Слоник из яшмы. По замкнутому кругу

Анализируя это новое обстоятельство, можно было прийти к неожиданному выводу: тогда, когда Жаркову нужно было проникнуть в семнадцатый цех, на щитке перегорали пробки, а Исаков оказывался пьян.

Так появилось новое действующее лицо — Борис Жарков. Не прошло и тридцати минут, как Никитин вновь услышал эту фамилию. Ведерников по телефону разыскал майора в кабинете директора завода и попросил его срочно зайти в партком.

Когда Никитин вошел в кабинет парторга, он сразу почувствовал, что Ведерников чем-то встревожен, его волнение передалось майору.

Здороваясь с Никитиным, он сказал:

— Федор Степанович, у нас большое несчастье — сегодня утром Дуся Жаркова в тяжелом состоянии доставлена в клинику. Хотя это и не входит в круг интересующих вас вопросов, я прошу вас побывать у главного врача клиники. О своих подозрениях он никому, кроме меня, не говорил…

— Что же случилось?

— Врач «неотложной помощи», приехавший на срочный вызов, диагностировал припадок эпилепсии, но… Словом, вам надо сейчас же поехать в клинику. Машина около подъезда, шофера я предупредил.

— Михаил Нестерович, разумеется, я поеду, но мне бы не хотелось встретиться в клинике с Жарковым.

— Жарков сейчас на территории завода, он работает во вторую смену.

Главный врач принял майора в дежурке. Это был уже немолодой человек, внешне чем-то напоминающий Виссариона Белинского, те же русые усы и бородка клинышком. Главврач плотно притворил дверь, усадил Никитина в жесткое, неудобное кресло и, расхаживая взад и вперед по комнате, много и жадно курил.

— В девять часов утра по телефонному вызову, — начал он, — дежурный врач отделения «неотложной помощи» выехал к больной Жарковой. Врач застал больную в тяжелом состоянии: замедленное дыхание, явления асфиксии, тонические судороги, гиперсекреция слюнных желез. За полчаса до этого Жаркова чувствовала себя отлично. Она стирала на кухне белье и вдруг, рассказывала соседка, стала задыхаться, упала на пол, начались судороги. Делая инъекцию камфары, врач склонился над больной и уловил в ее дыхании, как ему показалось, слабый запах горького миндаля. В то время как женщину выносили на носилках в машину, врач вышел на кухню, чтобы вымыть руки, и здесь, несмотря на открытое настежь окно, он услышал тот же запах. На вопрос Жаркова, что с его женой, врач осторожно ответил: все признаки эпилептического припадка. Выслушав сообщение дежурного врача «неотложной помощи», я осмотрел больную и пришел к заключению, что мы имеем дело с тяжелым случаем отравления парами синильной кислоты. Были приняты все неотложные, необходимые меры: вдыхание паров углекислоты, инъекция сернокислого натрия с метиленовой синькой, пузырь со льдом на голову, растирание. Часа через два Жарковой стало значительно лучше, но она жаловалась на боль в кончиках пальцев. Осмотрев ее пальцы, я обнаружил несколько мелких порезов и извлек из них два мельчайших кусочка стекла. Химический анализ этих осколков подтвердил подозрение дежурного врача — были обнаружены следы синильной кислоты. Простите за отступление, но невольно вспомнился исторический эпизод времен Александра Шестого Борджиа: своей сопернице Феретти, дочь Александра Лукреция [16] послала в подарок пару перчаток, в которые были вделаны миниатюрные пузырьки с ядом. Феретти надела перчатки и умерла, даже не успев их снять…

— Скажите, доктор, в каком состоянии Жаркова? — спросил Никитин.

— Жизнь ее вне опасности.

— Вы кому-нибудь рассказывали о своих подозрениях?

— Я все рассказал Михаилу Нестеровичу.

— Стало быть, об отравлении Жарковой известно главному врачу клиники, Ведерникову, дежурному врачу и лаборанту, делавшему анализ?

— Если не считать вас, — дополнил его главврач.

— Можно рассчитывать на то, что случай с Дусей Жарковой не станет общеизвестным фактом?

— Разумеется.

— Я мог бы без ущерба для здоровья Жарковой побеседовать с ней несколько минут?

— Это очень нужно?

— Очень.

Главврач позвонил. Вошла дежурная медсестра.

