Смерть в Лиссабоне

Карлуш лежал в отделении интенсивной терапии; его голову и шею поддерживала какая-то странная конструкция, не дававшая ему шевельнуться и оставлявшая затылок свободным. Организм работал нормально, но в сознание он не приходил, и никто из лиссабонских нейрохирургов не мог сказать, когда он выйдет из комы.

Мы не спускали с него глаз — его мать рука об руку с отцом, окаменевшие и безотрывно глядевшие на сына в безумной надежде передать ему частицу своей воли. Оливия, безумно волновавшаяся за Карлуша, но все еще оплакивавшая Антониу Боррегу, которого знала с пеленок. И я, раздавленный чувством вины. Ведь если бы Карлуш не довел расследование до логического конца, все зашло бы в тупик, и я тоже стал бы, по выражению Клауса Фельзена, «человеком конченым».

По прошествии нескольких часов, убедившись, что дыхание Карлуша восстановилось, его сняли с искусственной вентиляции легких. Теперь, после переливания крови, он лежал весь опутанный проводами и датчиками, под капельницей. Он лежал тихо и неподвижно. В тишине раздавался лишь гул мониторов. Ни один мускул его не подрагивал, сомкнутые веки не трепетали. Лицо и тело были расслаблены, пока его мозг спал.

Где, по каким неведомым просторам блуждают пребывающие в коме? Видят ли они там свет или только темную, без единого проблеска дыру?

В семь часов я оставил Оливию с родителями Карлуша, отправился на работу и сел за стол. Коллеги заходили ко мне, осведомляясь о здоровье Карлуша, хотя его и недолюбливали. Я обстоятельно отвечал на расспросы. В восемь тридцать я зашел к Нарсизу, встретившему меня глубокомысленным хмыканьем. Я поставил его в известность, что собираюсь расследовать исчезновение бывшего офицера полиции, следователя Лоуренсу Гонсалвеша. На это он ничего не ответил.

Я взял казенный автомобиль, подъехал в Одивелаш и засел возле дома Валентина. Как ни удивительно, он не заставил меня долго ждать — наверно, и ему не спалось по ночам. Когда рядом с машиной показалась его курчавая грива, я опустил стекло и велел ему сесть ко мне.

Мы влились в поток машин, шедших к южной окраине города.

— Тебе знаком некий Лоуренсу Гонсалвеш? — спросил я.

Пробормотав себе под нос это имя, он нахмурился. Я остановил машину. Впереди нас никого не было, сзади раздавались нетерпеливые сигналы. Я протянул ему фотографию.

— Это так называемый «секьюрити-консультант», иными словами частный сыщик. Занимается слежкой и всякое такое.

— Почему я должен его знать?

— Разве не по его наущению ты устроил это затейливое секс-шоу в пансионе «Нуну»? Помнишь, как интересно вы там проводили время — ты, Бруну и блондинка-малолетка? — сказал я. — А что с ней потом было, после секса с двумя парнями одновременно, которое ты устроил в пансионе, помнишь?

— Она… она… — Он запнулся, потому что водитель задней машины, выйдя, постучал мне в окно. — Она вернулась в школу.

Я сбросил с его плеча ремень, резко взял с места и тормознул. Он врезался головой в ветровое стекло. На лбу показалась кровь. Он тяжело откинулся на спинку кресла, ощупывая рану. Я вытащил фотографию и отвел его руки от лица.

— Скажи мне все, Валентин, и можешь убираться.

— Он предложил мне денег.

— О какой сумме речь?

— Первоначально это был миллион эскудо.

— Вот тебе и новый принтер.

— Но потом он предупредил, что мне может задать шороху полиция… и я запросил двойную цену.

— Хорошая сделка, Валентин, — сказал я. — А теперь скажи, что совесть твоя чиста.

— Я думал…

— Ты думал, что за такой подарок от тебя ничего не потребуют?

Подкатив к тротуару, я вышвырнул его из машины, пнув в тощий зад. Он скорчился на тротуаре, как побитая собака.

Я развернулся и по второму кольцу выехал на трассу, ведущую в Кашкайш. Я ехал в Кабу-да-Рока. Дорога шла в гору. Дом Фельзена четко вырисовывался в чистом морозном воздухе.

Фельзен сидел в своей лоджии, голова его свешивалась на грудь, как у подбитой птицы. Когда я сел рядом, он очнулся.

— А-а… — протянул он, но назвать меня, видимо, затруднился.

