Русский Дом

– У него совершенно невероятная логика, Тиг, – сказал он во вторник старшему коллеге из исследовательского отдела, решив наконец поделиться своим приобретением. – Обязательно прочтите.

– А почему вы думаете, что это он, а не она, Палмс?

Палмер это чувствовал. Флюиды.

Старший коллега Палмера заглянул в первую тетрадь, во вторую и наконец сел и уставился в третью. Затем вернулся к чертежам во второй тетради. А потом чутье профессионала подсказало ему, что надо действовать безотлагательно.

– На вашем месте, Палмс, я отправил бы это им, и побыстрее, – заметил он. Но тут же передумал и отправил сам, действуя очень-очень быстро и предупредив сначала Неда по спецтелефону, чтобы тот был в состоянии боевой готовности.

В результате два дня спустя весь ад с цепи сорвался. В среду, в четыре часа утра на верхнем этаже кубического кирпичного здания на Виктория-стрит, где помещался Русский отдел, в так называемом Русском Доме, все еще горел свет: подходило к концу первое совещание тех, кто затем вошел в состав «Группы Дрозда». А еще через пять часов, высидев еще два совещания во внушительном новом здании управления Службы, возвышавшемся на набережной, Нед вернулся к себе и принялся с такой головокружительной быстротой обрастать папками с документами, будто девочки из архива задались целью воздвигнуть там уличную баррикаду.

– Пути господни, конечно, неисповедимы, – заметил Нед, обращаясь к Броку, своему рыжеволосому помощнику, в момент краткого затишья перед появлением очередной порции папок, – но своих «джо» он выбирает куда неисповедимее.

«Джо» на профессиональном жаргоне – живой источник, а живой источник в переводе на общечеловеческий язык – это шпион. Имел ли Нед в виду Ландау, упомянув про джо? Или Катю? Или же никак еще не окрещенного автора тетрадей? А может, ему уже виделся неясный образ великого английского шпиона-джентльмена мистера Бартоломью Скотта Блейра? Этого Брок не знал, да и не хотел знать. Он переехал в Лондон из Глазго, но его родители были литовцами, и абстрактные понятия только вызывали у него раздражение.

* * *

Что до меня, то мне пришлось подождать еще недельку, прежде чем Нед решил, как всегда без особой охоты, что настало время привлечь старика Палфри. Стариком Палфри меня называли с незапамятных времен. До сих пор не могу понять, куда делись мои крещенные имена. «Где старик Палфри?» – говорят они. «Где наш ручной орел-законник? Давайте сюда этого старого крючкотвора. Свалите это дело на Палфри!»

На моей персоне я не буду долго задерживать ваше внимание. Мое полное имя – Горацио Бенедикт де Палфри, но два моих имени вы можете забыть сразу, а частица «де» и вовсе изгладилась у всех из памяти. На службе я – Гарри, и поэтому часто, будучи покладистым по натуре, сам я тоже называю себя Гарри. И когда по вечерам я жарю в своей тесной холостяцкой квартирке отбивную на ужин, я охотно называю себя Гарри. Я – юрисконсульт, толкователь законов для незаконников, а некогда – младший партнер почившей в бозе фирмы «Мэки, Мэки и де Палфри, Чансери-Лейн». Но это было двадцать лет назад. И все эти двадцать лет я был вашим самым покорным секретным слугой, в любое время готовым украсть весы у той самой слепой богини, перед которой в юности меня учили благоговеть.

Палфри – французское слово, так в Средние века называли коней, объезженных для торжественных выездов или под дамское седло. Что ж, на этом коне смогла удержаться в седле лишь одна женщина – и то недолго, но зато загнала его почти насмерть. Ее имя – Ханна. Именно из-за Ханны я сбежал в тайную цитадель, где нет места страсти, где стены такие толстые, что мне не слышно, как она колотит по ним кулаками или как молит со слезами в голосе, чтобы я впустил ее к себе, невзирая на неизбежный скандал, которого так боялся молодой нотариус на пороге респектабельной карьеры.

На лице надежда, а в сердце безнадежность, говорила она. Мне всегда казалось, что женщина помудрее держала бы подобные наблюдения при себе. Нередко говорить правду в глаза – значит потакать собственным слабостям. «В таком случае на что ты надеешься, – возражал я. – Если больной умер, то какой смысл пытаться оживить его?»