— Как состояние Жарковой? — спросил он.

— Самочувствие больной хорошее. По вашему предписанию полчаса назад ей была сделана подкожная инъекция кофеина с лобелином.

Отпустив медсестру, главврач достал из шкафа сложенный белый халат и передал его Никитину.

Главврач вошел в палату вместе с Никитиным, проверил у Жарковой пульс и, видимо удовлетворенный ее состоянием, сказал:

— Прошу вас уложиться в пять минут, — и вышел из комнаты.

Дусин и без того остренький носик заострился еще больше, на щеках был яркий румянец, дышала она тяжело.

— Дуся, вам будет не трудно ответить на несколько вопросов? — спросил он.

Впервые она видела Никитина в оптическом цехе, он приходил с Пелагеей Дмитриевной, и вот сейчас…

Она ответила на вопрос утвердительно, но, не услышав собственного голоса, откашлялась и повторила громче:

— Мне не трудно… — Как большинство физически здоровых, крепких людей, она стыдилась своей болезни.

— До того как с вами, Дуся, случился этот припадок, вы чувствовали себя хорошо?

— Хорошо…

— Что вы делали до того, как у вас начался припадок?

— Я… стирала…

— Что вы стирали?

— Рубашку… мужа…

— Какая это была рубашка? — с трудом сдерживая свое нетерпение, спросил Никитин.

— Не понимаю…

— Вы стирали рубашку мужа. Какая это была рубашка — белая, голубая? Из какого материала, зефировая, быть может, шелковая?

Удивляясь вопросу, она улыбнулась:

— Это была ковбойка красная… в черно-белую клетку…

— Рубашку вас просил выстирать муж?

— Нет… Борис спал… У него не одна эта рубашка, а он вцепился в эту одну и носит… Воротник совсем заносил… Я встала рано… хотела, пока он спит…

— Когда вы начали стирку, окно на кухне было закрыто?

— Закрыто… Соседка боится сквозняка…

— Вы не можете вспомнить, при каких обстоятельствах вы порезали пальцы?

— Я терла на доске воротничок рубашки, вдруг под рукой хруст и… почувствовала боль в пальце… потом… потом я ничего не помню…

— Спасибо, Дуся. Я прошу вас, чтобы все то, о чем мы сейчас говорили, осталось между нами. Даже если придет вас проведать муж, вы и ему не рассказывайте о нашей беседе.

— Почему?

— Так, Дуся, нужно. Когда вы будете совсем здоровы, мы с вами вернемся к этой теме. Вы обещаете мне?

— Обещаю…

— Честное слово?

— Честное комсомольское, — сказала она и закрыла глаза. Разговор утомил ее.

Никитин вышел из палаты и осторожно, стараясь не шуметь, притворил дверь. В коридоре его дожидался главврач.

— Точно пять минут, — сказал он, взглянув на часы. — Я вижу, что с вами можно иметь дело.

— В таком случае, еще одна просьба: нельзя ли побеседовать с врачом «неотложной помощи»? — обратился к нему Никитин.

— Сейчас мы это устроим, — ответил главврач и повел его по длинному коридору, затем по лестнице вниз.

Врача они застали в перевязочной.

— Прошу вас, Анатолий Дмитриевич, ответить товарищу на интересующие его вопросы, — сказал главврач и углубился в изучение лежащей на столе истории болезни.

— Когда вы вошли в кухню квартиры, где проживает Жаркова, вы не заметили корыто для стирки? — спросил Никитин.

— Корыто стояло на табурете возле раковины. Вода еще не успела остыть, я обратил внимание на пар, идущий от белья в корыте, и подумал, что мы действовали достаточно оперативно.

— Что было в корыте?

— Оцинкованная ребристая доска для стирки и несколько пар белья.

— Среди этого белья вы не заметили мужскую ковбойку, красную в черно-белую клетку?

— Нет, ковбойку я не заметил.

— Как реагировал Жарков, когда на его вопрос о состоянии здоровья жены вы ответили, что это припадок эпилепсии?

— Мне показалось, что Жарков сразу успокоился. Это удивило меня, так как эпилепсия — тяжелое заболевание, трудно поддающееся лечению.

— Большое спасибо, Анатолий Владимирович! Я надеюсь, вы понимаете, как важно, чтобы все это осталось между нами?