Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода

О шведском премьер-министре и лидере социал-демократов Улофе Пальме у нас писали достаточно много. Но мало кому известно, что погибший от руки пока неизвестного убийцы потомок балтийских баронов обладал ко всему прочему незаурядным талантом писателя. В Стокгольме, помнится, ходили слухи о том, что его перу принадлежит не одна книга, только писал он их под псевдонимом.

В конце 60-х — начале 70-х годов в Швеции был писатель Бу Балдерссон, который выпускал одну за другой свои саркастические и полные юмора книги, посвященные закулисным событиям шведской политической жизни. В героях его произведений шведы без труда узнавали своих политических деятелей, членов правительства, полицейских, адвокатов, представителей творческой интеллигенции. Всем было очевидно, что автор принадлежит к тому же кругу, который он описывает, потому что слишком хорошо знает особенности шведской политической кухни.

Но вот досада: увидеть этого популярного писателя или поговорить с ним никому не удавалось. Он никогда не появлялся на публике и оставался невидимкой до самой своей смерти. Бальдерссон был похоронен на одном из кладбищ Стокгольма, на его могиле, как полагается, стоит лютеранский памятник, на котором высечены его имя и фамилия, годы жизни… С тех пор, как он умер — а это произошло незадолго до покушения на Пальме, книги этого писателя выходить перестали.

Мне, как и многим шведским экспертам, тоже почему-то кажется, что под псевдонимом Бу Бальдерссона скрывался Улоф Пальме, бесспорный лидер, лидер, который бы сделал честь любому народу. Я видел его потом много раз по телевидению, на расстоянии, наблюдал за ним не один год и думаю, что такие люди, как он, появятся у шведов, да и вообще на земле, не скоро — если вообще появятся. Не сомневаюсь, что за убийством Пальме стояли силы, испытывавшие страх перед его неутомимым реформаторским Духом и активным неприятием всякой социальной несправедливости, где бы она не имела место. [52]

…Как бы то ни было, но когда вопрос о командировке в Швецию перешел в практическую плоскость, виза мне была выдана без всяких задержек. В июне 1977 года на том же Белорусском вокзале я грузил вещи в прямой вагон до Стокгольма, идущий до Берлина с тем же самым поездом, что и прямой вагон до Копенгагена. Только копенгагенский вагон направлялся потом на паромную переправу Варнемюнде-Гедсер, а стокгольмский шел через Заснитц на Треллеборг.

По сравнению с Копенгагеном шведская столица показалась мне провинциальной, холодной и слишком официальной. Вероятно, и сам я был уже не тот восторженный Калиныч, который первый раз оказался за границей и все увиденное воспринимал уже как само собой разумеющееся.

В Копенгагене я наделал много ошибок. Желание добиться «конкретных результатов» в работе, показать себя с лучшей стороны, обрести свое «я» в разведке действительно привело к неоправданной расшифровке. Умудренный опытом, я сделал теперь для себя твердый вывод: на рожон не лезть, потому что шведская СЭПО была известна своим профессионализмом, а отношение шведов в своей массе было к нам более прохладным, чем у их южных собратьев.

Вообще же в разведке, как в любом занятии, связанном с риском, результатов, как правило, добиваются все-таки молодые. Им все по плечу, не страшны никакие опасности, они не заражены еще перестраховочными настроениями, а потому при наличии здорового авантюризма они способны свернуть горы. Вспоминаю, как в начале оперативной карьеры я хладнокровно шел на выполнение таких рискованных мероприятий, на которые сейчас вряд ли бы решился, а если бы и решился, то семь раз подумал.

Дорогу молодым и энергичным!

Именно потому, что во второй командировке мое восприятие нового уже несколько притупилось, что во многих отношениях Швеция похожа на Данию, а основные элементы оперативной деятельности на шведской земле рутинно повторились, в моей памяти застряло меньше деталей, о которых можно было бы рассказать современному читателю. Будь Швеция моей «первой любовью» — и все оказалось бы наоборот!