Ответ напрашивался сам: потому что она женщина. Потому что верила в спасение мужских душ. Потому что я еще не расплатился за то, что не оправдал надежд.

Но поверьте, теперь я уже расплатился сполна.

Именно из-за Ханны я по сей день хожу по секретным коридорам, свою трусость называю долгом, а слабость – самопожертвованием.

Именно из-за Ханны я задерживаюсь допоздна в своем сером кабинете-коробке, на двери которого написано: «Юридический отдел», заваленном папками, кассетами и пленками, словно я веду дело Джарндиса против Джарндиса [2], но только без излишней волокиты. Именно из-за нее я сижу и готовлю официальную побелку для операции, которую мы назвали «Дрозд» и главным действующим лицом в которой должен быть Бартоломью, он же Барли Скотт Блейр.

Именно из-за Ханны старик Палфри, трудясь над своим оправдательным документом, иногда откладывает в сторону ручку, поднимает голову и начинает мечтать.

* * *

Возвращение Ники Ландау под английское знамя, если он вообще его покидал, произошло ровно через двое суток после того, как тетради попали на стол к Неду. Со времени злополучного посещения Уайтхолла Ландау изнемогал от унижения и злости. Он не ходил на работу, он не убирал свою квартирку в Голдерз-Грин, которую обычно холил и лелеял, как светоч своей жизни. Даже Лидии не удалось подбодрить его. Я лично в срочном порядке получил ордер министерства внутренних дел на подключение к его телефону. Когда Лидия позвонила, мы долго слушали, как он отшивал ее. А когда она, трагически заломив руки, ворвалась к нему, наши наружные наблюдатели доложили, что он напоил ее чаем и отправил восвояси.

– Не знаю, в чем я провинилась, но все равно прости меня, – с грустью сказала она, уходя (насколько им удалось расслышать).

Не успела она выйти на улицу, как позвонил Нед. Потом Ландау догадливо поинтересовался у меня, не было ли это совпадением.

– Ники Ландау? – спросил Нед голосом, не располагавшим к шуткам.

– Предположим, – ответил Ландау, расправляя плечи.

– Меня зовут Нед. По-моему, у нас есть общий друг. Обойдемся без имен. На днях вы любезно доставили письмо для него. При довольно-таки трудных обстоятельствах, насколько я понял. И пакет.

Ландау сразу же подпал под обаяние этого голоса. Уверенного и властного. (Голос хорошего офицера, Гарри, а не циника.)

– Ну, да… – подтвердил он, но Нед уже продолжал:

– Не стоит пускаться в подробности по телефону, нам с вами нужно бы побеседовать подольше. И нам хотелось бы от души пожать вам руку. Не откладывая в долгий ящик. Когда мы сможем это сделать?

– Когда скажете, – ответил Ландау. Он чуть было не добавил «сэр».

– Я не люблю ничего откладывать. А как вы?

– А я тем более, Нед, – сказал Ландау. В голосе его чувствовалась счастливая улыбка.

– Я пришлю за вами машину. Так что никуда не уходите. Вам позвонят в дверь. Зеленый «Ровер», номер начинается с «Б». Шофера зовут Сэм. Если у вас возникнут сомнения, попросите, чтобы он показал свое удостоверение. Если этого будет недостаточно, позвоните по телефону, указанному на удостоверении. Справитесь?

– А наш друг жив-здоров? – не удержался Ландау, но Нед уже повесил трубку.

Звонок в дверь раздался через несколько минут. «Значит, машина ждала за углом, – подумал Ландау, спускаясь по лестнице будто во сне. – Вот оно! Я в руках профессионалов». Дом находился в самой фешенебельной части Белгрейвии – старинный, недавно реставрированный; свежевыкрашенный фасад поблескивал в лучах заходящего солнца. Дивный дворец, святилище тайных сил, которые управляют нашими жизнями. Отполированная медная табличка на колонне у входа гласила: «Отдел по зарубежным связям». Ландау еще поднимался по ступенькам, а дверь уже открывалась. И как только швейцар закрыл ее за ним, Ландау увидел, что навстречу ему сквозь завесу солнечных лучей идет подтянутый худощавый человек на вид чуть более сорока лет. Сначала стройный абрис, потом волевое, мужественно-красивое лицо, затем – рукопожатие: сдержанное, но доверительное, точно обмен приветствиями между военными кораблями.