— Инспектор Коэлью, — напомнил я, дав ему несколько секунд на то, чтобы усвоить информацию. — Кто ваш адвокат, сеньор Фельзен?

— Меня в чем-то обвиняют? — спросил он после секундного замешательства. — По-моему, в услугах адвоката я не нуждаюсь.

— А в тюрьме у вас он был?

— В этом не было нужды. Дело было сделано. Туда стоит лишь попасть, и сам дьявол тебя не вытащит.

— Ну а когда вы вышли?

— Несколько лет адвоката у меня не было. А потом появился один. А может, это я сам его нашел? Звали его…

Он попытался вспомнить имя, но не преуспел.

— Доктор Акилину Оливейра?

— Да, верно. Он был моим адвокатом лет… десять, кажется. А может, и сейчас он мой адвокат.

— Вы рассказали ему всю вашу историю?

— Да. Он очень внимательно меня слушал… Не очень характерно для адвоката. Они ведь обычно склонны поучать, не правда ли? Разъясняют закон, говорят, как все сложно и запутанно и что тебе без них не обойтись…

— Вы не рассказывали ему, что общались в тюрьме с политическим по имени Антониу Боррегу?

— Какой-то политический несколько месяцев выносил парашу из моей камеры. Он расспрашивал меня об этой женщине. Раньше я помнил, как ее звали…

— Мария Антония Мединаш, — сказал я. — Во время последнего нашего разговора вы еще никак не могли вспомнить это имя. Не скажете ли, что хотел узнать о ней Антониу Боррегу?

— Он спрашивал, не видел ли я ее, не слышал ли о ней.

— А вы видели или слышали?

— Ну, я только знал, что она умерла.

— Каким образом?

— Ее убили… Или как там это называется у тюремщиков…

— Вы знали того, кто это сделал?

— Знал. Это Мануэл. Он же, видите ли, мой сын, незаконный сын. Но он не слышал меня, а на следующее утро ее вынесли из камеры, — сказал он и сморщился, словно готовый заплакать; но тут же я понял, что испытывает он не жалость, а отвращение. — Ее юбка вся промокла от крови… Когда ее волокли по коридору, за ней тянулся бурый след…

Он опять погрузился в дрему. Я немного подождал, глядя на сияющий ясный небосклон, на холодное зимнее солнце. Потом спросил про адвоката у фрау Юнге. Она ответила, что в восьмидесятых сеньор Фельзен пользовался его услугами, но недолго.

— Он сказал, что это длилось лет десять.

— Он старик, но все еще тщеславен.

Теперь я приготовился к драке. Кашкайшский дом адвоката был пуст и заколочен на зиму. Я позвонил в его лиссабонский дом, но и там никто не отозвался. Уже днем я заскочил в больницу. Оливия и родители Карлуша были все еще там, где я их оставил. Из новостей они мне сообщили только то, что меня разыскивают двое мужчин.

Столкнулся я с ними в коридоре возле туалетов. Двое в темно-синих плащах. На первый взгляд их можно было принять за клонов — возможно, сходство им придала общая школа, которую они прошли.

— Можно с вами поговорить? — осведомился один. — Удобнее будет выйти.

— Кто вы такие?

— Из министерства.

— Какого?

— Давайте выйдем.

Втроем мы вышли в больничный двор и сели на холодную как лед скамейку. Кругом светились больничные окна. Говорил только один из них. Другой лишь поглядывал по сторонам.

— Мы пришли сказать, что вам следует бросить ваше расследование обстоятельств исчезновения Лоуренсу Гонсалвеша.

— Он бывший полицейский детектив. Мой долг…

— У вас, несомненно, есть долг, инспектор Коэлью, — подтвердил мужчина, пока что соглашаясь со мной. — Это долг патриота, который на сей раз велит вам молчать. Следствие пришло к определенному выводу, выводу правильному, и потому оставьте все как есть.

— Вывод не очевиден, — сказал я. — Не понимаю, кому он на руку. Во всяком случае, не мне. Я чувствую себя проигравшим.

Подавшись вперед, они переглянулись.

— Мы нашли козла отпущения.

— «Банку де Осеану и Роша»?

Он кивнул, думая, возможно, этим ограничиться.

— Пострадал офицер полиции, — сказал я. — Он в коме, из которой может не выйти. Думаю, что его родителям захочется узнать, ради какого такого патриотического долга был принесен в жертву их сын.