Горячее сердце

На таких людей всегда хотелось походить.

А в эти тревожные, переполненные работой дни осени сорок первого он увидел начальников иными: они стали не только суровее и строже. В них появилась незнакомая раньше жесткость, она подавляла беспрекословностью их приказов и распоряжений, выслушивая которые, уже наперед знал, что они исключают не только возможность какого-либо обсуждения, но и вопросы вообще. Никакие непредвиденные обстоятельства, никакие исключения, ограниченные возможности, недостаток времени не принимались в расчет.

Над всеми и вся властвовали только понятия: надо, необходимо, должен.

Так требовала война. Требовала от всех.

На Юрия Паклина теперь была возложена ответственность за обеспечение перевозок уже на всем пригорнском направлении от Свердловска до границы с Казанской железной дорогой в европейском Предуралье, триста километров магистрали.

Дважды в сутки, утром и вечером, как полагалось, он выходил на связь с Григорьевым для коротких докладов об обстановке на своем участке, побывав в оперативном пункте только дважды. Юра и всегда-то не отличался атлетическим сложением, но Федор заметил, как он похудел, юношеский румянец сошел с его лица, а серые глаза, всегда поражавшие чистотой и неугасающим любопытством, сейчас потемнели, в них поселилась настороженность.

Работа Паклина уже была отмечена двумя благодарностями.

И тем неожиданнее для Федора был ночной звонок Ухова. В телефонной трубке резко, холодно, почти зло прозвучал короткий приказ:

— Григорьев?.. Найдите Паклина, срочно вызовите в Свердловск и завтра к девяти ноль-ноль быть вместе с ним у Славина. Вы меня поняли?

— Да… — успел только выговорить Федор и услышал щелчок: Ухов положил трубку.

Федор позвонил на Пригорнскую. Паклин по своему телефону не ответил. Начальника станции тоже не нашел. И только у дежурного узнал, что Паклин по срочному вызову уехал в Свердловск. Кто-то Федора опередил.

В оперативном пункте Паклин появился в четыре часа. Он был возбужден. В его волнении Федор уловил и растерянность, и чувство виноватости, смешанное с каким-то непонятным удивлением. И заговорил Юрий совсем не о том, чего ждал от него Федор:

— Согрей воды, пожалуйста, умыться надо как следует… Бритва у тебя есть? А чистый подворотничок?

— Ты хоть знаешь, кто тебя вызвал? — наконец оборвал его вопросом Федор.

— От Славина позвонили.

— А зачем?

— Догадываюсь: влепят по высшей мерке, если не хуже. И тебя, наверное, подвел. Мыло есть?..

— Ты можешь толком объяснить?! — сорвался Федор.

И, наверное, оттого, что Федор сорвался впервые, Паклин вдруг сел и умолк. Федор увидел еще, что в глазах его появилась прежняя чистота.

…Четыре дня назад на Пригорнскую прибыл поезд из Москвы.

— Сборный был, — рассказывал Юра. — И не столько перегруженный, сколько неудобный: общий вес даже легкий, а вагонов уйма. Чего только не везли! Архивы какие-то, картины, а больше всего книг и мебели, приборов разных, не понимаю я в этом… Короче, какой-то научный исследовательский институт переезжал с лабораториями.

Был вечер. Паклин сидел у дежурного по станции, ожидая поезд на Свердловск, чтобы отправить вагон с минометными трубами, поданный на Пригорнскую с металлургического завода пятнадцать минут назад. Ближайший поезд прибыл с Запада, следовал он обычным маршрутом.

Машинист втянул поезд на станцию, остановив его вплотную к предельному столбику. Состав вытянулся на всю длину станционного пути. Замыкал его классный пассажирский вагон.

Минут через пять Паклин постучался в вагон, его окна еще были слабо освещены. Дверь открыла довольно молодая женщина в накинутой на плечи дорогой и модной меховой шубке, Встретила настороженно:

— Вам кого?

— Хозяина эшелона. Я из государственной безопасности, младший лейтенант Паклин, — счел нужным он представиться и даже взял под козырек. Он уже знал, что в этом вагоне едет несколько профессоров и научные сотрудники эвакуирующегося института. — Разрешите?

— Да, пожалуйста.

