку вокруг талии и подавая сигнал Ма и Доку. — Неужто сорок восемь часов для тебя мало?

Глава 13

Прикрытые драной мешковиной, Док и Кэрол лежали в кузове старого грузовика Эрла, и им предстояло по ухабам проехать через холмы, обратно к дороге, находящейся в ведении округа, а оттуда — несколько миль к так называемой ферме, где жил Эрл. Это был ветхий, обшарпанный дом, с лишенным травяного покрова, захламленным двором, коровой, несколькими цыплятами, фруктовыми деревьями, занимавшими пару акров, и двумя-тремя огородными культурами. Однако внутри изъеденного ненастьями дома, с его голыми, покоробившимися полами и заколоченными досками окнами, стоял огромный цветной телевизор, огромная морозильная камера, холодильник и гигантский очаг, который топился дровами.

Эрл явно гордился этими своими приобретениями, и Док нахваливал их. Без лишних слов, стараясь скрыть свое удовольствие, Сантис вытащил из духовки большой ростбиф и без всякой тарелки швырнул его на стол. Пока он разделял его на огромные окровавленные куски, Ма раскладывала другие «харчи» — холодную вареную капусту, хлеб, кофейник, кувшин емкостью в галлон с виски — и оловянные кружки и тарелки. Потом все расселись, и все, кроме Кэрол, принялись жадно есть. Она сидела осоловевшая и безразличная, чувствуя спазмы в животе, едва в силах выносить вид и запах пищи.

Ма посмотрела на нее оценивающим взглядом и потянулась за кувшином с виски. Потому наполовину наполнила оловянную кружку — это произносилось как «оловянна-кружка» — белой жидкостью и толкнула ее через стол.

— Ну-ка, выпей это! — приказала она. — Давай! Не заставляй повторять тебе дважды.

Кэрол выпила. Она поспешно сглотнула, стараясь превозмочь тошноту, а потом приятный огонь растекся по ее желудку и на лице проступил легкий румянец.

— А теперь ешь, — сказала Ма.

И Кэрол стала есть. А после того, как она откусила первые несколько раз, еда показалась ей очень вкусной.

Оба ее глаза были слегка подбиты. Ее губы распухли и покрылись кровоподтеками, а ее лицо и руки сплошь все были в царапинах и порезах. Но никто не сказал ни слова по поводу ее вида, не интересовался что да почему. Бывалые люди из темных закоулков преступного мира, они прекрасно понимали, что с ней случилось.

Она не поднимала от тарелки глаз, не принимая никакого участия в разговоре и настолько безразличная к нему, будто он не имел к ней никакого отношения.

Нет нужды повторять, что их с Доком по-прежнему усиленно разыскивали. Для них было бы невозможно перейти мексиканскую границу и проникнуть в глубь страны по суше. Но Ма и Эрл наладили хорошее сообщение по морю — через капитана одного маленького португальского рыболовного суденышка, который и прежде проворачивал для них такие дела.

— Конечно, людей, которых бы искали так, как вас, еще не было. — Ма как следует отхлебнула виски, отрыгнула и вытерла рот тыльной стороной ладони. — Сейчас он артачится, всячески уклоняется от этого дела, но через пару дней дозреет — когда увидит, что это ни к чему не приведет.

— Ты хочешь сказать, — Док настороженно нахмурился, — ты хочешь сказать, он знает, кто мы такие?

Ма ответила, что — конечно, естественно — знает.

— А кто бы еще стал давать деру из страны именно сейчас? Но насчет этого ты не думай, Док. Он знает все о нас, Сантисах, и тебе не о чем беспокоиться.

— Понятно, — сказал Док. — Я уверен, что ты права.

Рой Сантис выйдет из тюрьмы через год или около того.

Это развяжет руки им троим, не говоря уже об их многочисленных родственниках и друзьях. И ни один человек, который хотя бы понаслышке знал о том, какая репутация закрепилась за Сантисом, не станет их обижать. Любой, кто это сделает, в надежде на вознаграждение или из страха перед наказанием, не останется в живых, чтобы когда-нибудь похвастаться этим.

Когда застолье подошло к концу, Эрл наполнил глиняный кувшин водой и провел Кэрол с Доком по своему изрытому оврагами заднему двору к куче навоза размером со стог сена. Сейчас куча была частично разрыта, не прикрыта досками, на которые был набросан навоз. Обращенный в противоположную от дома сторону вход закрыли куском брезента, от которого за версту несло коровьим навозом, сейчас, правда, высохшим, но, очевидно, измазанным, когда тот был еще свежим.

Эрл нерешительно отдал Доку кувшин с водой.

— Я еще жратвы для вас прихватил. Если она вам нужна, Док. Просто решил, что вам захочется поесть ночью, когда вы сможете выйти наружу.

— Конечно, — сказал Док. — Сейчас мы ничего не хотим, Эрл.

— Ну да, конечно. Курить нельзя — я, наверное, мог бы и не говорить тебе об этом. Наверно, я бы даже и спички не зажег, будь на твоем месте. Небольшой дымок или огонек далеко видно.

— Понимаю. Ничего такого не будет, — пообещал Док.

— А как насчет жвачки? Я прихватил с собой побольше жевательного табаку, могу поделиться.

— Ну да, наверное, это не помешает, — сказал Док. — Большое тебе спасибо, Эрл.

Эрл вернулся обратно, к дому, а Док вежливо придержал брезентовую дверцу, пропуская вперед Кэрол.

До рассвета оставался час или около этого. Без единого слова Кэрол свернулась калачиком на полу и почти тотчас же заснула. Док присел на корточках у стены и положил в рот щепотку табака. Сам он выспался за последние двое суток. Теперь сон станет неким занятием, когда ему станет невмоготу бодрствовать; тем, что нужно держать про запас в качестве средства от тоски, что преследует наяву. Он жевал и сплевывал, каждый раз тщательно прикрывая плевок. Время от времени он смотрел на черную тень — Кэрол, и взгляд его становился глубоким и задумчивым.