Горячее сердце

— И тем не менее поддерживали с ним связь? — улыбнулся Леонид.

— Постольку, поскольку он меня интересовал как типичный представитель страны, претендовавшей на мировое господство.

— Какова же была истинная цель вашего пребывания в Японии?

— Я уже говорил на одном из предыдущих допросов, что это было свадебное путешествие. Ну, и… Меня, конечно, интересовала эта древняя, только что пробудившаяся от спячки и быстро набиравшая силы страна. Интересовала жизнь ее людей, экономика…

— С кем из представителей японских разведывательных органов вы встречались во время пребывания в Японии?

— Ни с кем. Люди, с которыми мне приходилось в то время встречаться, не имели, насколько я понимаю, никакого отношения к разведывательным органам. Это были крестьяне, ремесленники, рыбаки, мелкие служащие, владельцы небольших торговых заведений. Большую часть времени мы с женой провели в небольшой деревушке на берегу моря.

— Ну хорошо, — кивнул Леонид, — к этому мы еще вернемся. А сейчас скажите, когда и при каких обстоятельствах эмигрировала из СССР ваша бывшая теща Жарова Ольга Сергеевна.

— Она не эмигрировала из СССР, — разминая пальцами колени, возразил Флоренский. — Ее муж, инженер, в девятьсот девятом году был приглашен в Харбин управлением КВЖД. Ольга Сергеевна поехала с ним, оставив свою дочь Ирину, мою будущую жену, на попечении бабушки. В девятьсот шестнадцатом году Модест Васильевич скоропостижно скончался, и Ольга Сергеевна вызвала Ирину в Харбин…

— Почему же она не вернулась на родину? — спросил Леонид.

— Я понимаю ее, — скорбно произнес Флоренский, — Она очень любила Модеста Васильевича и даже покойного не могла оставить там одного. У нее, как она мне говорила, было намерение перевезти прах своего мужа в Россию. Но тут вскоре Россию потрясли революции, потом гражданская война, и в Харбин хлынул поток эмигрантов. Все было сметено могучим ураганом…

— В прошлый раз вы сказали, что Жарова собиралась переехать на постоянное жительство в Шанхай. А как же могила мужа?

— Из Шанхая в Харбин при желании всегда можно приехать, чтобы возложить на могилу цветы и поклониться праху…

— Но для этого нужно, видимо, быть в хороших отношениях с японцами? — И, не давая Флоренскому времени на обдумывание ответа, Леонид задал следующий вопрос: — Камиро посещал кафе, которое находилось при фотоателье Жаровой?

— Маловероятно, — пожал плечами Флоренский. — По крайней мере, я лично его там ни разу не видел, — подумал и решительно мотнул головой: — Нет, вряд ли Камиро туда приходил. Зачем? У Ольги Сергеевны среди обслуги не было ни одного японца, и сама она, кстати, японцев, недолюбливала. Когда они оккупировали Харбин, для нее это было настоящим ударом…

— Однако следствие располагает сведениями о том, что Камиро все-таки заходил в фотоателье Жаровой и именно в то время, когда там находились вы, и между вами произошел разговор.

— Не помню такой встречи! — покрутил головой Флоренский.

— Возможно, это был обычный обмен любезностями?

— Ничего не понимаю! — в сильном возбуждении воскликнул Флоренский. — Для чего-то вам понадобилось сделать из меня шпиона. Повторяю: в фотоателье Ольги Сергеевны я с Камиро никогда не встречался!.. Не могу взять в толк, что вообще со мной произошло! Почему я здесь, а не на работе? В котельной сейчас идет большой ремонт, мне непременно надо быть там! — Флоренский вдруг уставился взглядом в пол и о чем-то задумался, затем быстро поднял голову: — У меня к вам большая просьба. Вы не могли бы дать мне карандаш и пару листиков бумаги. Я написал бы мастеру, ему необходимы кое-какие рекомендации. Прекрасный он человек, но, к великому сожалению, технически малограмотен. И еще я бы черкнул пару слов Козловскому… Есть у меня соображения в отношении плунжерного станка…

— Хорошо, — кивнул Леонид, — карандаш и бумагу вы получите. А сейчас ответьте еще на один вопрос. После приезда в Советский Союз вы переписывались с Жаровой?

