Последняя инстанция

— В штаб-квартире. Сейчас в твою сторону поеду. Тебя ждет жаркий прием. — Он имеет в виду прессу. — Как погляжу, сопровождение не помешает. К тому же надо кое-что с тобой обсудить. Придумал один фокус. Сначала я подъезжаю к твоему офису и бросаю там свою машину. А ты с Четвертой на парковку не сворачивай, а притормози перед зданием на Джексон-стрит. Выпрыгивай, заходи к себе, а я твою тачку припаркую. Охрана поговаривает, тут человек с тридцать — газетчики, фотографы, телевизионщики — на парковке расположились, тебя поджидают.

Я уже готова с ним согласиться, но все-таки передумала. Нет, говорю. Не собираюсь устраивать прятки да бега, прикрывать лицо портфелем, в пальто кутаться, будто мафиози. Не пойдет. Отправлю капитана дожидаться в морге, а сама подъеду как обычно и разберусь со СМИ. Может и у меня хоть раз в жизни упрямство возобладать. Это во-первых. А во-вторых, терять мне нечего, буду заниматься своим обычным делом: попросту скажу людям правду. А состоит она в том, что я не убивала Диану Брэй. Мне даже в голову такого не приходило, хотя она и была самой отвратной бестией на свете.

На Девятой остановилась на светофоре и, пока ждала зеленого, надела пиджак от костюма. Посмотрелась в зеркало заднего обзора: не совсем ли расклеилась. Мазнула помадой по губам, пригладила ладонью прическу. Скрепя сердце, включаю радио: что там, в утренних «Новостях»? Да, сейчас однозначно все будут то и дело прерывать вещание горячими новостями, дабы общественность, не дай Бог, не забыла, что ваша покорная — скандал номер один наступающего тысячелетия.

— ...вот и я о том же, Джим. Подумать только, совершить идеальное убийство. Тут вам и карты в руки...

— ...куда как серьезно. Знаешь ли, я однажды брал у нее интервью...

Переключаюсь на другой канал, щелкаю дальше, один за другим: тут меня высмеивают, там втаптывают в грязь, где-то вскрываются новые факты, потому что кто-то сболтнул СМИ информацию, которая, по хорошему-то, должна бы сохраняться в крайней секретности. Мне вот интересно, кто столь дерзостно нарушил кодекс молчания; и что куда более печально — на ум приходят некоторые имена. Райтеру я не доверяю. И всем, кто предоставлял ему информацию по моим телефонным разговорам и банковским операциям. А еще на ум приходит другой подозреваемый: Джей Талли. Наверняка его вызовут свидетельствовать на процессе. Беру себя в руки, выруливаю на парковку, и моим глазам предстает еще то зрелище: телевизионные фургоны и техника с радиостанцией забили Четвертую улицу. Моего появления ждут десятки людей, кто с камерами, кто с микрофонами, а кто попросту с блокнотами.

На мой темно-синий «эксплорер» никто и внимания не обратил, этой машины они не ожидали. И тут я понимаю, что допустила серьезный промах. Уже не первый день передвигаюсь на арендованном автомобиле, и мне даже в голову не приходило, что сей факт еще придется объяснять. Въезжаю на свое обычное, зарезервированное место, и только тут меня замечают. Со всех сторон, словно ватага охотников на крупную добычу, ко мне слетаются репортеры, и я усилием воли вхожу в роль. Я здесь командую оркестром: собранна, спокойна и ничего не боюсь. Я не сделала ничего плохого.

Вылезаю из машины и неторопливо забираю с заднего сиденья портфель и стопку папок. Под слоями эластичной повязки побаливает локоть, вокруг щелкают фотоаппараты; на меня наводят крупнокалиберные дула микрофонов. Я под прицелом.

— Доктор Скарпетта? Вы не могли бы прокомментировать следующее...

— Доктор Скарпетта?

— Когда вы узнали, что против вас возбуждено уголовное дело и вы предстанете перед специальной следственной комиссией?

— Правда, что у вас с Дианой Брэй были разногласия по ряду...

— Где ваша машина?

— Вы подтверждаете, что фактически сбежали из собственного дома и даже не ездите на собственном автомобиле?

— Вы намерены оставить должность?

