Горячее сердце

Патрушев сел, и зал снова загудел. На этот раз оживленно разговаривали и в президиуме.

Наконец поднялся Евсеев.

Говорил он очень коротко. Главной задачей он назвал продуманную организацию труда во всех службах треста. Пообещал по возможности помочь в техническом снабжении. Транспортный цех должен обеспечить исправность подвижного состава.

Евсеев согласился с предложением Патрушева, тем самым как бы признав и правильность плана Григорьева.

Поздно вечером в вагоне Евсеев спросил Федора:

— А как у вас дело с рукавами?

— Плохо, — ответил Федор. — Думаю, что виновника не найти.

— А он не может оказаться среди тех дисциплинированных, которых вы хотите оставить в разрезах?

Федор только пожал плечами.

…К немалому, удивлению Федора, к полудню следующего дня он получил списки заключенных по всему тресту. Предлагалось оставить на работе шестьдесят семь человек.

— Не много ли? — засомневался Федор в кабинете Патрушева. — Как вы думаете, Николай Иванович, не слишком ли снисходительны ваши руководители?

— Исключено, Федор Тихонович. Сегодня с утра на каждом разрезе в этой работе участвовал член парткома. Вы думаете, почему наши начальники так ретиво развернулись?

Во второй половине дня Федор со списками поехал в колонию. Максимов, как и Федор, отнесся к ним с недоверием.

— Как вы считаете, не надо проверить личные дела этих людей?

Федор ответил не сразу. Он не мог без доверия относиться к Патрушеву, который говорил о добросовестной подготовке списков.

— Думаю, что этих можно не трогать, — ответил Федор.

Приказ о возвращении заключенных под охрану вызвал в колонии возмущение. Большинство их связывали это событие не столько со своим поведением, сколько с именем Туркина, о предстоящем суде над которым, да еще за вредительство, стало каким-то образом известно. Свои поступки по сравнению с его виной всем казались уже не столь значительными.

…Суд над Туркиным состоялся через два дня. В столовой, из которой вынесли столы, собрались все заключенные, кроме тех, что задержались в лесосечных зонах. Скамеек не хватало, поэтому из бараков стащили сюда же все табуретки.

Появился секретарь суда.

— Суд идет!..

Зал встал и опустился, словно придавленный.

Туркин поднял глаза и натолкнулся на сотни мрачных лиц, на угрюмые взгляды. Ни в ком не увидел он и тени сочувствия.

Суд проходил в абсолютной тишине. Но вот судья спросил:

— Испортив ленту транспортера, вы, Туркин, сознавали, что это приведет к остановке производства?

— Нет.

И тут зал вдруг опрокинул на него такой откровенно издевательский смех, что Туркин сжался в комок.

Больше Туркин в зал не взглянул ни разу.

Суд длился только час. А когда Туркину был оглашен приговор с новым сроком лишения свободы, в тишине послышался чей-то разочарованный голос:

— Можно было и шлепнуть…

На следующий день провели собрание. На нем Максимов объяснил, что возвращены в колонию под охрану только те, кто плохо работал и нарушал дисциплину.

— В ближайшую неделю мы расконвоируем и направим на работу других, — объявил он и предупредил: — Отбирать будем строго.

Уже через два дня Федор и Максимов доложили Евсееву, что первые семьдесят расконвоированных могут быть направлены на работу.

— Как полагаете, эти будут работать лучше? — спросил Евсеев.

— Должны, — ответил Максимов. — Из тех, которых вернули в колонию, многие приходили каяться и просили направить их в трест.

— Понятно. — Но Евсеева волновал другой вопрос: — Уложитесь в срок со своим отбором? Управленцев-то надо возвращать к своим делам.

— Закончим дня на два раньше, — заверил Федор.

А наутро позвонил Евсееву сам.

— Григорий Матвеевич! — сообщил весело. — Воздушные рукава выплыли…

— Как это вам удалось, сидя в колонии?

— Не моя заслуга. Драка помогла.

— Какая драка?

— Бывший расконвоированный Сысков избил одного из тех, которых вчера вывели на работу. Просил его принести передачу от знакомого. А передать хотели спирт. Не желая рисковать, расконвоированный отказался выполнить просьбу. А вечером с Сысковым до драки дошло.

