Все мертвые обретут покой

Это была дочь Вулрича.

Глава 49

Голос отяжелел от усталости и напряжения. Я разговаривал и вел машину: ее перегнал из Нового Орлеана в Сент-Мартин один из помощников шерифа.

— Вулрич, это Берд.

— Привет, — безо всяких эмоций откликнулся он. — Что тебе уже известно?

— Что Байрон мертв и погибло несколько твоих людей. Сочувствую.

— Да, там была форменная заваруха. Они позвонили тебе в Нью-Йорк?

— Нет, — я колебался, говорить ему правду или нет, и решил, что не стоит. — Я опоздал на самолет и сейчас еду в Лафайет.

— Лафайет? Какого черта?! Что ты собираешься там делать?

— Так, поболтаюсь немного. — Мы договорились с Туисаном и Дюпре, что я расскажу ему, что была найдена его дочь. — Мы можем встретиться?

— Черт побери, Берд. Я еле на ногах держусь, — пожаловался он, но затем покорно согласился. — Хорошо, я с тобой встречусь. Мы поговорим о том, что сегодня произошло. Мне нужен час. Я подъеду в «Джаззи», это немного в стороне от шоссе. Тебе всякий укажет дорогу, — он закашлялся. — Твоя знакомая отправилась домой?

— Нет, она еще здесь.

— Это хорошо, — одобрил он. — Хорошо, когда в такие времена есть кто-то рядом. — И с этими словами он повесил трубку.

«Джаззи» оказался маленьким полутемным баром при мотеле со столами для игры в пул и музыкальным автоматом с записями в стиле кантри. За стойкой бара женщина заполняла витрину пивом, а из динамиков звучала мелодия в исполнении Уилли Нельсона.

Вулрич появился вскоре после того, как я приступил ко второй чашке кофе. В руках он нес канареечно-желтый пиджак, на рубашке подмышками темнели пятна пота, а на спине и рукавах виднелись грязные полосы. На одном рукаве рубашка была разорвана у локтя. Низ коричневых брюк и высокие ботинки густо облепила грязь, уже успевшая подсохнуть. Он заказал порцию бурбона и кофе, после чего уселся за столик рядом со мной. Некоторое время мы сидели молча. Вулрич выпил полпорции виски, начал отхлебывать кофе и только тогда заговорил:

— Послушай, Берд, — начал он, — извини за разлад между нами в последнюю неделю. Мы оба старались по-своему покончить со всем этим. Теперь, когда все закончилось, ну... — он пожал плечами, чуть наклонил стакан в мою сторону, словно чокаясь, и выпил виски, а затем знаком заказал еще. Под глазами у него залегли тени, сухие губы потрескались, и я заметил у основания шеи формирующийся фурункул. Виски обожгло ему рот, и Вулрич поморщился.

— Стоматит, — пояснил он, поймав мой взгляд. — Поганая штука, — он сделал еще глоток кофе. — Думаю, тебе интересно послушать, как все происходило.

Я хотел отодвинуть трагический момент, но не так.

— Что собираешься делать теперь? — спросил я.

— Для начала высплюсь, ответил он. — Потом, возможно, возьму ненадолго отпуск, отправляюсь в Мексику, и, может быть, мне удастся отвлечь Лизу от этих религиозных фанатиков.

У меня вдруг защемило сердце, и я внезапно встал. Мне нестерпимо захотелось выпить. Кажется, никогда в жизни мне ничего не хотелось так сильно. Вулрич как будто не заметил мое замешательство и никак не отреагировал на то, что я вдруг так неожиданно заторопился в туалет. Мой лоб покрылся потом, а тело трясло, как в лихорадке.

— Лиза спрашивала о тебе, Бердман, — сказал мне вдогонку Вулрич, и я встал как вкопанный.

— Что ты сказал? — не поворачиваясь, спросил я.

— Она спрашивала о тебе, — как ни в чем не бывало повторил он.

— Когда ты с ней разговаривал в последний раз? — теперь я повернулся к нему.

— Несколько месяцев назад, — неопределенно качнул стаканом Вулрич. — Месяца два-три, так кажется.

— Ты уверен?

Он молча уставился на меня.

