Секретный пилигрим

Свита его, не считая личных секретарей, астрологов, подхалимов, нянек, детей и двух учителей, включала еще личного врача и трех телохранителей.

И, наконец, жена Толстяка с совершенно несообразным прозвищем, поскольку с Первого Дня наблюдатели Монти окрестили ее Пандой, углядев темные круги под глазами, когда лицо ее не было закрыто покрывалом, да и своим задумчиво-уединенным поведением походила она на вымирающее животное. У Толстяка была вереница жен, но Панда, хоть и самая старшая, была самой любимой и, возможно, терпеливее всех сносила увеселительные поездки мужа, поскольку он любил ночные клубы и азартные игры – вкусы, за которые мои коллеги-наблюдатели возненавидели его от всего сердца еще до его приезда, потому что знали, что редко когда он засыпает раньше шести часов утра, проиграв при этом обычно сумму, в двадцать раз превышающую их общее годовое жалованье.

Компания остановилась в прекрасном отеле в Уэст-Энде, заняв два этажа, соединенных специально установленным лифтом. Толстяк, как и многие сорокалетние сластолюбцы, очень беспокоился о своем сердце. Его волновали также микрофоны, и лифт он любил использовать как безопасное в этом отношении помещение. Поэтому прослушиватели из Цирка заботливо установили ему микрофон и в лифте, где рассчитывали наслушаться пикантных новостей о последних дворцовых интригах или узнать о любой непредвиденной опасности, грозящей списку военных покупок Толстяка.

Все шло довольно гладко до Третьего Дня, когда на нашем горизонте нежданно-негаданно появился неизвестный араб маленького роста в черном пальто с бархатными отворотами. Или, если быть уж совсем точным, он возник в отделе женского нижнего белья огромного универсального магазина в Найтсбридже, когда Панда и ее свита протискивались к стеклянному прилавку, на котором грудой лежало белое, в оборках и кружевах белье. Ведь и у Панды были свои шпионы. Сорока на хвосте принесла ей, что сам Толстяк накануне с любовью перебирал такие же вещи и даже заказал несколько дюжин, дав адрес, по которому все это должны были послать в Париж, где одна любимая дама постоянно ждала его, окруженная всяческой роскошью на его деньги.

Настал, повторяю, Третий День, и боевой дух нашей группы из трех единиц был в напряжении. Поль – это Поль Скордено, замкнутый человек с рябоватым лицом и талантом к изобретению свирепых ругательств. Нэнси сказала мне, что он в немилости, но не сказала почему.

– Он ударил девушку, Нед, – сказала она, но теперь я думаю, что она имела в виду нечто большее, чем просто “ударил”.

В самой Нэнси было всего пять футов роста, и похожа она была на старьевщицу, имеющую разрешение на торговлю. Соответственно ее образу, как она это называла, на ней были фильдеперсовые чулки и удобные, на резиновой подошве, прогулочные туфли, которые она редко меняла. Если ей требовалось еще что-нибудь – шарфы, плащи, вязаные шапочки разных цветов, – она извлекала это из полиэтиленовой сумки.

На дежурствах по наблюдению наша группа работала по девять часов кряду, следуя всегда одной и той же схеме: Нэнси и Поль впереди, а юный Нед тащился сзади, изображая из себя подметальщика. Когда я спросил Скордено, можно ли эту схему поменять, он ответил мне, что надо привыкнуть довольствоваться тем, что есть. В наш Первый День мы проследили за Толстяком до Сандхерста [4], где был дан обед в его честь. Мы втроем в кафе рядом с главным входом ели яйца с жареной картошкой, а Скордено между тем сначала зверски ругал арабов, затем стал выступать против эксплуатации их Западом, а потом, к моему огорчению, понес Пятый этаж, заявив, что они – фашистские игроки в гольф.

– Студент, ты масон?

Я уверил его, что нет.

– Ну, тогда тебе лучше поторопиться и присоединиться к ним, понял? Разве ты не заметил, как вызывающе Кадровик жмет тебе руку, когда здоровается? Если ты не станешь масоном, студент, в Берлин тебе не попасть.

