Легион обреченных

Вот и пограничная полоса, всплескивавший на крутой излучине Сумбар. С серой громадой ночи слились скалы, деревья, кустарники. У контрабандной тропы едва обозначились очертания трех арчей с тайником. За ними, в нескольких десятках метров, их должен был дожидаться косоглазый перс.

Черкез издал крик филина — горы отозвались эхом, и снова стало тихо. Подав знак товарищу, чтобы остановился, Черкез осторожно пошел по тропе. Почему никто не отзывается? Почуяли подвох? Иль хитрит косой проводник? Снова заухал филином — и тут же послышалось завывание шакала. Черкез вздохнул, силясь унять волнение. Ему навстречу двинулась тень. Он замер — пусть проводник подойдет поближе. Узнав друг друга, они обменялись паролями. Перс нетерпеливо посмотрел вдоль тропы, приметил смутный силуэт человека.

— Скажи этому обормоту, — зашипел он, — чего истуканом застыл?

— Без истерики, — спокойно ответил Черкез. — Темно, хоть глаз выколи.

В тот же миг за спиной Черкеза что-то хрустнуло, словно кто-то неосторожно наступил на сучок. Раздался окрик: «Стой! Стрелять буду!» Черкез испуганно бросил проводнику: «Побежали!» — и сквозь кусты кинулся к пограничной реке. За ним проворно несся перс, боясь, что отчаянно отстреливавшийся Черкез ненароком заденет его. Откуда ему было знать, что Черкез палил поверх голов своих «преследователей». А чекист в одежде Новокшонова метнулся чуть правее, создавая видимость преследуемого, стрелял на ходу, падал и поднимался, но, добежав до самой кромки реки, упал.

Чекисты тем временем, продолжая гнаться за Черкезом и связным, вели хитро задуманную игру: раздавались выстрелы, топот ног, вскрики, словно при настоящей погоне...

На рассвете мираб, одетый в черную папаху, наблюдал издали за подъехавшей к реке повозкой с красным крестом, в которую погрузили тело человека, будто пытавшегося ночью прорваться за кордон. Из-за реки эту картину созерцал косоглазый проводник, в душе благодаря аллаха, что уберег его от пули кизыл аскеров.

— Поторопились вы с переходом, — упрекнул Мадер Черкеза, оставшись с ним наедине. — Спороли горячку.

— Новокшонова предупреждали, — кивнул Черкез, соглашаясь с резидентом, — что на границе неспокойно. Он и слушать не хотел. Я помню ваш приказ не доверять Джапару Хорозу, но Шырдыкули вздорил с ним по каждому пустяку, отвергая даже разумные предложения. Спросите у Хороза, он подтвердит...

— Заставить надо было его, — раздраженно проговорил Мадер, которому не хотелось признаться, что Хороз, самостоятельно перейдя границу, к резиденту не явился — бежал, видно, к своим старым хозяевам, чтобы подороже продать им тайну антибольшевистского подполья. Фашистский резидент не мог догадаться, что Хороза умышленно спугнули чекисты. — Вы же, мой эфенди, прошли мою выучку...

— Поэтому я не смел ослушаться вашего приказа, господин барон. — У Черкеза от удивления округлились глаза. Весь в ссадинах, в вымазанном грязью халате, простреленном в нескольких местах, с припухлыми губами и взглядом ребенка, он вызывал у сентиментального Мадера чувство умиления. — Вы же сами приказали вернуться.

— Да, но вы прислали письмо, что все дела завершены и... — Мадер осекся. — Разве вы не вместе...

— Нет, он один, — жестко произнес Черкез. — Сказал после того, как отослал вам письмо. Прочитав ваш ответ, я удивился. Мы же условились считать достоверными только те сообщения, где стоят два знака — мой и Шырдыкули. На последнем письме, отосланном им, как вы заметили, моего знака не было. И все же вы на него ответили.

— Иди, мой мальчик, умойся. — Мадер, досадуя на свою оплошность, едва сдержался, чтобы не оборвать Черкеза. — Сними халат, принеси йод, я смажу твои раны.

Черкез направился было к двери, но Мадер остановил его.

— На этих двоих, Ходжака и второго проводника, можно положиться?

— Вполне. Не люди, а кремень, мой эфенди.

— Ты уверен, что они не угодили к чекистам?

— Да. Они довели нас до пограничной полосы и вернулись. Дальше дорогу хорошо знал Шырдыкули, я тоже...

Едва Черкез вышел, Мадер схватил его халат, подозрительно ощупал, обнюхал края дыр, пробитых пулями, — те действительно пахли пороховой гарью. Затем он изучающе вчитывался во второй список «подпольщиков», привезенный Черкезом, и, увидев под каждым листком по два условных знака, проставленных Черкезом и Шырдыкули, погладил бумагу, быстро спрятал в сейф и чуть успокоился.

Через несколько дней Мадеру доставили из тайника письмо. Толстый сообщал, что в ночной перестрелке был убит человек, пытавшийся перейти границу. В нем он узнал одного из трех незнакомцев, появлявшихся вблизи аула в сопровождении старого охотника Шаммы-ага. Это подтвердил и хороший знакомый мираба, военфельдшер, который даже поделился с ним мысгалом опиума-терьяка, найденного при убитом. Он же под большим секретом рассказал Толстому, что нарушитель — шпион, возможно, немецкий или английский.

Сомнения Мадера рассеялись — то был Новокшонов. Фашистский резидент недолго скорбел по своему агенту. Слава богу, что его сразили наповал и он унес тайну с собой. Утешало также, что еще раньше шефы с Крипицштрассе, которые подгоняли с созданием в Средней Азии «пятой колонны», похвалили Мадера, сколотившего в Туркмении антисоветское подполье, и представили к Железному кресту. Когда Мадеру вручали награду и само начальство во главе с Канарисом пожимало ему руки, он неожиданно вспомнил беднягу Штехелле, своего предшественника, опытного резидента германской разведки. Непонятно только, почему Штехелле, прознав о туркменском подполье, сам ринулся в Туркмению. Чекисты выманили? Не похоже. Но Мадер учел печальный урок коллеги, не пошел сам, а отправил Новокшонова. Спасибо Штехелле — многие его бумаги, список, фотографии подпольщиков очень пригодились. Правда, чекисты позднее распотрошили подполье, многих арестовали, но кое-кто уцелел, бежал, обманув чекистов.

Сам Штехелле, жаль, не вернулся. Новое начальство абвера о нем или не знало, или просто забыло. Его документы перекочевали в Партийный архив. Может, понадобились кому? Впрочем, кому вспоминать-то, если с приходом к власти ефрейтора-недоучки почти вся разведка обновилась? Этим лавочникам и пивоварам нет никакого дела до будущего Германии, все они живут одним днем. Разведка — удел и призвание избранных, а сейчас в ней каждой твари по паре.

Мадер, задумываясь над загадочным исчезновением Штехелле, чем-то похожим на гибель Новокшонова, старался тут же отогнать будоражившую его мысль: «Ты, Вилли, сжег за собой все мосты, — говорил он себе. — Или хочешь навести тень на плетень? Тогда объяви Новокшонова живым, сдавшимся чекистам, заяви о своем подозрении и посмотри, какой шквал поднимется. Первым самого же тебя и закрутят до смерти. Уж больно подозрителен ты стал, Вилли. Нервишки шалят. А разведчику пристало иметь сильную волю, стальные нервы. Все идет отлично! Железный крест у тебя на груди, и внеочередное звание получишь. Фирма процветает, деньги так и льются на твой счет в Берне. Какого же ты еще дьявола хочешь?!»