— Я дважды ей писал, — с готовностью ответил Флоренский. — И оба мои письма остались без ответа. Просто не знаю, что и думать…

Когда Флоренского увели, Леонид снова стал перечитывать протоколы допросов. И чем глубже вчитывался, тем меньше нравилось ему то, что на протяжении нескольким последних дней составляло весь смысл его существования. Потому что все это время у него, можно сказать, не было личной жизни — только работа. А главной его работой сейчас было расследование по делу Флоренского. Это был его главный экзамен на звание чекиста.

Теперь он чувствовал, что проваливает этот свой экзамен. Все оборачивалось не так, как хотелось бы. Какая-то лапша, а не следственное дело. Бесформенные размытые пятна и белые, ничем не заполненные пустоты. Еще вчера ему казалось, что он у цели. Еще, казалось, несколько штрихов, несколько точек — и вся картина проявится, разрозненные эпизоды выстроятся в железную логическую цепь, где каждый факт займет свое законное место.

А вышло черт-те что! По сути дела, ничего еще не доказано. Как говорится, начать да кончить. Флоренский ловко обвел его вокруг пальца — поманил конфеткой, которая оказалась завернутым в яркий фантик хлебным мякишем…

В таком состоянии крайнего недовольства собой и отправился Леонид с очередным докладом к Ладонину, заранее предполагая, чем все кончится: Ладонин возьмется вести это дело сам.

— Топчемся на месте, товарищ Пчельников, — холодно произнес Георгий Георгиевич, пробежав глазами последний протокол допроса Флоренского. — У меня такое впечатление, что вы недостаточно продумываете вопросы, которые задаете подследственному.

— Стараюсь продумывать, но… — И Леонид развел руками.

— Тут не должно быть никаких «но», — сухо отрезал Георгий Георгиевич. — Никаких «но»! — И несколько смягчив тон: — Давайте попробуем изменить тактику. Вернемся к дореволюционной деятельности Флоренского. Если хорошенько приглядеться, в его биографии можно найти немало любопытных фактов, которые, возможно, дадут нам ключ к его последующим преступным действиям. Что такое, например, переселенческое управление, в котором он состоял на службе до революции? Орган, предназначенный царским правительством для осуществления колонизации окраинных земель, на которых проживали представители национальных меньшинств. И в этой колонизаторской политике Флоренский играл не последнюю роль. Вы знаете, что такое государственный чиновник шестого класса? Это коллежский советник! Ваше высокоблагородие! В армии этому чину соответствовал чин полковника, — и, выдержав паузу, Ладонин сказал то, что Леонид внутренне был готов от него услышать, но от чего все-таки мучительно сжалось сердце: — Я думаю, что мне надо самому допросить Флоренского. Познакомиться с ним лично. Фигура, безусловно, крупная и вам оказалась не под силу, — и повторил: — Просто еще не под силу, — выдержал паузу и добавил озабоченно: — Сейчас у меня нет времени, но я найду окно. Буквально на этих днях.

Последний, самый тяжелый разговор с Леной.

— Я завтра уезжаю, — сказала она, глядя ему в глаза. — С мамой, в Крым…

— Ты, кажется, не собиралась, — упавшим голосом проговорил Леонид.

— А теперь надумала! — с вызовом бросила ему Лена. — Лето прошло, а я его и не видела, просидела в четырех стенах. Два раза в кино сходила да один раз на танцы. Чего-то ждала…

— Когда вернешься? — спросил он.

— Это не имеет значения, — ответила Лена и опустила глаза.

— И не напишешь?

— Зачем?

— Понятно… — тяжело вздохнул Леонид. — Значит, незачем…

— Леня, я, наверное, не люблю тебя! — Лена опять посмотрела ему прямо в глаза, слегка краснея при этом. — Ты знаешь, еще вчера я тебя ждала, и если бы ты пришел… Но ты не пришел, и мне нисколечко не стало от этого грустно. Даже наоборот: стало как-то совсем легко, словно я загадала — и все исполнилось…

— Ты в котором часу уезжаешь? — перебил ее Леонид нервно.