Призрак Проститутки

Мистер Даллес, казалось, был согласен со мной. Вскоре после того, как мы вернулись в Крепость и сели за стол, он встал и произнес первый тост (прежде всего как директор ЦРУ). Я до сих пор помню, как деликатно и одновременно с каким серьезным видом он держал бокал.

— Греко-римская концепция здорового духа в здоровом теле нашла свое воплощение в нашем славном доблестном коллеге Хью Тремонте Монтегю, — начал свою речь Даллес. — Собственно, если бы не одно обстоятельство — расточительность, — черта, присущая также и мне (нет, в этом он, пожалуй, меня превзошел), — расточительность, с какою он расстается со своей некогда богатой шевелюрой, мы имели бы перед собой идеального человека. — Вежливый, но никак не вымученный смех пробежал по комнате. — Тех немногих из вас, кто не знаком с легендой о его героических подвигах в Управлении стратегических служб во время войны, прошу поверить на слово. Да и его деяния в настоящее время остаются в сфере глубочайшей секретности. По той же причине я ничего не могу говорить о его работе — могу лишь намекнуть, что он всегда, до самого преклонного возраста, угрожает быть незаменимым. — Приятный, легкий смех. — Тем не менее, помимо всех этих бесценных атрибутов, он еще и счастливейший человек на свете. Он женится на молодой девушке неизмеримой красоты, которая — да будет мне дозволено изъясниться по поводу такого события напыщенным слогом — по вдохновению, а также благодаря таланту и знаниям стала теоретиком в области психологии, столь сильным и убедительным, что она способна заткнуть за пояс всех последователей Юнга и Фрейда. Когда она еще училась в последнем классе Рэдклиффа, мне показали ее работу, и это было настоящее чудо. Нарушая маленькую тайну, я повторю то, что сказал ей тогда: «Киттредж, твоя работа поразительна, и уверяю тебя, кое-кому из нас она может потребоваться. Поднимайся, Киттредж, на борт нашего корабля». Разве могла юная дева устоять перед столь восторженными похвалами и не дать своего согласия? Я от всего сердца поднимаю этот бокал за здоровье молодых. Да благословит Господь вас обоих. Да скрепит он ваш брак, пооблысевший красавец Хью Монтегю и наша Хэдли Киттредж Гардинер, — оставайтесь среди нас и в то же время будьте близки к Богу.

Позже, когда директор ЦРУ уже уходил, меня быстро представили ему, и потому он лишь пожал мне руку и одарил дружелюбной улыбкой.

— Твой отец, Гарри, кит, а не человек, — сказал он, и глаза его заблестели всеми богатыми оттенками подтекста.

Мистер Даллес, решил я, пожалуй, самый приятный человек на этой свадьбе. Никогда еще я не горел большим желанием вступить в ряды ЦРУ.

Конечно, я не остался равнодушным к присутствию многих других людей, чьи имена обросли для меня легендами с тех пор, как отец стал говорить о них интимным тоном, каким говорит Бог о своих коллегах-богах: имена Аллена и Трейси, Ричарда и Уиз, Дикки и Дес уже закрепились в амфитеатре моей памяти. Хотя ни один из них — за возможным исключением Десмонда Фицджералда — не был так красив, как мой отец, многие были такие же высокие и сильные, самим своим видом давая понять, что их авторитет непоколебим. Они твердо стояли на земле. «Есть во мне что-то незыблемое», — как бы говорили они.

Я отказался от последнего семестра в Йеле, приняв сразу после свадьбы Хью решение немедленно поступить в летнюю школу, чтобы окончить ее в январе и таким образом на полгода раньше подать заявление о приеме в ЦРУ. Это была жертва с моей стороны, первая сознательная жертва, которую я принес, — ведь я уютно чувствовал себя в Йеле, любил свои комнаты и время от времени все еще лелеял мысль после колледжа годик посвятить написанию романа. Я даже имел возможность писать по ночам, так как постарался выбрать такое расписание, чтобы ни одна лекция не начиналась у меня раньше десяти часов. Были у меня и друзья самых разных оттенков и пристрастий, каких можно завести за три года обучения в хорошем колледже. У меня был даже шанс войти в университетскую восьмерку после того, как я пробатрачил в команде три сезона. Словом, по моим представлениям, я отказывался от многого. И тем не менее я этого желал. Если я хотел служить моей стране, начинать следовало с жертвы. Итак, я пошел в летнюю школу и восемь месяцев спустя был выпущен в начале февраля на покрытые слякотью улицы Вашингтона этаким безволосым медвежонком с дипломом в руке.

