Шибуми

– Могу я, по крайней мере, увидеть генерала? Поговорить с ним?

Капитан Томас уже не смотрел на него; опустив голову, он просматривал дело обвиняемого, которого на следующий день ему предстояло защищать в суде.

– Что?

– Я хочу видеть генерала Кисикаву. Это возможно?

– Тут я ничем не могу вам помочь. Он – пленник русских. Вам нужно обратиться за разрешением к ним.

– Хорошо, а как вам удается с ним встречаться?

– Я еще ни разу его не видел.

– Вы даже не разговаривали с ним?

Капитан Томас мутно посмотрел на назойливого посетителя.

– Суд над Кисикавой состоится только через шесть недель. А “леопарда Лузона” я должен защищать завтра. Иди поговори с русскими, может быть, они смогут что-нибудь сделать.

– С кем я должен там говорить?

– О ч-черт, парень, почем я знаю!

Николай встал.

– Понятно, Спасибо.

Он был уже в дверях, когда услышал слова капитана Томаса:

– Извини, сынок. Мне очень жаль. Правда.

Николай кивнул головой и вышел.

Впоследствии Николай много размышлял о том, как различны, как непохожи друг на друга оказались капитан Томас и его русский аналог, полковник Горбатов. Они оба являлись типичными представителями своих супердержав. Американец был участлив, тороплив, плохо организован, мало осведомлен и, в конечном счете, бесполезен. Русский был подозрителен, недоверчив, безразличен, хитер, но хорошо информирован. Попасть к нему в кабинет стоило Николаю немалых усилий. Сидя на громадном, слишком мягком стуле в его кабинете, юноша добрых пять минут наблюдал, как полковник задумчиво помешивал ложечкой чай. Он возил металлом по дну стакана до тех пор, пока два больших куска сахара не распались на мелкие кусочки и не закружились на дне стакана в пенном водоворотике, лишь затем произнес:

– Вы действительно не хотите чаю?

– Благодарю вас, нет. – Николай предпочитал не тратить зря времени на пустые церемонии.

– Что касается меня, то я большой поклонник этого напитка. После моей смерти, когда какой-нибудь парень будет производить вскрытие, он удивится, увидев мои темные, как сапожная кожа, внутренности.

Горбатов по привычке улыбнулся старой шутке и опустил стакан в подстаканник. Сняв очки в железной оправе, он принялся протирать их, скорее размазывая при этом попавшую на них грязь большим и указательным пальцами. Занимаясь этим нехитрым делом, он из-под полуприкрытых век наблюдал за молодым человеком, сидевшим напротив него. Горбатов был дальнозорок, и без очков он гораздо лучше видел мальчишеское лицо Николая и его встревоженные зеленые глаза.

– Итак, вы говорите, что являетесь другом генерала Кисикавы? И вас беспокоит его судьба? Не так ли?

– Да, полковник. И я хочу помочь ему, если смогу.

– Это понятно. В конце концов, для чего же иначе и существуют друзья?

– В крайнем случае, я хотел хотя бы получить разрешение посетить его в тюрьме.

– Да, без сомнения. Разумеется, я понимаю вас.

Полковник надел очки и отпил глоток чаю.

– Вы прекрасно говорите по-русски, мистер Хел. Почти без акцента. Вы, должно быть, занимались языком весьма усердно.

– Дело не в занятиях. Моя мать была русской.

– Неужели?

– Я никогда не изучал русский специально. Это язык, впитанный мною с молоком матери.

– Ну как же, понимаю, понимаю.

Таков был горбатовский стиль общения с людьми – он перекладывал инициативу в разговоре на собеседника, потихоньку вытягивая из него необходимые сведения; сам же он только постоянно подогревал разговор и подталкивал его в нужном направлении, делая вид, что его не до конца убеждают слова собеседника. Николай поддался на эту нехитрую уловку, он слишком устал, преодолевая бесконечные препятствия, за которыми, как правило, таились тупики, и жаждал узнать хоть что-нибудь о Кисикаве-сан. Юноша открылся больше, чем это необходимо, понимая, что история его звучит не слишком правдоподобно., однако, чем больше он добавлял деталей к своему рассказу, тем менее правдиво он звучал.