Женщина провела его в вагон. Он оказался купированным, Проход внутри тонул в полумраке, так как освещался единственной свечой, вставленной в настенный фонарь. Купе были закрыты.

— Минуточку, — попросила его женщина. Она прошла в середину вагона и постучала в одну из дверей: — Вениамин Евгеньевич, вы не спите?..

Через некоторое время дверь отодвинулась, пропустив в коридор неширокую полосу света. Женщина наклонилась в купе, стала видна только ее спина. О чем она говорила, Паклин не слышал. Но она тут же обернулась к нему:

— Проходите… — и уступила ему проход.

В купе Юрия встретил маленький, худенький и седой старичок.

— Будьте любезны, молодой человек! — галантно, жестом пригласил он сесть к столику против него.

Юра снял фуражку, шагнул в купе, предъявил свое удостоверение.

— Чем могу служить? — спросил старичок по-отечески ласково, возвращая документ.

Юра извинился за беспокойство и коротко объяснил, что вынужден приказать отцепить вагон от состава, так как ему нужно доставить в Свердловск срочный груз.

— Позвольте, это нас отцепить? Я правильно вас понял?

— Да, вас.

— Извините, — обратилась к Юре женщина, стоявшая в дверях, — я не представила вам: директор Московского научно-исследовательского института, профессор Вениамин Евгеньевич Вышковский, которому поручено…

— Верочка, товарищу некогда, — остановил ее Вышковский. И все внимание обратил к Юре: — Скажите, молодой человек, это чрезвычайно важно?

— Да.

— Очень жаль, очень жаль!.. — старичок побарабанил сухими пальчиками по столику. — Нас, знаете ли, тоже уверяли, что мы важные. Мы так надеялись сегодня быть в Свердловске. Нам даже обещали в министерстве, что наш поезд не будут особенно задерживать. У меня в вагоне за дорогу появилось двое серьезно больных, и нас должны встретить врачи.

— У меня приказ, товарищ профессор, — сказал Юра.

— Да, я понимаю, — нахмурившись, задумался профессор. Потом заговорил: — Самое парадоксальное, что наш груз тоже объявлен важным, уникальным, если хотите. Мы едем из Москвы уже больше двух недель. Нас ждет работа. Срочная и важная, необходимая нынче крайне… Мы везем тиф.

— Что?! — переспросил Юра.

— Тиф. Мы нашли этот антибиотик! Но институт так не вовремя эвакуировался: как раз накануне завершения работы, это так досадно. Вы знаете, что такое наш институт?

— Простите…

— Не знаете, значит, — вдруг с неожиданной властностью прервал его профессор. — Мы разрабатываем новые медицинские препараты, и прежде всего необходимые фронту, например, предупреждающие заражение. Ну, как бы вам объяснить, скажем, против гангрены. Для нас сейчас дорог каждый час. Уже сам по себе этот неудачный переезд нанес нам такой ущерб! Ведь мы имеем дело с очень сложными и тонкими культурами, даже температура…

— У нас нет времени, — сказал Паклин.

Старичок с какой-то жалкой беспомощностью развел руками. И тут вмешалась женщина:

— Товарищ… командир! — Она не знала, как назвать его. Прижав руки к груди, стала торопливо объяснять: — В этом вагоне едет группа очень видных ученых. Двое уже больны. А главное, нам дорог каждый час для сохранения наших препаратов. Приборы тоже в опасности. Мы и так в отчаянном положении! Неужели задержка на пятнадцать — двадцать минут решает все ваше дело? Ведь поезда идут так часто! Нас и так уже обгоняли десятки раз…

Юра уже стоял в коридоре и видел, как открываются другие купе. В дверях появлялись встревоженные лица. Ему показалось даже, что все они похожи на профессора, который, растерянный и подавленный, стоял перед ним и смотрел с надеждой. Женские лица тоже не были молодыми. И вдруг что-то сжалось в груди у Юры, он почувствовал жалость к этим беспомощным, но хорошим людям, которые, видимо, так и не узнали в жизни ничего, кроме своих культур и приборов.

— Для фронта, говорите, работаете, товарищ профессор? — спросил помягче.

— Конечно! — воскликнул старик, И подчеркнул не без гордости: — Как вся Россия!