Я висел на нити над темной бездной и следил, как нечто маленькое и сверкающее отделилось от целого и бесследно исчезло во мраке, чтобы уже никогда не вернуться. Бар и все, что нас окружало, вдруг исчезло, и остались только мы вдвоем: Вулрич и я, и ничто не могло отвлечь одного от слов другого. Я не чувствовал под собой опоры, не ощущал воздуха над собой. В голове у меня загудело от роя нахлынувших образов и воспоминаний.

Вот Вулрич стоит на крыльце, касаясь щеки Флоренс Агуиллард, скромной, доверчивой девушки с лицом в шрамах. В последние минуты жизни, думаю, она поняла, что он сделал и до чего довел ее.

— Я называю его своим метафизическим галстуком, это галстук в духе Джорджа Герберта.

Мне вспомнились строки из стихотворения Рэли «Скитания страстного странника». Вулричу так нравилось цитировать выдержки из него:

— Моим телам единственным бальзамом стать кровь должна. Не будет утешения иного.

Во время второго телефонного звонка в гостиницу, когда в комнате присутствовал Вулрич, Странник запретил задавать вопросы.

— У них нет воображения, — говорил он мне когда то. — Они не могут мыслить шире. В их действиях нет четкой цели.

Вулрич и его люди отобрали у Рейчел заметки.

— Я разрываюсь на части: мне надо держать тебя в курсе происходящего и одновременно ничего тебе не сообщать.

Мне вспомнилось, как полицейский швырнул в мусорный бак пакет с пончиками, к которому прикасался Вулрич.

— Ты спишь с ней, Берд?

Нельзя обмануть того, кто не обращает внимания.

А еще мне представилось, как знакомая фигура в нью-йоркском баре вертит в руках томик метафизических стихов и цитирует Донна:

— Из тел истерзанных пример плохой.

Чувствительность метафизика — вот, что отличало Странника. Как раз эту особенность пыталась в последние дни уловить Рейчел. Именно метафизическая чувствительность объединяла поэтов, чьими произведениями были уставлены полки в ист-виллиджской квартире Вулрича. Я видел, когда он привел меня к себе ночевать, после того как в эту же ночь убил моих жену и ребенка.

— Берд, что с тобой? — зрачки его глаз превратились в крошечные черные точки, жадно поглощающие свет из зала.

Я отвернулся.

— Слабость вдруг какая-то напала. Вот и все. Я сейчас вернусь.

— Ты куда, Берд? — в его тоне звучали недоверие и жесткие нотки угрозы. И мне подумалось, что моя жена тоже услышала их и попыталась бежать, но он настиг ее и ударил о стену лицом.

— Мне нужно в туалет, — объяснил я.

К горлу неотвратимо подступала тошнота, и меня могло вот-вот вывернуть наизнанку прямо в зале. Нестерпимая боль обожгла все внутри и беспощадно запустила когти прямо в сердце. Казалось, наступили последние мгновения моей жизни, и передо мной раздвинулся занавес, а за ним на меня взирала мертвящим взглядом черная ледяная пустота. Мне захотелось отвернуться, уйти от всего этого, чтобы все снова стало нормальным. У меня были бы опять жена и дочь, похожая на мать. У меня был бы маленький тихий домик с газончиком, и рядом находился бы человек, который остался бы со мной до самого конца.

В полутемном туалете воняло застоявшейся мочой. Но кран в умывальнике работал. Я умылся и полез в карман за телефоном и не нашел его: он остался на столике рядом с Вулричем. Я рывком раскрыл дверь и обогнул стойку, доставая пистолет, однако Вулрича за столиком уже не было.

Дозвониться ни до кого не удалось: Туисан уже ушел, Дюпре отправился домой еще раньше. Я убедил дежурного на коммутаторе связаться с Дюпре и передать, чтобы он мне срочно перезвонил, что он и сделал пять минут спустя. Голос его звучал сонно и устало.

— Только не надо плохих новостей.

— Убийца не Байрон, — с места в карьер начал я.

— Как?! — от вялости Дюпре не осталось и следа.

— Он их не убивал, — повторил я. С пистолетом в руке я вышел из бара, оглядываясь по сторонам, но Вулрича уже и след простыл. По улице шли мимо две чернокожие женщины с ребенком. Я обратился к ним и хотел расспросить, но они увидели у меня пистолет и заспешили прочь. — Странник — это не Байрон, а Вулрич. Он сбежал от меня. Я поймал его на лжи. Он сказал, что разговаривал с дочерью два или три месяца назад. Но мы с вами знаем, что этого быть не могло.