– Видите ли, полковник, я еще с колыбели стал говорить на русском, французском, немецком и китайском языках.

– Не очень-то удобно, должно быть, спать в колыбели, вокруг которой царит такое столпотворение.

Николай попробовал усмехнуться, но смешок прозвучал тоненько и неубедительно.

– Вы, конечно же, – продолжал Горбатов, – хорошо говорите и по-английски?

Он перешел на английский язык, и вопрос был задан с легким британским акцентом.

– Да, – ответил Николай по-русски. – И по-японски. Но эти языки мне пришлось учить.

– Имеется в виду, что они не сопутствовали вам с колыбели?

– Имеется в виду именно это. – Николай опять с досадой отметил, как слабо и надломленно прозвучал его голос.

– Понятно. – Полковник откинулся на спинку стула и быстро взглянул на Николая своими узкими, с монгольским разрезом глазами, в которых сверкали веселые искорки.

– Да, – произнес он наконец, – отлично обучен. И обезоруживающе юн. Но при всех ваших колыбельных и постколыбельных языках, мистер Хел, вы ведь американец, не так ли?

– Я работаюна американцев. Я переводчик.

– Но дежурным внизу вы показали американское удостоверение личности.

– Мне выдали это удостоверение на работе.

– Ах, ну конечно. Понимаю. Но, насколько мне помнится, я не спрашивал вас о том, на коговы работаете, – это мы знаем без вас, – я спрашивал, какова ваша национальность. Меня интересует, американец вы или нет?

– Нет, полковник, я не американец.

– В таком случае кто же вы?

– Хм… Думаю, во мне больше японского, чем чего-либо другого.

– О? Надеюсь, вы простите, если я вам замечу, что внешне вы не слишком похожи на японца?

– Моя мать была русской, как я уже говорил вам. А отец – немцем.

– А! Ну, разумеется, это все объясняет. Типично японская родословная.

– Не понимаю, какая разница! При чем здесь моя национальность?

– Абсолютно неважно, понимаете вы что-либо или нет. Прошу вас отвечать на мои вопросы.

Неожиданно холодный тон полковника остудил раздражение Николая. Он глубоко вздохнул.

– Я родился в Шанхае. Сюда приехал во время войны – по рекомендации генерала Кисикавы – друга нашей семьи.

– Ну так что же, гражданином какой страны вы являетесь?

– Никакой.

– Должно быть, довольно неудобно так жить.

– Да, без сомнения. Это затрудняет поиски работы; мне ведь нужно зарабатывать деньги, чтобы жить.

– Ах, ну конечно, я так и думал, мистер Хел. И, встречая такие трудности, вы, разумеется, готовы пойти почти на все, чтобы только не потерять работу и иметь достаточно денег. Я правильно вас понимаю?

– Полковник Горбатов, я не американский агент. Я служу в их учреждении, но не являюсь их агентом.

– Вы намекаете на какие-то различия; признаюсь, эти нюансы ускользают от меня.

– Но подумайте, для чего может понадобиться американцам беседовать с генералом Кисикавой? Какой смысл им пускаться в такие хитросплетения? Ведь его обязанности, по большей части, касались только администрирования?

– Именно это, я надеялся, вы и разъясните мне, мистер Хел, – улыбнулся полковник. Николай поднялся.

– Мне совершенно очевидно, полковник, что вы получаете большее удовольствие от нашего разговора, нежели я. Не смею отнимать ваше драгоценное время. Вас, без сомнения, ждут еще мухи, которым просто необходимо поскорее оторвать крылышки.

Горбатов громко расхохотался.

– Я не слышал такого тона уже много лет! Это не просто речь русского аристократа, приближенного ко двору, нет, тут еще и презрение, и, подумать только, какая язвительность, какое негодование! Это восхитительно! Сядьте, молодой человек. Сядьте. И расскажите мне, почему вы хотите увидеться с генералом Кисикавой.

Николай опустился, почти упал на слишком мягкое сиденье стула, усталый, опустошенный.

– Все гораздо проще, чем вы себе представляете, полковник. Кисикава-сан мне друг. Почти отец. Сейчас он один, без семьи, и в тюрьме. Я должен помочь ему, если смогу. В самом крайнем случае мне надо хотя бы увидеть его… Поговорить с ним.