Бей в точку

Первый выстрел из моих новых пистолетов прозвучал как щелчок степлера. Второй — как предупредительное рявканье сторожевого пса. А шестой и седьмой — как мощнейший хлопок сверхзвукового самолета. К тому моменту оба глушителя раскалились добела, а из дул вырывались черный дым и голубое пламя, краска же буквально пузырилась. Что касается боевых результатов, то тут тоже было на что посмотреть. Когда мне однажды удалось с обеих рук попасть в дерево — а это совсем не просто при отдаче такой силы, будто тебя кто-то вытолкнул из бассейна, — в стволе остались четырехдюймовые выбоины от пуль.

А на земле лежали две этакие спутниковые тарелки из опилок, каждая по два фута в диаметре.

Я наметил уик-энд перед моими первыми весенними каникулами в военной академии.

Глушители я переделал. Не буду углубляться в подробности, скажу лишь, что, имея под рукой металлические цилиндры, набор дюймовых шайб и изоляцию из стекловолокна, ты справишься с задачей. А уж раздобыть инструкцию даже в ту, доинтернетовскую, пору было делом не сложным.

Я знал, что братья Вирци никогда не запирают дверь из гаража в кухню. Я побывал у этих подонков раз десять, прочесал весь дом, увешанный постерами Синди Кроуфорд и ее же литографиями в исполнении того парня, который оформлял обложку альбома группы «Duran Duran».

В тот вечер, когда я решил их убить, я «проводил» их в клуб и тут же отправился к ним домой, чтобы запереть выход в кухню. После чего занял позицию у гаражных дверей и стал ждать хозяев.

По словам моего профессора в медицинской школе, за потовые железы под мышками и потовые железы в паху отвечают разные участки нашей нервной системы, и если подмышки потеют от нервозности, то пах потеет от жары. Так это или нет, не знаю, но, пока я ждал братьев Вирци, из всех моих потовых желез выделилось столько жидкости, что ее хватило бы наполнить мои ботинки. Я весь взмок в своем закрытом пальто. Это был тот случай, когда трудно отделить нервозность от жары.

Но вот что-то лязгнуло на подъездной дорожке, и в гараж мимо меня въехал полосатый гоночный «мустанг», оставляя за собой горячее выхлопное облако и запах резины.

Из машины они выбирались шумно и бестолково. Сидевший за рулем щелкнул пультом на защитном козырьке, и гаражная дверь медленно поползла вниз. Второй взошел по ступенькам и повернул ручку двери, ведущей в кухню, потом ее подергал.

— Что за херня! — Его голос почти перекрыл железный лязг.

— А? — переспросил второй.

— Заперто, блин.

Гаражная дверь наконец остановилась.

— Чё ты гонишь.

— Ну!

— Так открой, блин.

— Козел, у меня ж нет ключа!

— Может, повернемся? Только медленно, — предложил я. Мне показалось, что мой голос звучит откуда-то издалека. То ли от стресса, то ли от этих выхлопов голова у меня кружилась, я боялся потерять сознание.

Они обернулись. Страха на их лицах не было. Скорее тупое изумление. Один из них сказал:

— Чиво?

А второй спросил:

— Ты кто?

— Слушайтесь меня, и вам не причинят боли, — произнес я стандартную фразу.

Повисла короткая пауза, а затем первый повторил свое «Чиво?», и они оба покатились со смеху.

— Дурачок, ты уверен, что ни с кем нас не перепутал? — поинтересовался второй.

— Уверен, — ответил я.

— Слушаться тебя? — переспросил первый.

— Год назад, в октябре, вы грабанули дом в Вест-Оранже, — сказал я. — Пришили двух старичков и унесли видик. Там была кассета. Больше мне от вас ничего не надо.

Они переглянулись и помотали головами, словно не веря собственным ушам.

Первый сказал:

— Слушай, чмо, если мы и унесли видик этих старперов, то кассету, уж точно, себе не оставили.

Я набрал в легкие побольше воздуха и нажал на оба спусковых крючка.

Сказать вам, что такое месть? Особенно кровавая месть.