— При чем тут рукава?

— Слушайте… Сысков во время драки выхватил из-под матраца шланг и стал избивать того заключенного. До полусмерти исхлестал: в шланге цепь была. Вот я и примерил свой кусок шланга к Сысковскому. Точно! А Сысков этот с Западного взят.

— Что он говорит?

— А что ему говорить?

Он все понимает.

— Судить будете?

— Конечно.

Федор и Максимов сдержали слово, через восемь дней новые заключенные заменили работников контор и управления на всех местах.

Теперь Федор с Лоскутовым снова ездили по разрезам.

Встретился на Южной обогатительной и с Макарычем.

— Как новые рабочие? — спросил его.

Суровый старик был не склонен к похвалам.

— Пока держатся, — ответил сдержанно.

— Так ведь это хорошо.

— Поглядим… Может, пообвыкнутся, так опять за перекуры возьмутся, — рассуждал он. — У нас тут свое собрание было. Уговорились их контролировать. Так и сказали им, когда они пришли: будете дурака валять — выгоним. Пусть ваше начальство разбирается… Смолчали. Вот — работают.

Через несколько дней Федор встретился с Евсеевым.

— Скучноватый вид у вас, Федор Тихонович, — заметил тот.

— Не вижу надобности находиться здесь, — признался Федор.

— Сыскова когда собираетесь судить?

— Дня через три-четыре.

— Поговорите со своим начальством, — посоветовал Евсеев. — Не буду возражать, если вас отзовут. Не думайте только, что я против вашего пребывания здесь. Вы нам очень помогли.

— Ничего особенного я не сделал.

— Ну, как… Каждый из нас занимается своим делом, а все вместе — решаем одну задачу. Это хорошо, что мы перетряхнули расконвойку.

— Еще на результаты надо посмотреть.

— Вот-вот. Поэтому побудьте здесь хотя бы до суда над Сысковым.

…Федор уезжал из Ново-Надеждинска на десять дней раньше комиссии. Северный трест, по расчетам Евсеева, через неделю должен был войти в плановый график добычи. Позднее он узнал, что так оно и произошло.

Но, покидая тогда Ново-Надеждинск, глядя на огни удаляющегося города из окна вагона, он снова думал о своей работе, ощутив новую ее грань, которая роднила ее с большими человеческими делами.

9

Федора встретили тепло и радостно.

— Славин с Уховым уже справлялись, приехал ли ты, — говорил Колмаков. Оглядев Федора, заметил: — Ох, и устал ты, мужик!

Когда Федор доложил Ухову, тот спросил:

— Ты в бане-то хоть был за это время?

— В душе один раз, — ответил Федор. — А что?

— Сходи попарься, — улыбнулся Ухов. — И можешь сутки не показываться.

— Понял. Спасибо.

Но отдыха не получилось.

Небывалое дело: ночью в городок чекистов на квартиру Федора явился Колмаков.

— Федор, собирайся, — сказал Алексей, входя в комнату. — Машина ждет.

— Что стряслось?

— Не знаю, но какое-то ЧП.

— Объяснить можешь?

— Двадцать минут назад в оперативный пункт позвонил дежурный по разъезду Дедово Вершков Даниил Андреевич. Сказал только несколько слов: товарищ Колмаков, приезжайте, у нас что-то неладно… — рассказывал Алексей. — Человек он серьезный, зря не беспокоит.

— Мог же хоть что-то сказать?

— Спрашивал. Не могу, говорит, по телефону объяснить. И попросил еще, чтобы я привез с собой человек двух-трех и появился на станции незаметно.

— Что это значит?

— Не знаю… Но, если он так сказал, поверь, там действительно что-то серьезное.

— Ладно. Познакомимся с твоим Вершковым…

Через полчаса, закрыв оперпункт на замок, Федор, Колмаков и Бадьин выехали на дрезине в Дедово. Шустрая «Пионерка» со скоростью семьдесят километров в час несла в предутреннюю мглу трех человек. На моторе сидел Колмаков, такой же молчаливый и хмурый, как и его попутчики.