Мне также кажется, что о Швеции в России знают чуть больше, чем, скажем, о Дании или Норвегии, не говоря уж об Исландии. Поэтому в своих воспоминаниях об этом периоде работы в ДЗК с июня 1977 года по март 1982 года я постараюсь на общеизвестных фактах не останавливаться.

Но и «вторая любовь» тоже не ржавеет!

Стокгольм с высоты полета гуся Мартина

Стокгольм встретил меня пустыми будничными улицами, хотя в день приезда было воскресенье. Шведская столица производила впечатление поспешно брошенного на произвол врага города. По всем внешним признакам можно было сделать вывод, что люди в нем только что были, но, вероятно, чтобы отравить вновь прибывшему второму секретарю советского посольства первые впечатления о шведах, они все сразу снялись с насиженного места и исчезли в неизвестном направлении.

Впрочем, нескольких шведов я все-таки узрел на вокзале и в районе Фридхемсплана. [53]Бродили по улицам, словно сонные курицы, представители зарубежной рабочей силы — турки, пакистанцы, югославы, латино-американцы, но они явно не вписывались в городскую картину, а потому только усугубляли мое первое впечатление от столицы Швеции.

— Так куда же подевался весь народ? — не вытерпел я, обращаясь к Феликсу Мейнеру, третьему секретарю посольства и сотруднику консульского отдела, которому было поручено встретить меня с семьей у поезда.

— Все за городом. Летом шведы все, как один, уезжают из города и проводят выходные на природе.

— Но не до такой же степени нужно любить природу, чтобы очистить город до последнего человека!

— Шведы не пропускают хорошей погоды, а сегодня, — с видимым сожалением и неприкрытой скукой на лице произнес Мейнер, — очень хорошая погода.

Я хорошо понимал чувства, которые владели Мейнером в этот день, и сначала почувствовал себя несколько виноватым. Кому же захочется проторчать целый день в душном городе из-за того, чтобы встретить на вокзале еще одного командированного? Но поразмыслив и вспомнив, что в свое время сам «хлебнул» подобных радостей предостаточно, я не стал излишне терзать совесть: в конце концов здесь каждый должен выполнять то, что поручат. Про себя с удовлетворением констатировал, что ранг и паспорт второго секретаря переводили меня на низшую ступеньку старшего дипломатического состава, а значит, и освобождали впредь от подобных «технических» поручений посла.

Впрочем, Феликс Мейнер, эстонец по национальности, оказался «своим» парнем, и в течение длительного времени, пока у него не закончился срок командировки, мы поддерживали неплохие личные отношения. Чего нельзя было сказать, например, о его коллеге атташе Маде.

Тиит Маде, как и несколько других прибалтийских сотрудников посольства, был командирован в Стокгольм по квоте МИДа Эстонии. В советские времена в советских посольствах в Копенгагене, Осло, Стокгольме и Хельсинки прибалтийские республики традиционно имели по одной-две должности — в основном атташе и третьих секретарей. Эти преимущества по сравнению с другими союзными республиками были предоставлены им потому, что в странах Северной Европы проживали значительные эстонские и латышские колонии, и для поддержания культурных связей с ними предпочтительно было использовать коренных представителей.

Кроме Мейнера и Маде в посольстве работал также латыш Ивар Кезберс — жгучий подвижный брюнет, скорее похожий на молдаванина, чем на представителя северного народа, разбросанный, экспансивный, как все комсомольские работники, умевший, однако, отлично ладить со всеми в коллективе посольства и за его пределами. Его потом сменил Альберт Лиепа, настоящий, по моим понятиям, латыш, крепкого характера и сильной воли, собранный и целеустремленный, немного себе на уме, но не слишком, чтобы отталкивать от себя собеседника. Мне пришлось делить с Кезберсом, а потом и с Лиепой, один рабочий кабинет и потому могу с полной ответственностью говорить, что на этих ребят можно было положиться и с ними я охотно пошел бы тогда в разведку.