Это плохая идея. Во-первых, она недолговечна. Когда говорят, что месть следует подавать холодной, речь идет не столько о том, что не надо спешить, так как необходимо все тщательно продумать, сколько о продлении кайфа, связанного с планированием и предвкушением акции.

А во-вторых, даже если убийство вам сойдет с рук, оно вам еще аукнется. Что-то при этом вы убиваете в себе, и последствия могут быть непредсказуемыми. К примеру, через семь лет, после того как я прикончил братьев Вирци, мой закадычный друг Скинфлик превратил мою жизнь в ад, и я выкинул его из окна шестого этажа.

Но в тот вечер, в начале девяносто четвертого года, я не испытал ничего, кроме радости.

Расстрелять братьев Вирци из пистолетов 45-го калибра с глушителем было все равно что взять их фотографию и разорвать пополам.

ГЛАВА 5

Я забираю у Скилланте мобильный телефон и ломаю пополам.

— Рассказывай, ублюдок, — приказываю.

Он пожимает плечами:

— О чем рассказывать? Пока я жив, мой друг Джимми не позвонит в Бруклин.

— Не позвонит кому в Бруклин?

— Человеку Дэвида Локано, который позвонит в Бомонт, штат Техас.

Я сжимаю руку в кулак.

— Эй, спокойно! — дергается Скилланте. — Это только в случае моей смерти!

Я хватаю его за сухую, как у ящерицы, обвислую кожу на шее и выдергиваю его из кровати.

— В случае твоей смерти? — говорю. — Совсем мозги отшибло? У тебя неизлечимая болезнь! Ты уже покойник!

— Аеюсь, то ет, — лепечет он бессвязно.

— От твоей надежды нам ни холодно, ни жарко!

Он давится словами, и я его отпускаю.

— Что? — спрашиваю.

— Меня прооперирует доктор Френдли. Он говорит, что у меня есть шанс.

— Какой еще, блин, доктор Френдли?

— Знаменитый хирург!

— Он оперирует в Манхэттенской католической больнице?

— Во всех городских больницах. Ему помогают его ученики.

Мой пейджер подает голос. Я нажимаю на кнопку запрета.

— Вместе мы с ним прорвемся, — говорит Скилланте.

Я даю ему оплеуху. Почти символическую.

— Заткнись, — говорю. — Сам загибаешься и хочешь прихватить меня с собой? Давай отбой своему дружку-приятелю.

— Нет, — тихо отвечает он.

И тут же получает оплеуху посильнее.

— Послушай, кретин, — говорю я. — Твои шансы выжить и так близки к нулю. Не вынуждай меня раньше времени отправить тебя на тот свет.

— Ты этого не сделаешь.

— Почему? Разве это что-нибудь изменит?

Он хотел что-то сказать, но только заморгал. Снова открыл рот. И вдруг заплакал. Спрятав лицо, он свернулся в позе зародыша, насколько это ему позволяли все эти провода.

— Я не хочу умирать, Медвежья Лапа, — произнес он сквозь слезы.

— Твоего согласия никто не спрашивает, так что можешь заткнуться.

— Доктор Френдли говорит, что есть шанс.

— Он имел в виду, что есть шанс прокатиться с ветерком на «Шэдоу Форде». [27] — Опять мой пейджер подает голос, и я опять вырубаю звук. — Твои «шансы» — это пятьдесят процентов на то, чтобы выжить после операции, и десять на то, чтобы протянуть еще пять лет. Но, скорее всего, ты загнешься еще до наступления лета.

Скилланте по-обезьяньи вцепился в мою руку:

— Медвежья Лапа, ты мне поможешь?

— Попробую. Дай отбой своему приятелю.

— Мне только пережить операцию.

— Я же сказал: попробую. Дай отбой.

— Если я живым выйду отсюда, слова никому не скажу, обещаю. Могила. А жить вечно я не собираюсь.

— Эй! Что за разговорчики? — раздался голос за моей спиной.

В палату вошли двое. Врач-ординатор — долговязый, усталый на вид, в операционной одежде, и второй — жирный кот пятидесяти пяти лет. Я их видел в первый раз. Жирный, пышущий здоровьем кот демонстрировал тот еще зачес: длинная прядь, несколько раз уложенная вокруг плеши. Но интересно было не это.