Второй День мы провели, слоняясь по Маунт-стрит, пока сам Толстяк приценивался к двум дробовикам Перди: сначала он лихо вскидывал ружье-образец во всех направлениях, а потом взорвался негодованием, узнав, что ему придется подождать два года, прежде чем ружья будут готовы. Пока разворачивалась эта сцена, Поль дважды посылал меня в магазин и остался, кажется, доволен, когда я сказал ему, что продавцы начали относиться с подозрением к моим пустым расспросам.

– Я думал, что это место придется тебе как раз по вкусу, – сказал он, ухмыляясь, как бедный Йорик. – Охота, стрельба и рыбалка – на Пятом этаже, студент, это любят.

Той же ночью мы все трое сидели в фургоне рядом с публичным домом с закрытыми ставнями на Саут-Одли-стрит, и штаб находился в состоянии, близком к панике. Толстяк пребывал там вот уже два часа, как вдруг позвонил в отель и приказал срочно явиться своему личному врачу. Сердце! – с тревогой подумали мы. Может, нам туда войти? Пока штаб трепетал, мы отвлеклись видениями, воображая нашего преследуемого зверя, умершего от инфаркта в объятиях какой-нибудь чересчур добросовестной проститутки и так и не успевшего подписать чек на свои устаревшие истребители. И только в четыре часа утра прослушиватели развеяли наши страхи. Они объяснили, что Толстяк страдает приступами импотенции и врач призывается для того, чтобы вколоть возбуждающее средство в королевское седалище. Домой мы вернулись в пять. Скордено со злости выпил, но всех нас утешала мысль о том, что к полудню Толстяк должен быть в Лутоне, чтобы присутствовать на большой демонстрации чуть ли не последней модели британского танка, и мы могли рассчитывать на выходной. Но наше чувство облегчения оказалось преждевременным.

– Панда собралась прикупить себе вещичек, – благодушно сообщил нам Монти, когда мы прибыли на Грин-стрит. – Такова ваша доля. Ничего не поделаешь, студент.

Это приводит нас в отдел нижнего белья большого универсального магазина в Найтсбридже и к минуте моей славы. Бен, думал я, Бен, я готов променять один твой день на пять моих. Потом вдруг я перестал думать о Бене и ему завидовать. Я отступил в укромный дверной проем и заговорил в микрофон громоздкого радиоустройства, которое в те времена считалось лучшим из всех. Я выбрал канал, напрямую соединяющий меня с базой. Это был именно тот канал, которым Скордено запретил мне пользоваться.

– К Панде на спину забралась обезьяна, – наиспокойнейшим голосом проинформировал я Монти, употребляя принятый у наблюдателей жаргон, чтобы сообщить о таинственном преследователе. – Рост – пять футов пять дюймов, черные вьющиеся волосы, густые усы, сорок лет, черное пальто, черные ботинки на резиновой подошве, внешне похож на араба. Он был на аэродроме, когда приземлился самолет Толстяка. Я запомнил его. Тот же человек.

– Веди его, – раздался лаконичный ответ Монти. – Пусть Поль и Нэнси следят за Пандой, ты – за обезьяной. Какой этаж?

– Первый [5].

– Веди его, куда бы он ни пошел, держи меня в курсе дела.

– По-моему, он “с начинкой”, – произнес я, рассматривая тайком того, ради которого позвонил.

– Хочешь сказать, беременный?

Шутка не вызвала у меня улыбки.

Давайте я поточнее опишу эту сцену, поскольку все было намного сложнее, чем вам может показаться. В этом черепашьем походе по магазину наше трио не было единственным эскортом Панды. Богатые арабские принцессы не приезжают без предварительного уведомления в большие магазины Найтсбриджа. В добавление к паре дежурных администраторов в черных пиджаках и полосатых брюках в каждом сводчатом проходе, совсем не прячась, стояло по два местных сыщика – ноги на ширине плеч, руки по бокам чуть согнуты, готовые в любую секунду схватить любого танцующего дервиша. Словно этого было недостаточно, Скотленд-Ярд в то утро решил и сам предоставить фирменную охрану в виде чугуннолицего мужчины в плаще с поясом, который настоял на том, чтобы идти сразу за Пандой, и сердито зыркал на всякого, кто приближался. И наконец, вы должны представить себе Поля и Нэнси в их лучших воскресных одеждах – они стояли, повернувшись ко всем спиной, и делали вид, что изучают содержимое прилавков с неглиже, хотя на самом деле следили за нашей дичью, отражающейся в зеркалах.