На тротуаре оборачиваюсь к ним. Безмолвна и непоколебима, жду, когда гомон уляжется. До собравшихся потихоньку доходит, что я намерена уделить им внимание и удовлетворить всеобщую любознательность; кое-кто озадачен, спадает агрессивный напор. Многие из этих лиц мне знакомы, только вот имен не припомню. Вернее всего, я даже не знаю всей этой публицистской армии, орудующей за кадром. Напоминаю себе: такова их работа, ничего личного за этим не стоит, и незачем переводить происходящее на себя. Вот так, ничего личного. Грубо, бесчеловечно, неправильно, безжалостно и в большей степени ошибочно, да конкретно ко мне не имеет никакого касательства.

— Я не подготовила официального заявления, — начинаю я.

— Где вы находились в ночь убийства Дианы Брэй?

— Пожалуйста, — перебиваю я. — Я, как и вы, узнала о расследовании специальной комиссии совсем недавно и прошу уважать конфиденциальность процесса. Поймите, я не вольна обсуждать с вами этот вопрос.

— Но вы...

— Правда, что вы приехали не на своей машине, потому что ваша конфискована?

Вопросы и обвинения рассекают утренний воздух, как шрапнель. Я направляюсь к подъезду. Больше сказать нечего. Я здесь командую оркестром: собранна, спокойна и ничего не боюсь. Я не сделала ничего плохого. Впрочем, один из репортеров мне и в самом деле знаком — как не запомнить высокого блондина-афроамериканца с точеными чертами лица, которого зовут Вашингтон Джордж? Он неотступно следует по пятам и проскальзывает за мной, когда я с силой открываю тяжелую стеклянную дверь, ведущую внутрь.

— Можно задать вам всего один вопрос? — говорит он. — Вы меня помните? Это не то, что я хотел спросить. — Улыбается. — Я — Вашингтон Джордж. Работаю на Ассошиэйтед Пресс.

— Я вас узнала.

— Давайте я вам помогу. — Он придерживает дверь, и мы заходим в вестибюль. На меня устремлены взгляды охранников. Как знаком теперь этот взгляд! По глазам видно, обо мне ходит дурная слава. Сердце екнуло.

— Доброе утро, Джефф, — говорю, проходя мимо поста.

Кивок.

Подношу к глазку электронного контролера пластиковое удостоверение личности, щелкает замок двери, ведущей в мою часть здания. Вашингтон Джордж по-прежнему рядом, говорит про какую-то информацию, которая, на его взгляд, должна меня заинтересовать, да только все мимо моих ушей пролетает. В приемной сидит незнакомка. Она съежилась в кресле, такая маленькая и печальная среди полированного гранита и стеклянных кубов. Плохое тут место, нельзя здесь людям находиться. Всегда жаль бедняг, которых волей случая занесло ко мне в приемную.

— Вами кто-то занимается? — спрашиваю я.

На посетительнице черная юбка и бахилы, она туго завернулась в темный плащ. Вцепилась в книжку, будто боится, как бы не отняли.

— Нет, просто жду, — отвечает она вполголоса.

— Вы кого-то пришли повидать?

— Ну, даже не знаю, — запинается, заплаканные глаза вновь заволокли слезы. В горле ком, из носа потекло. — Я про своего мальчика спросить. Вы не разрешите мне с ним повидаться? Мне просто непонятно, зачем вы его здесь держите. — Подбородок задрожал, и она утерла нос рукой. — Можно его увидеть?

Филдинг написал, какие у нас на сегодня дела; одно из них — мальчик-подросток, предположительно повесился. Как его фамилия? Уайт? Спрашиваю у матери, и она утвердительно кивает. Бенни, так зовут паренька. Я высказываю предположение, что она, видимо, миссис Уайт, и та снова кивает, объясняя, что они с сыном сменили фамилию, когда она несколько лет назад вторично вышла замуж. Приглашаю ее пройти со мной (теперь осиротевшая мать уже плачет вовсю), и мы отправляемся выяснить, где сейчас Бенни. Важная информация Вашингтона Джорджа подождет.

— Эти сведения нужны в первую очередь вам, а не мне.

— Хорошо. Проходите следом; как только освобожусь, переговорим. — Опять подношу к глазку удостоверение, и мы проходим вместе с репортером. Клитта сидит у компьютера, заносит в базу данных дела. Оторвалась от экрана, порозовела.

— Доброе утро. — Обычное дружелюбие дается ей с трудом. Снова в глазах то же выражение, пугающее и ненавистное. Представляю, какие сегодня с утра разговоры ходили по зданию. От взгляда не ускользнула свернутая в трубочку газета на столе Клитты, которую она тут же попыталась прикрыть свитером. За праздники моя ассистентка набрала вес, под глазами темные круги — видно, я причиняю окружающим одни неприятности.