Не стану описывать тесты, которые мне пришлось пройти при поступлении. Их было много, и все они были секретные, но, учитывая, сколько сотрудников управления занималось моей персоной после того, как я подал заявление, надо было бы очень плохо пройти тесты, чтобы не попасть на службу.

Конечно, от меня и ожидали хороших результатов. Но лишь несколько человек из каждой сотни подавших заявление выдерживали тесты на коэффициент способностей, проходили детектор лжи и правильно отвечали на вопросы службы безопасности. Помню, в личной анкете был такой вопрос: «Исходя из баллов 1–5, как бы вы оценили свою готовность посвятить себя данной работе?» Я поставил пятерку, а в месте, отведенном для комментариев, написал: «Меня воспитали во всем добиваться самой высокой планки».

— Объясните, — сказал офицер, проводивший собеседование.

— Видите ли, сэр, — сказал я, а я был заранее готов к этой маленькой речи, — если придется, я готов, например, предстать перед международным трибуналом. — Спрашивавший посмотрел на меня, а я добавил, по-моему, достаточно ловко: — Я имею в виду, что, будучи человеком с моральными устоями, я готов ради моей родины заниматься деятельностью, которая может привести меня на скамью подсудимых или даже повлечь за собою смерть.

Куда больше сложностей возникло у меня с детектором лжи. Этого теста следовало бояться. Хотя нас предупредили, что мы не должны разговаривать с теми, кто его уже прошел, мы старались подловить их сразу после события, но они обычно были малоразговорчивы и заглатывали уйму пива.

Я так и вижу запись моего собеседования с полиграфом. Это запись придуманная. Какими вопросами и ответами мы в ту пору обменивались, я не помню. Значит, воспоминание неточно, хотя так это запечатлелось в моем мозгу. В памяти сохранилось длинное лицо моего собеседника в очках, и он видится мне серым, как в черно-белом фильме. Мы сидели, естественно, в грязно-белой клетушке, куда попадали из многолюдного коридора здания, именуемого Строение 13, которое находится недалеко от Зеркального пруда, и большинство моих воспоминаний об этих пронизанных ветром днях действительно черно-белые.

Воспроизвожу здесь все так, как мне помнится. В этой восстановленной записи я не ручаюсь ни за что, кроме психологической атмосферы теста.

«Спрашивающий. У вас бывали гомосексуальные сношения?

Соискатель. Нет, сэр.

Спрашивающий. А почему вы так остро реагируете на этот вопрос?

Соискатель. Не знаю, сэр.

Спрашивающий. В самом деле? А здесь машина дала вспышку.

Соискатель. А машина не могла неверно понять?

Спрашивающий. Значит, вы говорите, что вы не гомосексуалист.

Соискатель. Безусловно нет.

Спрашивающий. И никогда им не были?

Соискатель. Однажды я был близок к этому, но удержался.

Спрашивающий. Отлично. Могу тебя понять. Пошли дальше.

Соискатель. Пошли.

Спрашивающий. А с женщинами у тебя получается?

Соискатель. Это всем известно.

Спрашивающий. Считаешь себя нормальным человеком?

Соискатель. Еще бы.

Спрашивающий. А почему у тебя тут неровная линия?

Соискатель. Вы у меня спрашиваете?

Спрашивающий. Давай я перефразирую свой вопрос. Занимаешься ли ты с женщинами чем-то таким, что в обществе могут счесть выходящим за обычные нормы?

Соискатель. Вы имеете в виду необычные акты?

Спрашивающий. Уточни.

Соискатель. А вы не могли бы задать мне более точный вопрос?

Спрашивающий. Тебе нравится, когда тебя сосут?

Соискатель. Не знаю.

Спрашивающий. Ну а когда тебе слишком страстно отвечают?

Соискатель. Дассэр.

Спрашивающий. Да, сэр, что?